– А я стою и номер набираю! И там все время занято.
– А ты набирай и объясняй одновременно.
– А ты учись букву «р» произносить! Чем любопытничать!..
– Одновррременно! – изо всех своих сил произнес мальчик. – Теперь объяснишь?
– Фу-у… Даня… Ну подожди, сейчас я узнаю, как он себя чувствует, и потом объясню.
– А почему ты волнуешься?
– Я?… Ну ты смотри какой – глаз-алмаз!
Они взглянули друг на друга и засмеялись.
Алена услышала длинные гудки. Лишь бы сейчас ответили… Наконец послышалось:
– Говорите!
В трубке были слышны другие голоса и шум приемного покоя. Она сделала знак Даниле, чтобы тот не мешал ей.
– Здравствуйте, я хочу узнать, как себя чувствует Турчанец Денис Игоревич, он вчера поступил к вам…
– Отделение какое? – перебила ее регистраторша. – Женщина, я вам уже объяснила, что нельзя!
– Что нельзя? – растерянно переспросила Алена.
– Да не вам я говорю! У вас отделение какое?
– Не знаю…
– Не знаете, а что ж тогда звоните!
– Не вешайте, пожалуйста, трубку, – заторопилась Алена. – Ему плохо было с сердцем, его забрали на «скорой» из парка…
– Фамилия! – перебила регистраторша. Она одновременно отвечала людям в очереди, которые пытались в ее окошке узнать о своих близких. – После трех приходите, сейчас сведений нет!
– После трех? – Алена взяла карандаш, чтобы записать отделение.
– Что? Фамилия!..
– Турчанец.
Данила не выдержал:
– Мам, а почему у него такая фамилия смешная, он что – из Турции?
– Не думаю, – машинально ответила Алена.
Она услышала, как регистраторша положила трубку на стол и ответила кому-то:
– Перевели! В травму, еще вчера!
– Как перевели? – перекрикивая другие голоса, стал возмущаться какой-то мужчина. – Я же договорился!.. Завотделением сказал…
– Подождите, мужчина, подождите… – Регистраторша снова заговорила в трубку: – Женщина… Так… А ваш… скончался ночью. Девушка, я вам сказала – после трех! Дайте другим узнать! Что, мужчина, что? По очереди! Матвеева, а имя? Тут у нас может быть пятнадцать Матвеевых… В одной психушке триста человек… Что? Если я буду слова выбирать, вы у меня до утра тут будете стоять! Посидите с мое! Шестьдесят четвертого?… А как вы отчества не знаете и говорите, что родственница…
– Что?! Что вы сказали? Как – скончался? – Алена услышала частый и громкий стук собственного сердца.
– Подъезжайте, женщина, вам все скажут! – ответили ей, и в трубке раздались короткие гудки.
Алена не сразу выключила телефон, с недоумением глядя на дисплей радиотрубки. Мигает и мигает значок пустого аккумулятора… Надо зарядить… И частые, настойчивые гудки. Все, ей все уже сказали… Все, говорить больше нечего…
Алена села, несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула, попыталась собраться с мыслями.
… Как относительно время… Со вчерашнего дня внутри нее прошло как будто несколько лет… Она ведь уже ничего не вспоминала. Почти не вспоминала. Все было понятно. Все давно прошло. Говорят, надо прожить целый год без человека, которого больше нет, – весну, лето, осень, зиму… Чтобы без него выпал первый снег, без него прошел Новый год, без него улетели и прилетели птицы и появилась первая трава весной… И когда год проходит, становится легче, жизнь берет свое.
Денис где-то жил, но его больше не было в ее жизни.
На второй год ей стало легче, почти прошли пустота, обида и боль. Малыш рос, начал ходить, говорить первые слова, и это было важнее, чем то, что нет рядом Дениса, который так всего этого и не узнал. И чем больше проходило времени, тем проще становилось. И пришла пора признаться себе: все, что было с этим человеком, – было зря, все долгие годы любви… И он вовсе не такой, каким казался Алене.
Наверно, каждый любит то, что в состоянии придумать. Влюбиться-то можно – за день и даже за секунду. А вот когда становится ясно, что собственное воображение сыграло с тобой не самую лучшую шутку, разлюбить за день невозможно. Но потом время проходит, и все становится не так важно. И уже не помнишь, как было когда-то больно.
Может, права была Кира, – не надо было сочинять эту глупость про летчика. Почему было не сказать, что он – биолог, ботаник? И вероятно, надо было даже, как советовала Наташка, взять и позвонить Денису, года два назад. Сказать – так, на всякий случай, что она поменяла квартиру, что мальчик растет умный и хороший… Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Сделано так, как было сделано, значит, по-другому в тот момент сделать было невозможно. И сам он ее не искал. Если бы искал – нашел бы, это не сложно. В огромной, бесконечной Москве можно спрятаться. Но она же не пряталась. Когда было страшно и непонятно – уехала. Но потом вернулась. Поменяла квартиру и жила в том же районе, что и прежде. Не искал, значит, ему это было не нужно. Он не хотел ничего знать о ребенке, о своем ребенке. И это было обиднее, чем его слова о том, что он не любит Алену. Одно дело – не любят тебя. Другое дело – твоего ребенка. Оказывается, это гораздо больнее.
Раньше она часто представляла их встречу, непременно случайную. Почему-то ей всегда казалось, что они встретятся зимой, холодной, солнечной. Она скажет Денису: «Вот твой сын…» А встретились в сентябре. И все оказалось по-другому. И она ничего не сказала. Она не испугалась. Она просто не хотела ничего ему говорить. И побыстрей увела Даню, чтобы Денис не спросил главного. Алена, против своей воли, оглянулась, увидела издалека, что с Денисом что-то не то, вернулась, вызвала «скорую», дождалась ее, но Денис этого всего так и не узнал. И не узнает уже никогда. Вот как, значит, судьба распорядилась…
– Так. Ну ладно, – остановила Алена собственные мысли и встала.
– Что? – Данила с тревогой и любопытством смотрел на мать.
– Сейчас, малыш…
– Ему плохо?
– Слушай, – посмотрела Алена на сына, – а что это ты так заинтересовался? Ну плохо. Совсем плохо. Вернее, ему уже никак.
Данила очень внимательно слушал, оставив игру.
– Мам, ты будешь плакать?
– Я? – Алена с ужасом почувствовала, что не сможет сдержать слез, это значит, придется все объяснять Даниле, иначе он не успокоится… – Нет, не буду… ни в коем случае… Просто… Данюша… он умер – этот человек…
– Почему умер?
– Не знаю, Даня. Это же совсем чужой человек. Он… – Алена открыла воду, умылась прямо на кухне, включила чайник. – Так. Ну хватит. Глупость какая-то. Будем теперь… Собирайся, пошли гулять. Я только быстро выпью кофе. А ты одевайся. И давай энергично, погода отличная…
Данила радостно подхватился:
– На площадку пойдем?
– Конечно. На дальнюю, где большие качели.
– Сегодня можно до неба покачаться?
Алена попыталась улыбнуться:
– Думаю, да… Есть все основания…
Данила вприпрыжку убежал одеваться. Алена крикнула ему вдогонку:
– Толстовку надень серую!
Она достала из шкафчика на стене засунутый между коробками с крупами небольшой фотоальбом. Открыв его, она долго смотрела на фотографию молодого Дениса: он улыбался, чуть прищурив глаза, точно так, делает сейчас Даня… Алена резко захлопнула альбом и вдвинула его на место, заставив баночкой со специями.
– Ну ладно, – вздохнула она. – Как все странно… Встретиться, чтобы проститься… Наверно, так нужно было. Ничего не бывает случайно. Денис, я тебе все простила. Теперь… простила. Что мне остается?
Несколько секунд она смотрела в окно, потом встряхнулась и быстро пошла в прихожую одеваться.
Алена стояла, прислонившись к красной стойке качелей. Надо же, сколько раз она здесь гуляла, и ей всегда казалось, что когда-то в лесу проложили тропинки, поставили скамейки, а на самом деле – как правильно и ровно растут деревья, чередуются в определенном порядке: березы, ели, сосны, ясени… Это же просто посадки, старые, ставшие похожими на настоящий лес… Что здесь было раньше? Поле? Пустырь? Или, может быть, старое кладбище?
– Мам, а этого… дядю… похоронят на кладбище? – с любопытством спросил Данила с качелей.
Алена вздрогнула. Уже не первый раз она замечала эту удивительную способность сына, передавшуюся ему, конечно, от нее самой. С близкими, с самыми близкими людьми ведь так просто общаться, чувствуя их без слов. Иногда, правда, это чуть-чуть пугает. Когда понимаешь что-то, тебе не предназначенное. Или, наоборот, как сейчас Даня услышал ее невысказанную мысль. Невысказанную и даже не до конца сформированную. Или… или же это просто совпадение?…
– Ну… конечно, – ответила она сыну.
– А если папа утонул, то, значит, его не похоронили на кладбище?
Алена взглянула на Данилу, качающегося стоя, и несколько секунд молчала.
– Ну наверно… Не знаю…
– Не зна-аешь? А его нашли? Я видел в кино, как вытаскивали труп из воды!
– Так, хватит. Может, ты сядешь?
Данила помотал головой.
– Мам!..
– Тогда крепче держись.
– А он правда утонул? – спросил мальчик через некоторое время.
– Правда, – сдержанно ответила Алена.
– Мам, а я похож на него?
– Немного. Глаза похожи.
Данила наконец сел на перекладину и перестал раскачиваться. Качели постепенно остановились.
– А он был герой, да, мам?
– Да. Папа был очень смелый герой. Отважный и честный. Поэтому он и погиб. Спасал других.
– Кого?
– Я не буду тебе по сто раз рассказывать. Давай вон с той горки вместе съедем, хочешь?
– Давай! – Данила радостно спрыгнул с качелей и первым забрался на высокую деревянную горку. – Я тебя буду держать, хорошо?
– Конечно! – улыбнулась Алена. Она села впереди, Данила – за ней и крепко ухватился за нее руками.
– Ты не бойся, хорошо, мам?
Алена посмотрела вниз и совершенно искренне ахнула:
– Ой, мамочки, высоко как…
Они съехали несколько раз, пока Даниле не надоело, потом он побежал к вертикальной лестнице с перекладинами.
– Мам, а почему слова такие: «Трутся спиной медведи о земную кость?» – крикнул он сверху.
– Не кость, Даня, а ось, – ответила Алена, пряча улыбку.
Мальчик перелез на другую сторону вертикальной лестницы и, подумав, спросил:
– Мам, а ось – это муж осы?
– Ось? Нет, Даня, это, во-первых, не он, а она. Это такая… ммм… ось… на которой вертится наша Земля. Слезай, я тебе нарисую.
Данила, стоя на самом верху лестницы, засмеялся:
– Мне отсюда лучше видно. Как будто я летчик.
Алена задрала голову и посмотрела на сына:
– Давай лучше космонавт, а?
– Давай, – охотно согласился мальчик.
Алена взяла палку и стала рисовать на плотно утоптанной земле.
– Вот это наша Земля… А это называется – ось. Видишь, здесь где-то мы живем, а вот здесь Черное море, а здесь Красное… Не свалишься?
Данила помотал головой, по-прежнему стоя на самом верху:
– Не, не свалюсь.
– А вот это – Мертвое…
– То, над которым разбиваются летчики?
– Да… Некоторые…
Данила спустился пониже и ловко спрыгнул вниз.
– Мам, ну почему ты не смотрела, как я прыгнул!.. Мам, а вот если бы его похоронили на кладбище, мы бы к нему в гости могли приходить, да? Ну иногда, на праздники…
– Ох, Господи… – Алена покачала головой. Она дотянулась до сухой поросли многолетнего ползущего мха, на которой желтели маленькие засохшие соцветия, и, сорвав колючий цветок, растерла его пальцами. Она ощутила едва уловимый терпкий запах.
Данила уже снова залез на качели и смотрел оттуда на мать.
– Мам, ты сердишься? Или расстраиваешься?
– Да нет, просто… – Она наконец взглянула на сына. – Ну да, могли бы приходить. Но только на кладбище не в гости ходят.
– А зачем ходят?
– Вспомнить человека. Убрать могилу. Даня, ну пожалуйста, давай сейчас не будем…
– А вот чудно€, да, мам? Человека нигде нет, а мы о нем говорим, говорим…
– Действительно чудно. Понюхай, – протянула она сыну растертый в руке цветок, – какой странный запах. Пахнет как будто морем… Помнишь, как мы с тобой в Болгарии испугались морского ежа?
Данила покачал головой:
– Нет, мам.
– Ну да… ты маленький был… Дети все забывают… Так боялся, дрожал весь и… забыл… – Она стряхнула сухие лепестки с ладони и сказала другим тоном: – Он есть в нашей душе, Даня. Частичка его есть в тебе. Он… так хотел, чтобы ты родился, и очень хотел тебя любить. Он просто не дожил до этого дня. Понимаешь?
– Понимаю…
Алена подняла с земли сломанную ветку ели с двумя большими шишками:
– А это чем пахнет?
Данила внимательно принюхался и вдруг радостно ответил:
– Новым годом!
– Точно… Праздником и чудесами… Ну что, пойдем дальше?
– Отойди, я спрыгну.
– Не надо… – Алена не успела договорить, как сын соскочил на лету с качелей. – Ой, Даня…
Мальчик, очень довольный своей ловкостью, взял ее за руку.
– Пойдем белок кормить? Ты взяла орехи?
– Пойдем, конечно. – Алена достала из кармана пакетик: – Держи.
Они пошли по аллее в глубь парка.
– Я бы, знаешь, что ему сказал?
Алена, понимая, что надо договорить до конца, постаралась не выдать своей тревоги. Ну почему беспокоит мальчика то, чего нет на свете? Его, этого человека, нет. И не было, и теперь уже точно не будет. Она давно перестала его ждать, совсем перестала, почти совсем… Ну а теперь-то уж о чем говорить?
– Что, малыш?
– Мам, я не малыш. Я все уже понимаю.
– Конечно, извини. Я просто так ласково тебя называю. Потому что люблю очень.
– А папу ты любила?
– Да, любила.
– А как ты его ласково называла? Тоже «малыш»?
– Ну нет, конечно. Я… уже не помню.
– А он тебя как называл? Тоже не помнишь?
Алена покачала головой:
– Нет. Смотри, вон там белочка!
– Где? А, вон, вижу…
Мальчик протянул орешек белке. Та спрыгнула с дерева, бесстрашно подбежала к нему, взяла из его руки угощение и, отбежав совсем недалеко, села на ветку и стала грызть, держа орешек маленькими лапками и поглядывая на мальчика черными блестящими глазками. Данила замер, глядя на белку. Алена с улыбкой наблюдала за сыном. Тот вдруг повернулся к матери:
– Я бы ему сказал: «Я тоже никого не буду бояться! Никогда! Как ты!»
Алена обняла сына за плечи:
– Хорошо.
– Смотри, вон еще одна прибежала! – Он засмеялся и протянул орешек другой белке. – Мам… А ты плакала, когда он разбился?
Алена, не зная, как ответить, на секунду отвернулась.
– Плакала. Да.
– А я правда похож на него?
– Ты сегодня уже спрашивал!
Данила виновато поглядел на мать. Она вздохнула.
– Хорошо. Повернись-ка… Вот так похож, а вот так… – Она развернула сына в другую сторону. – А вот так не очень…
– А на кого тогда?
– А на кого обычно, – чуть напряженно ответила Алена. Только не срываться на Данилу. Он-то вообще ни в чем не виноват. И вопросы его все понятны… Просто лучше бы не сегодня, не сегодня… Но он, как часто бывает, каким-то невероятным образом чувствует направление Алениных мыслей. – На меня, на дедушку… который давно умер. На бабушку Киру… Может, пойдем уже?
Данила согласно кивнул. Они некоторое время шли молча, и вдруг он спросил:
– Мам, а скоро будет весна?
Алена посмотрела на сына. Еще предстоит понять – на кого он на самом деле похож. Иногда ей казалось, что с ней говорит Денис – эти неожиданные перемены темы, и так хочется ему погрустить без причины, и такими прекрасными кажутся бабочки, червяки и козявки…
– Весна? Ну смотри… Сначала пойдут дожди. Затем упадет снег на засохшие цветы, и они заледенеют под ним, потом снег стает, и снова зацветут цветы и даже эти желтые колючки. Вот тогда…
– Мам, а дай мне ключи! Можно, я пойду первым и сам машину открою? Можно? У меня получается!
Алена улыбнулась и дала сыну ключи:
– Можно. На большую овальную кнопку посильнее нажми.
– Я знаю!
Алена ускорила шаг, неотрывно глядя на Данилу. Он подбежал к их машине, открыл ее и обернулся к Алене.
– Можно?
Алена кивнула. Данила радостно впрыгнул на сиденье водителя и стал крутить руль. Алена дала ему немного поиграть, потом погладила сына по плечу:
– Ну все, двигайся…
Данила привычно перелез назад и тут же попросил:
– Мам, давай твой диск поставим?
Алена посмотрела на него в зеркальце. Почему она раньше этого не видела… Не хотела… Вовсе не на дедушку покойного и не на бабушку Киру он похож, ее маленький ненаглядный Даня, который как-то незаметно вырос. Из малыша, которого легко было спутать с девочкой, особенно в зимней одежде, он стал мальчиком. Симпатичным, вихрастым и похожим на того человека, которого она любила больше жизни, больше самой себя, кроме которого никого не любила. И вряд ли уже полюбит… Нет, нет, нельзя так говорить! Просто прошло еще мало времени. Наверно, она ждала все это время, что он, предавший, все забывший, вдруг поймет, и вспомнит, и пожалеет, и его собственная любовь приведет его к ней. Ведь была же любовь? Она не могла так обмануться. Нет, не могла. Сказал «не люблю». Но… Мало ли что человек может сказать от отчаяния, от растерянности, от неуверенности в завтрашнем дне… Зачем ей такой неуверенный? Но Денис разный. Чуткий, ироничный, тонкий, ранимый… Сколько раз передуманы все эти мысли. Сколько раз Алена уговаривала себя – она когда-то ошиблась. Она увидела в Денисе то, чего в нем нет. У нее есть Даня. Но того человека, без которого бы сына не было на свете, нужно забыть, раз и навсегда. Уговаривала-уговаривала, а на самом деле…
Алена покрутила головой и с силой сжала пальцами виски. Все. Ничего этого больше нет. Теперь уже точно нет. Не случайно судьба дала ей эту встречу. Чтобы она перестала ждать. Чтобы она наконец оглянулась вокруг… Увидела бы, например, веселые глаза Федосеева, который смотрит и смотрит на нее с надеждой. И, как говорит Кира, – хоть одну песню спела бы в мажоре. Алена посмотрела в зеркальце на сына. Хотя бы ради него.
– Мам, ну поставь, пожалуйста, диск! Только ты сама не подпевай, ладно?
– Почему? – удивилась Алена.