Оберлейтенант почувствовал приятно холодящую кожу ненависть. Он убивал потому, что ему приказывали убивать… но когда он найдет того, кто ответственен за это… будьте уверены, он придумает ему особенную казнь. Просто так — это существо не умрет.
Утробные горловые звуки, раздавшиеся за спиной — свидетельствовали о том, что кто-то из боевых пловцов не выдержал…
Шольц, санитар их отряда — поднялся с колена, снял перчатки. Пахнуло спиртом.
— Что? — спросил оберлейтенант
— Выстрел в затылок с близкого расстояния. Пуля небольшого калибра. Спортивный пистолет или револьвер, что-то в этом роде. Но это еще не все.
— Что еще?
— Воздействие радиации.
Оберлейтенанта передернуло
— Радиации, Шольце?
— Так точно. Эти дети уже были больны, герр оберлейтенант. Тот, кто прервал их жизни — оказал им услугу, как бы страшно это не звучало. Избавил их от боли.
Отступать было поздно. И дозиметра у них не было. Черт… современный дозиметр размером с наручные часы и весит так же, но никто не додумался взять с собой чертов дозиметр. Потому что никто не предупредил, что они могут наткнуться на такое…
— Все сняли?
— Так точно, герр оберлейтенант.
Оберлейтенант молча принял флеш-карту. Вставил ее в своей коммуникатор — в нем уже была встроенная спутниковая антенна и он сейчас мог разговаривать хоть с Берлином и передавать данные по аппарату размером со старую телефонную трубку. Он набрал нужный номер.
— Папа, здесь Бабуин, Папа, здесь Бабуин, прием…
— Бабуин, это Папа, есть контакт…
— Папа, здесь Бабуин, мы на точке с координатами… — оберлейтенант по памяти зачитал ряд цифр с приемника GPS, системы глобального позиционирования — в точке враждебный лагерь, до тридцати единиц противника, лагерь уничтожен и зачищен, повторяю — полностью уничтожен и зачищен. Дополнительная информация — обнаружено массовое захоронение детей, повторяю, массовое захоронение детей, подвергшихся при жизни воздействию радиации. Посылаю картинку, посылаю картинку…
Оберлейтенант нажал на кнопку — началась перекачка снимков…
— В тридцати метрах севернее замаскированная дорога, довольно широкая, чтобы смог пройти армейский грузовик. Дорогой регулярно пользуются — обстоятельно докладывал Португалец — последний раз здесь кто-то был три — пять дней тому назад, возможно чуть больше. Дорога уходит на север.
— Идем по следу — решил оберлейтенант.
Спецназовцы молча выстроились в походную колонну.
— Поджечь? — спросил кто-то
— Не надо. Не будем предупреждать ублюдков о том, что смерть идет…
— Смерть идет… — один за другим негромко повторили германцы.
Это был их боевой клич. Смерть — идет…
Соблюдать тишину бандиты не умели…
Выстрелы стали слышны, еще когда они шли по небольшой, неглубокой, по колено в самых опасных местах речушке. Только так — можно было обойти в изобилии наставленные в джунглях и на дороге ловушки, а в том, что они есть — капитан даже не сомневался. Выстрелы говорили ему о том, что они идут по правильному пути — и о том, что в лагере дьякона отвратительная дисциплина.
Оберлейтенант уже кое-что понимал… прикинул палец к носу, как только они отошли от разгромленного лагеря достаточно далеко, что не стал слышен омерзительный трупный запах. Дети. Африканцы, которые живут на нецивилизованных территориях — обычно не регистрируют рождения детей, только когда дети уже взрослые — они приходят к имперскому комиссару чтобы получить паспорт. Рождаемость здесь высокая, и кое-какую информацию об истинном количестве детей знают только миссионеры. Ее может знать и бывший миссионер — дьякон Африкан Макумба.
Вопрос только — где и что они добывали? Где те подпольные шахты, в которых они добывали радиоактивные вещества и подхватили лучевую болезнь? Ведь именно с таких шахт — дьякон получает достаточно, чтобы продолжать беспорядки и террор. Просто все думали, что он добывает только колтановую руду, относительно безопасный элемент. А теперь — получается, что он добывает где-то и трансурановые элементы, урановую руду. Превращаясь тем самым из государственного преступника — в потенциального ядерного террориста и угрозу первого уровня. В шахтах используются дети — они меньше, чем взрослые, им легче перемещаться по шахтным стволам и их труд куда дешевле. Возможно, дьякон заманивает детей в приюты, обещает, что о них там позаботятся…
Они вышли из речки и один за одним переправились через вал, который образовался вследствие того, что параллельно береговой линии рухнуло большое дерево, преградив путь стекающей в реку грязи. Здесь было самое неудобное место для переправы — и потому они выбрали именно его. Здесь меньше шансов нарваться на ловушку…
Ноздри оберлейтенанта хищно потянули воздух. Он чувствовал дым и жареное мясо. Запах обжитых мест…
Стемнело. Лагерь утихал… оставались только посты. В темноте раздавались крики… причем отнюдь не крики боли.
— Папа, здесь Бабуин, Папа, здесь Бабуин, прием…
— Бабуин, слышу тебя, прием…
— Папа, здесь Бабуин. Мы на точке контакта, повторяю — мы на точке контакта.
— Точка контакта — принято.
— Записывай: один — семь — три — три — пять — шесть к два — один — девять — пять — семь — два.
— Один — семь — три — три — пять — шесть к два — один — девять — пять — семь — два — дисциплинированно повторил координатор
— Папа, в лагере до двухсот единиц противника, повторяю — два по сто, два по сто. Легкие бронемашины и вооруженные внедорожники.
— Бабуин, информацию принял. Рандеву — семьдесят пять минут, семьдесят пять минут. Готовьтесь отойти.
— Папа, флажок, повторяю — флажок — оберлейтенант использовал условное слово, означающее наличие неожиданности, заставляющей скорректировать план — в лагере белые, повторяю — в лагере белые. Утраченная собственность.
Термин «утраченная собственность» — означал заложников. Непонятно, откуда тут заложники — но они тут были. Исследуя лагерь, они не раз видели белых. Белых женщин. Судя по тому, как они были одеты — это были медицинские работники… что они тут делали — непонятно. Возможно, их выкрали из одной из больниц и заставили работать, лечить боевиков. Местные, не прошедшие нормальный медицинский университет врачи достаточно примитивны — лекарства они различают по цвету таблеток, а критерием успешности лечения считают боль, испытываемую пациентом. По той же самой причине они избегают применять наркоз. Чем больше боли испытывает пациент — тем лучше считается лечение…
Видели они и дьякона. Своими глазами. Здоровенная тварь… даже на фоне африканцев он отличался громадным, баскетбольным ростом в два двадцать семь, что давало ему уважение у племен как у непревзойденного воина. Ностиц хотел нажать на спуск… у него была винтовка калибра тринадцать миллиметров, пуля этой винтовки не оставляла никаких шансов даже при не совсем точном попадании. Но оберлейтенант остановил его… задание бы они выполнили, но им самим уйти живым уже не удалось бы. Еще и заложники… что сделали бы с белыми женщинами оставшиеся без вождя боевики — страшно даже представить. Учитывая то, что здесь до сих пор практиковались человеческие жертвоприношения.
— Ностиц… — возглавишь группу снайперов — принял решение оберлейтенант — работаешь без команды. Валь, обеспечите отход. Вот там, на юге. Остальные — за мной. Работаем как можно тише. В любом случае — наша задача оставить в лагере передатчик. Сделаем — отходим по моему сигналу.
Передатчик был у каждого. В шестидесятые он был размером с чемодан, сейчас — меньше хоккейной шайбы, причем он давал наводку ракетам и бомбардировщикам с любого расстояния, так как подавал сигнал на спутник.
Это был риск. Никто не приказывал им предпринимать какие-то действия по возврату похищенной собственности, все, что они должны были сделать — поставить передатчик. Штурмовая группа численностью четыре человека должна была проникнуть в лагерь, где были две сотни боевиков, освободить заложников и уйти, заодно пометив лагерь для удара. Днем это было невозможно. Но ночью… Африканцы почти не видят ночью, у них нет ночного зрения, если специально не тренировать их.
Они пересекли запретку — прямо на деревья подвешенную проволоку, к которой были подцеплены как простые банки с камнями, так и сигнальные мины. Прошли минное поле… проклятые буры отгородились от остального континента минными полями, несколькими полосами минных полей — и теперь от них минные поля научились ставить все африканцы, в том числе боевики. Мюллер, сапер отряда — используя деревянный штык из африканского черного дерева — обнаружил и снял мины и они проникли в лагерь. Лагерь дьякона Макумбы…
В этот момент, женщина где-то в палатках заорала так, что вздрогнул даже оберлейтенант. Непонятно было — то ли ее режут, то ли…
В этот момент, женщина где-то в палатках заорала так, что вздрогнул даже оберлейтенант. Непонятно было — то ли ее режут, то ли…
Это была Африка. Африка, мать твою! Здесь не служили, а жили, здесь не признавали никаких правил и условностей, здесь склоняли голову перед силой, но при первой возможности — начинали бунт, жестокий, бессмысленный и беспощадный. Как пружина — чем сильнее ты ее сожмешь, тем сильнее она ударит тебя в ответ. Люди здесь были примитивны — и потому непокоримы.
Шедший первым Велер остановился, подал сигнал тревоги. Все четверо — моментально «приняли» свои сектора, готовясь огрызнуться огнем.
Патруль!
Медленно едущий внедорожник и крупнокалиберный пулемет на нем. Внедорожник виден по окна, машина европейская, идет совсем бесшумно — похоже, что и новая или почти новая. Люк широкий, в нем — урод с пулеметом. Еще как минимум двое — в машине.
Оберлейтенант отрицательно качнул головой — не связываться. Мелькнула мысль — у них что тут, бензин бесплатный или как?
Машина прошла…
Оберлейтенант показал — вперед!
Они аккуратно преодолели заборчик из воткнутых в землю палок, колючей проволоки и местных растений. Эти заборы в основном против змей — но остановят даже льва, если только он совсем не проголодался. Лев живое существо, ему рвать шкуру о колючую проволоку не хочется. В буше охотники огораживают лагерь и вовсе лишь аккуратно связанной высокой травой…
Дальше были палатки. Маленькие и большие. На удивление аккуратные, не воняло отбросами. Оберлейтенанта настораживало происходящее все больше и больше. Но он пока не видел ни единого повода прервать операцию, хотя инстинкт не то, что советовал — орал ему в ухо: «Беги!»
Они прошли около половины пути — когда с едва слышным хлопком включились два прожектора, моментально и безошибочно высветив их как вражеский бомбардировщик в небе. Пулеметная очередь ясно показала, что с ними шутить не намерены…
Свет слепил глаза. И делал невозможным сколь либо осмысленное сопротивление — после того, как глаза попали на такой свет, да еще ночью, минут двадцать ты будешь слеп как крот.
Но германские моряки были не из тех, кто просто так поднимал руки вверх.
— Сдавайтесь! — заорал кто-то в мегафон по-немецки — хенде хох!
— … три… два… один… — монотонно и негромко отсчитывал капитан.
И на счет «один» — каждый из германских моряков прыгнул в сторону, навстречу пулям, бросая светошумовую гранату, чтобы ослепить и оглушить врага и получить хоть какое-то преимущество… тем более что эти негры, наверное, тоже смотрели на свет и ослепли… если у них хоть какое-то ночное зрение вообще было.
Прецедентов сдачи в плен германских моряков не было, и оберлейтенант Клейнце создавать их не собирался.
И вместо гранаты — он отбросил от себя активированный маяк. Возможно — в темноте и суете его не найдут…
Оберлейтенант понимал, что они влипли. Очень крепко влипли. По его милости влипли. От осознания этого — хотелось бросаться на прутья клетки, в которую его посадили вместе с обезьянами. Но он понимал, что это ничего не даст. Только разве что… те обезьяны, которые находятся в соседних клетках — примут его за главаря…
Его, германского офицера — раздели догола, перевязали, как смогли грязными тряпками и поместили в одну из клеток, в которых содержали обезьян. Клетка была размером метр на метр на метр пятьдесят и рядом с ней плотно стояли другие. Обезьяны — на похожее на них, но с гладкой, не покрытой сплошным оволосением кожей существо реагировали агрессивно, как это и полагается реагировать стае на существо, отличающееся от других членов стаи. Обезьяны в соседних клетках нервничали и постоянно бросались на прутья, они пытались укусить или оцарапать капитана. Он отбивался, как мог — но не всегда получалось, мешала теснота клетки. Мешали и полученные ранения…
Они были в каком-то помещении, большом, похожем на авиационный ангар. Двери были закрыты неплотно, через щель сочился яркий, дневной свет.
— Валь! Ностиц! Кто здесь есть? — рискнул крикнуть капитан.
Звуки человеческого голоса привели пойманных обезьян в ярость, и они пронзительно заорали, перекрикиваясь почти человеческими голосами, а самые ближайшие — попытались опять атаковать клетку с оберлейтенантом. Он начал отбиваться, приводя обезьян еще в большую ярость…
Потом он услышал звук мотора. Машина остановилась где-то рядом с ангаром, мотор заглох. Потом — со скрипом начали открываться двери.
Ах ты, мразь…
Первым, кого опознал оберлейтенант — был человек, которого он должен был убить, своими руками или наведя на него удар палубной авиации. Дьякон Африкан Макумба, черный бык, как он сам себя называл — его повстанческая радиостанция так и начинала свои передачи — «слушайте голос Черного быка!».
Вторым был…
Священник?!
Да, это был либо священник, либо кто-то переодетый священником — и что-то подсказывало оберлейтенанту, что этот был не переодетым. На фоне дьякона Макумбы он казался щуплым подростком, хотя рост имел вполне нормальным. Он был молодым, не старше тридцати и выражение его лица было именно таким, какое бывает у священников, вещающих о Боге своей одураченной пастве. Оберлейтенант почувствовал неладное — потому что с горячей речи или проповеди в этой стране обычно начинается кровопролитие.
Дьякон Африкан Макумба был в своем обычном одеянии — старая военная форма бельгийского образца, увенчанная наградами, частью отобранными, частью — придуманными самостоятельно, благо бандам дьякона удалось захватить нескольких ювелиров. В руке у него был типичный символ власти для этих мест — шамбок. Шамбок — это кнут, но кнут непростой. У этого рукоятка была сделана из рога носорога, перехваченного золотыми кольцами, а ударная часть, как и полагается — из кожи гиппопотама. Кожа гиппопотама очень прочная, прочнее воловьей и коровьей, и при этом тяжелая и шершавая как наждак. Даже не самый сильный удар с потягом таким кнутом способен содрать с человека полосу кожи, что в здешних местах почти гарантировало заражение крови. На носу у дьякона — были очки в тонкой золотой оправе, и, судя по тому, как тот оглядывался по сторонам — очки были ему не нужны, он просто отнял их у кого-то у белых, и нацепил себе на нос, желая произвести впечатление на белого человека, пусть даже и пленного. Местные были как дети, точнее — как подростки. Подсознательно — все, даже такие как дьякон ставили белого человека выше себя и придумывали всякие наивные способы произвести впечатление на белого человека, если он и сидит в клетке. Подростки — вот кто такие местные черные на самом деле, взрослое тело, и детский ум. И, к сожалению — подростковая жестокость.
А вот священник — дело другое. Он белый человек, и он здесь не просто так. И он не может не знать, что здесь происходит — но он по-прежнему здесь. Значит, он сознательно перешел на сторону зла и тот факт, что он не снял рясу, делает его еще более опасным.
Дьякон пошел проверять клетки — лейтенант предполагал, что все это отправится в Европу, контрабанда экзотических животных тоже бизнес, а дьякон подошел к клетке, в которой был оберлейтенант германского флота.
— Кто ты, сын мой? — спросил он на английском и тут же перешел на немецкий — ты понимаешь этот язык?
Кодекс чести германского морского офицера требовал молчать. Но оберлейтенант Клейнце входил в состав специального отряда, а там были несколько другие правила. Попался в плен — ври. Представляйся кем угодно, только не тем, кто ты есть на самом деле. Путешественником, коммивояжером, местным ополченцем, репортером. Говори все что угодно, только бы ввести противника в заблуждение, заставить его проверять ложные версии, раскрыться. Пока ты жив — ты должен сражаться. Даже так, если не осталось ничего другого…
— Я… немец — сказал оберлейтенант
— Да, ты хорошо говоришь на этом языке, сын мой.
— А кто вы, падре?
Падре вздохнул
— Мое имя отец Солицио, сын мой. Я из католической миссии в Сан-Себастьяне, Королевство Португалия. Прислан сюда с миссией воцерковления заблудших душ, и делаю все, что в силах моих. Скажи, как твое имя и я сообщу о тебе в Красный крест. Возможно, дьякон не осмелится тебя убивать, если про тебя узнают.
— Я простой белый фермер, взявший в руки оружие. Я никому не нужен, про меня никто не знает. Мою семью вырезали люди дьякона.
— Сообщи же свое имя, быть может, я смогу что-то сделать для тебя.
— Карл Спраат, падре. Мое имя Карл Спраат.
— Это бурское, а не германское имя, сын мой.
— Мои родители давным-давно высадились на мысе Доброй Надежды, падре. Среди моих предков есть и буры. Я простой колонист и оставался бы фермером, если бы черные воины не принесли смерть на мою землю.
— А ты в ответ принес им это, сын мой.