Парфюмер звонит первым - Анна и Сергей Литвиновы 20 стр.

Шангин подбежал к двери, ведущей на черную лестницу, распахнул ее плечом и помчался по ступенькам вниз. Он услышал, как далеко внизу поехал первый лифт.

Пробежав единым махом шесть пролетов, Леонид решил выскочить на площадку двадцатого этажа – того, где находился второй лифт. Дверь, ведущая с черной лестницы в лифтовой холл, оказалась заперта. Леня ударил в нее плечом – никакого толка. Тогда он снова бросился по лестнице вниз. Дверь на девятнадцатом была открыта. Шангин выбежал в холл. Он тяжело дышал.

Указатель первого лифта светился. В нем, очевидно, поднимались менты, вооруженные «калашами». Одиннадцатый этаж, двенадцатый, тринадцатый… Номера этажей на табло менялись быстро, слишком быстро.

Леня нажал на кнопку вызова. О радость, вызов принял второй лифт, стоявший на двадцатом этаже, – поехал вниз, к Лене. А табло информировало, как скользит вверх первый лифт с милиционерами на борту: уже семнадцатый этаж…

Второй лифт остановился перед Леней. Начали раскрываться его двери. Первый лифт, как показало табло, в этот момент проезжал тот же, девятнадцатый этаж. Слава богу, не остановился, проскочил мимо.

Леня залетел во второй лифт и нажал самую нижнюю кнопку, где красовался «ноль». Там, насколько знал Леня, располагалась автостоянка. Скоростной лифт ухнул вниз. «Будем надеяться, – подумал Шангин, – что менты не оставили на стоянке засаду».

Лифт остановился на нулевом этаже. Леня осторожно выглянул в прохладную полутемную пустоту автостоянки. Ни души. Машин мало. Воскресенье, вечер – все в разъездах.

Леня глянул на табло. Счет этажей на первом лифте застыл на цифре «двадцать три». Так и есть, менты явились по душу Давида. Или по его, Ленину, душу. Но откуда они узнали? Кто им сообщил об убийстве? Может быть, сработала сигнализация, когда Леня входил в квартиру? Да нет, глупости. Никакой охранной сигнализации у Кобишвили не было, иначе бы Леня знал об этом. Тогда кто навел сюда, на квартиру Давида, ментов? Тот, кто убил Давида? А кто, спрашивается, его убил?

Потом, потом. Леня потом попытается ответить на все вопросы. Сейчас не до того. Ему надо бежать. Спасаться.

Он попытается разобраться во всем после.

Глубже надвинув на глаза панаму, Леня выскочил через выезд для автомобилей. Парковка никем не охранялась. И засады милиционеры здесь не оставили. Повезло. Спасибо ментовскому непрофессионализму – он уже второй раз за сегодняшний день выручал Леню.

Сделав длинный крюк, проходными дворами пятиэтажек Шангин подошел к своему автомобилю. Как бы то ни было, от камеры с пленкой ему следует избавиться поскорей.

Через три дня после Лениного побега из Кострова в одном могучем ведомстве в центре Москвы полковник Ибрагимов взялся навести о нем справки.

Ибрагимов не забыл просьбу, с которой обратился к нему вчера вечером его старый сослуживец Ходасевич, но текучки оказалось много, и до пустяковой справки руки дошли только к вечеру среды.

С компьютера в своем кабинете в «доме два» Ибрагимов запросил «картотеку». Архив службы недавно был компьютеризирован, но многие сотрудники называли его по старой памяти «картотекой».

Ибрагимов не знал в точности, сколько личных дел содержится в ней: эти данные были засекречены для всех, кроме высших руководителей службы. Но полковник не сомневался, что раньше, в советские времена, их были миллионы. По заведенному порядку дело заводилось на каждого гражданина, который разрабатывался комитетом: и на тех, кто вербовался спецслужбой в качестве сотрудников, и на тех, кто, напротив, представлял (или мог представлять) угрозу для режима.

Нынче времена бумажных технологий прошли. Старые дела, закрытые по разным причинам, переводить в электронный вид не стали. Одновременно, ввиду начала реформ, оттока кадров и всяческих перестроений, значительно уменьшилось и само количество личных дел. Теперь в памяти суперкомпьютера службы хранились уже не миллионы, а всего лишь десятки, ну, или, возможно, сотни тысяч папок.

Ибрагимов задал в локальном поисковом сервере фамилию и имя: Леонид Шангин. Если молодой человек ни разу не попадал в поле зрения чекистов, запрос придет с ответом: «Не найдено», чего в принципе и ожидал Ибрагимов. Однако спустя полминуты компьютер выплюнул плашку: «По вашему запросу обнаружен объект», а затем следующую: «Введите код вашего допуска». К личным делам персон, хранящимся в «картотеке», был допущен лишь высший состав службы – сотрудники, начиная с заместителей командиров отделов и выше. Полковник ввел в компьютер свой личный пароль, состоявший из неудобочитаемого сочетания двенадцати символов – русских, латинских букв, цифр и служебных знаков.

«Доступ открыт», – сообщил в ответ компьютер.

Дело Леонида Шангина начиналось с фотографии. Снимок официального образца являл молодого человека лет двадцати с открытым, располагающим лицом. Вид у юноши был довольно-таки раздолбайский: одет в майку, в ухе сережка. Ибрагимов таких не любил.

Вслед за фотографией открылась «объективка»: ШАНГИН Леонид Иванович, 1978 г р., русский, проживает по адресу: г. Москва, ул. Декабристов, дом… квартира… Родители – отец Шангин Иван Филиппович, кандидат технических наук, доцент МИФИ; мать – Шангина (Борисова) Инна Петровна, бухгалтер в ООО «Техперспектива-два». Не женат, проживает с родителями.

«Объективка» была составлена в мае 1998 года, и в ту пору гражданин Леонид Шангин являлся студентом четвертого курса Академии народного хозяйства.

На сем коротенькая «объективка» на Шангина исчерпывалась, и далее в деле следовал документ за номером два. Это был рапорт агента под кодовым именем ЧЕРТЕЖНИК. Он сообщал в своем рапорте, что гр-н Шангин в ходе обучения в академии проявил исключительные способности: коэффициент умственного развития превышает сто пятьдесят, контактен, остроумен, обладает быстрой реакцией. Отличную учебу сочетает с занятиями в студенческой самодеятельности. Увлекается восточными единоборствами. В контактах с криминальной средой, а также с экстремистскими или асоциальными элементами не замечен. Наркотиков не употребляет. Исходя из вышеизложенного агент делал вывод о возможности дальнейшей разработки Шангина. При этом, правда, автор рапорта оговаривался, что разработке Шангина может помешать его эмоциональная нестабильность, неразборчивость в сексуальных связях и пристрастие к спиртным напиткам.

Ибрагимов посмотрел на дату. Рапорт Чертежника был составлен в то же время, что и «объективка»: в мае девяносто восьмого года.

Документом номер три в деле Шангина значился рапорт вербовщика, скрытого под псевдонимом МИНСКИЙ. Он был длиннее, чем два предыдущих документа. Как понял Ибрагимов, Минский явно знал свое дело и, похоже, был при этом изрядным занудой. Он подробно расписывал обстоятельства всех трех своих встреч с объектом, а также то, под каким прикрытием он выступал во время этих контактов (друг Чертежника, владелец компьютерной фирмы). Сообщал и о том, какие темы в беседах с Шангиным обсуждались, какие его личностные качества прокачивались и как тот реагировал в ходе исследования на те или иные ситуации.

Ибрагимов быстро, наискосок проглядел странички рапорта: слишком много прочел он в своей жизни подобных документов, слишком похожи они были один на другой. Внимание, память, ригидность, эмоциональная стабильность, умение переносить боль и преодолевать препятствия – ничего не подозревающего новичка, интересного спецслужбам, подвергали втайне от него самого разнообразнейшим испытаниям. Причем опытный вербовщик устраивал дело таким образом, что объект даже заподозрить не мог, что его «прокачивают».

Ибрагимов знал, что обычно в среднем на каждые четыре-пять человек, втайне испытанных вербовщиком, приходится лишь один, удовлетворивший его требованиям и получавший предложение работать на спецслужбу. Остальные, как правило, даже не подозревали, что ими интересовались могущественные чекисты.

В данном случае Шангин, похоже, ничего не узнал, потому что вывод офицера под псевдонимом Минский оказался для него неутешительным. «Несмотря на высокие умственные и физические кондиции объекта, – писал вербовщик в резюмирующей части своего рапорта, – эмоциональная нестабильность Шангина, его тяга к «красивой жизни», позерство, а также алкогольные эксцессы НЕ ПОЗВОЛЯЮТ сделать вывод о возможности его привлечения к дальнейшей работе – в любом качестве».

Рапорт Минского со столь суровой оценкой «объекта» датировался семнадцатым ноября девяносто восьмого года, а двадцатого ноября на рапорте вербовщика была начертана резолюция старшего офицера: «Бесперспективен. Разработку прекратить. Дело – в архив». Таким образом, не успев начаться, карьера Шангина в качестве секретного сотрудника была закончена. Правда, существовала еще одна возможность, но ее Ибрагимов отмел как чрезвычайно маловероятную – тем паче, что более ни единого документа в деле Шангина не содержалось.

Ибрагимов закрыл компьютерную папку. Итак, теперь он с чистой совестью может позвонить Ходасевичу. Шангин проверен, и он не является ни сотрудником комитета, ни представителем криминалитета, экстремистских или радикальных групп.

Однако не успел Ибрагимов набрать номер, как полковник Ходасевич вышел на связь сам. Звонил Валерий Петрович по открытой сети, и голос его звучал безмятежно.

Слишком безмятежно, отметил про себя Ибрагимов. Вполне возможно, что сия преувеличенная расслабленность – равно как и обращение по имени – являлась признаком того, что Валерию Петровичу срочно необходима помощь товарища и куратора.

– Олежек, твой старый друг тебя травмирует. Я из Кострова звоню.

– Привет, толстяк, – поддержал неформальный тон Ибрагимов. – Как тебе там отдыхается?

– Великолепно. Гуляю по городу, купаюсь, смотрю кино.

Ходасевич подтвердил опасения Ибрагимова: что-то у него там, в Кострове, происходило неладное. Об этом свидетельствовало кодовое слово «великолепно», равно как и упоминание о «купании» – насколько Ибрагимов знал Ходасевича, тот никаких водных процедур, кроме как в собственной ванне, не терпел.

И в данном контексте фраза Валерия Петровича о том, что тот «смотрит кино», заслуживала особенного внимания. Ибрагимов понял это и спросил:

– Что же ты такого там посмотрел?

– Боевичок один занятный.

– Наш или голливудский?

– Наш, наш. Отечественный.

– А про что?

– Ты кино про конвой Пи-Кью-семнадцать смотрел?

– Нет, но о чем фильм, представляю.

– Вот и этот примерно про то же.

В фильме «Тайна конвоя PQ-17» речь шла о судьбе каравана с оружием, которое союзники доставляли по ленд-лизу в воюющую Советскую Россию. Таким образом, не сказав открытым текстом ни слова, Ходасевич дал понять Ибрагимову, что он, видимо, заполучил в Кострове какие-то факты о нелегальной торговле оружием. Причем фраза Валерия Петровича о конвое, похоже, несла двойную смысловую нагрузку. Вполне вероятно, он имел в виду, что доставка оружия идет по реке или морю.

При этом для тех, кто, возможно, слушал разговор двух чекистов – неважно, прослушивало ли комитетское начальство, костровские мафиози или бравые парни с расположенных в Турции баз радиоэлектронной разведки АНБ (Ибрагимов полагал, что охотников могло найтись немало), – их разговор представлял собой невинный мужицкий треп. И, ради бога, никаких «кодовых слов», автоматически включающих записывающие машины. Никакого там «оружия», «взрывчатки» или «нелегалов».

– А кто в фильме-то играет? – продолжил разрабатывать «киношную тему» Ибрагимов. – Наши актеры?

– Наши, наши, хорошие ребята. И пара приглашенных звезд – кажется, откуда-то с Востока.

Новая информация: раз Ходасевич употребил формулировку «наши ребята» – значит, в дело, похоже, замешаны сотрудники правоохранительных органов. Будем надеяться, что не из комитета, а только из милиции. А слова Валерия Петровича про приглашенных звезд с Востока означали, что оружейная торговля, скорей всего, идет в интересах арабских, чеченских или других исламистских террористов.

– Что, рекомендуешь и мне это кино посмотреть? – поинтересовался Ибрагимов.

– От всей души рекомендую.

– Как картина называется – может, вспомнишь?

– Да не ищи, не трудись, я тебе копию перешлю.

– С оказией?

– Да нет, зачем с оказией. Да и некому к тебе ехать. По Интернету пошлю. Лента небольшая, я хочу поскорей с тобой ее обсудить – очень уж занимательное кино.

– Тогда, может, попозже созвонимся? Когда я фильм посмотрю?

– Нет, созваниваться не надо, лучше лично встретиться, поговорить.

Из категоричной последней фразы Ибрагимов понял: дела у Ходасевича там, в Кострове, обстоят серьезно и он нуждается в срочной помощи. Интересно, Валерия Петровича опять втянула в историю его падчерица?

– Как там девочка твоя себя чувствует? – поинтересовался Ибрагимов.

– Спасибо, хорошо, она все время со мной.

– С тобой?

– Ну да. Ни на шаг не отходит.

«Значит, – догадался полковник Ибрагимов, – Татьяна, скорей всего, находится в опасности. Как и сам Валерий Петрович».

– Передай ей, – промолвил Ибрагимов, – что про ее приятеля мне ничего узнать не удалось, – это означало, что какой бы то ни было серьезной информацией на Шангина Ибрагимов не располагает.

– Понял тебя, старина.

– Значит, мне к тебе подъехать? – продолжал полковник из Центра. – Не возражаешь?

– Буду ждать с нетерпением.

– А детишек с собой можно прихватить? Как там погодка?

Под «детишками» Ибрагимов с Ходасевичем давным-давно условились подразумевать оперативную бригаду сотрудников комитета.

– Погодка, как я тебе уже говорил, великолепная, – Валерий Петрович словом «великолепная» подтвердил всю серьезность ибрагимовских опасений. – И захватить с собой детишек будет очень правильно.

Значит, сделал вывод Ибрагимов, Ходасевич там, в Кострове, один не справляется, местной «управе» не доверяет и обращаться туда не хочет, поэтому ему срочно нужна помощь – всей мощью, которой обладает Центр.

– Тогда, значит, до завтра? – попрощался Ибрагимов.

– Да. Хорошо б, чтобы ты успел, пока погодка не испортилась. А фильм, о котором я говорил, прямо сейчас тебе подошлю.

Глава 11

Когда Татьяна поинтересовалась у отчима, чем они займутся завтра, тот легкомысленно отозвался:

– Будет день – будет и пища.

– Ну а все-таки? – не отставала падчерица. – Ведь надо что-то с пленкой делать? И Леньку разыскивать?

Разговор происходил в глубинах сада ГЗ – на той самой поляне, выглядевшей почти как лесная, где они сегодня днем разговаривали о делах уже дважды.

– Послушай меня, Таня. Не нужно нам с тобой больше ничего делать. Ни Леню разыскивать, ни пленкой заниматься. Запись все равно уже больше никого здесь, в Кострове, не заинтересует.

– Почему?

– Да просто потому, что она перестала быть уникальной. И стала, как выражаются твои друзья журналисты, достоянием компетентных органов. Вот эти органы ею сейчас и займутся.

– А мы?

– А мы будем отдыхать. Все, что могли, мы с тобой уже сделали. Теперь спокойно можем почивать на лаврах. Хотя бы одну ночь.

…Сегодня вечером, после того как Таня с Ходасевичем посмотрели на берегу Танаиса жуткую пленку, отчим первым делом избавился от нее, схоронив в кустах, а затем отошел к заросшему ивами берегу и принялся названивать со своего мобильника в Москву. Судя по доносившимся до Татьяны обрывкам преувеличенно бодрых реплик, Валерий Петрович разговаривал с кем-то о сложившейся в Кострове ситуации. Возможно, докладывал о происходящем в Центр. Отговорив, он подошел к Тане и, взяв ее за локоть, сказал:

– Мне срочно нужен выход в Интернет.

– Могу предложить как базу мою квартиру.

– Ни в коем случае.

– Мою работу?

– Тем более.

– Дом Глеба Захаровича?

– Исключено.

– Какой ты, Валерочка, привередливый! Может, тебя устроит интернет-кафе?

– Пожалуй. Только мне нужно такое, где не просят документов и не задают лишних вопросов.

– Могу найти, – кивнула Таня.

– И где администраторы не просматривают исходящий трафик.

– Валерочка, – округлила глаза Татьяна, – я своим ушам не верю: ты знаешь, что такое трафик?!

– В общих чертах, – кивнул Ходасевич. – Это, грубо говоря, поток информации, перекачиваемой с компьютера в Интернет. Но ты бы лучше не ехидничала, а выполняла указание. Времени у нас с тобой зверски мало.

– Слушаюсь, товарищ полковник. Готова привести тебя в самую жуткую дыру. Но, как ты понимаешь, за любопытство тамошних сисадминов я никакой ответственности не несу.

…Еще через двадцать минут они сидели за столиком в душном подвале интернет-кафе с жутковатым названием «КОМ@», и Ходасевич, следуя подсказкам Татьяны, переправлял на личный электронный адрес полковника Ибрагимова вложенный файл – в него было записано полученное от Леонида «кино».

Передача прошла успешно, Ибрагимов коротким письмом подтвердил получение, и уж только тогда Валерий Петрович, видимо, расслабился. Черты лица его обмякли. Он выдохнул воздух, словно кит на мелководье: «Ф-уф!» и произнес:

– Ну вот и все, Танюшка. Теперь можем ехать домой.

– Ты имеешь в виду к Глебу Захаровичу? – усмехнулась Татьяна.

– Ну да, перекантуемся пока ночку у него, а потом можно будет и по своим домам разъезжаться. Если Ибрагимов сработает как надо.

А в то же самое время в Москве полковник Ибрагимов, просмотрев файл, присланный Ходасевичем, понял, что дела обстоят – серьезней некуда и действовать надо решительно и оперативно. Он сразу же позвонил первому зампреду службы и попросил незамедлительно его принять по чрезвычайно важному и срочному вопросу. Тот буркнул: «Приходи через пятнадцать минут».