Как выяснилось потом, спас меня от более серьезных увечий Филиппыч, успевший врезать Рите по спине крайсером. Она не стала меня «доедать» и побежала назад, к огородам, где и пристрелили ее бравые милиционеры из двух автоматов.
В травмпункте рану обработали плохо. Все же я не согласился ложиться в стационар: надеялся, что смогу уехать в Анапу, где стоял в это время мой зверинец, и лечь в больницу там. Ступать на ногу я не мог, до номера меня почти донесли под руки Филиппыч и проворный администратор, который жил в этой же гостинице. Рита прокусила мышцу насквозь, четыре зловещие дыры от ее клыков продолжали кровоточить, повязка скоро задубела, а потом засохла. К утру я понял, что до Анапы мне не добраться, тем более, что во всем городке мне не смогли найти костыли. Не оказалось костылей и в больнице, куда утром меня увезла «скорая». Я передвигался, прыгая на одной ноге.
Больница эта заслуживает отдельного рассказа, а то и целой повести на условную тему: «Перестройка и здравоохранение». Ходить с помощью тросточки я смог через два месяца, так что у меня накопилось много материала по этим проблемам.
Достаточно хотя бы упомянуть, что оперировали меня под воздействием мощного галлюцигена, так как ни обезболивающих, ни усыпляющих препаратов не было. Притом, этот галлюциген оказался из арсенала ветеринарных медикаментов, так называемый «Калипсол». Пока я после укола «смотрел мультики», хирург вырезал поврежденную мышцу почти полностью. Дальнейшее лечение представляло собой каждодневные мучительные перевязки, обработку раны банальной перекисью и десяток инъекций чудом сохранившегося пенициллина.
Единственное, чего в больнице было в достатке — разовые шприцы из гуманитарной помощи. Жаль только, что набирать в эти шприцы было нечего.
Через несколько днем появился посетитель — сам Вокалев в сопровождении нескольких «шестерок», загруженных яствами. Я поблагодарил бывшего шефа за внимание. Он осторожно намекнул, что не стоило в нетрезвом виде вмешиваться. Ясно было, что и его визит, и предложенная версия были четко продуманы его мудрой головой.
— Простите, но в травмпункте провели пробу на алкоголь, так что увы, шеф…
Он сразу же поинтересовался — нужны ли мне деньги… Никакого зла я к Вокалеву не питал, напротив — я отчасти даже уважал его за умение жить. Поэтому, от денег не отказался. Вручая мне пачку червонцев, директор вздохнул облегченно: ему вовсе не хотелось, чтоб история достигла главка или вышла на страницы печати.
Болеть было скучно. Скучно из–за отсутствия хороших книг, из–за скудного питания, из–за тяжелых ночей, наполненных духотой и болью.
Выписавшись, я решил не ехать в Анапу, где по прежнему стояла часть зверинца, а добрался автобусом до Минвод, откуда вылетел в Уфу. Именно туда должна была направить свой путь Петровна на лето.
Почти все мои вещи остались в Анапе, я так и не смог их в дальнейшем заполучить: их благополучно спер кто–то из рабочих.
Зверинец, как оказалось, после железнодорожного переезда в Уфу еще не приехал, гастролировал в городке, отстоящем от столицы Башкирии на 40 километров. Пришлось добираться туда. Ворчание Петровны, уже получившей дезинформацию в стиле Вокалева, прекратилось, когда я показал справку о том, что был в момент получения травмы трезвым, и предъявил больничный, который в случае отсутствия пометки об алкогольной пробе не оплачивается. Она скорбно полюбопытствовала о моем самочувствии, с любопытством ребенка взглянула на рану, которую, сдвинув повязку, я ей показал, и тут же сообщила, что через три дня надо переезжать в Уфу.
Я не стал говорить, что «снять», подготовить к приему зверинца полуторамиллионный город за три дня, из которых два — суббота и воскресенье, невозможно. Я просто оформил командировку и уехал.
Снять город, как мы выражаемся, — дело хлопотливое. Необходимо собрать разрешающие подписи у чиновников исполкома, санэпидемстанции, пожарников, архитектора, милиции, договориться об обслуживании с коммунхозом — вода и вывоз мусора, — найти хорошую площадку (лучше асфальтированную) в бойком месте, получить разрешение на ее временное использование.
Так как сделать все это я за отпущенное время не мог, я договорился с директором ЦПКиО, который, кстати, располагался рядом с гостиницей (не директор, а — парк), что займу асфальтовый огороженный «плацдарм» на его территории. Две тысячи, которые он потребовал, я пообещал с легкостью. В день мы можем пропустить зрителей на три–четыре тысячи, так что оплата не показалась мне чрезмерной. И место хорошее: в парке, в центре города, много отдыхающих, зверинец тут будет кстати. И многие коммунальные вопросы решаться директором, а не городскими службами Масса выгод!
Оставалось позаботиться о рекламе. В понедельник, пока шоферы перевозили хозяйство, я дал объявление о гастролях в газеты, на радио и на телевидение. Но Петровна осталась недовольной. Ей было жалко двух тысяч. Я пытался объяснить, что скупой платит дважды — тщетно. Она надулась, кровно на меня обиделась и отбыла в Анапу. Я тогда еще не знал, что летние гастроли она предпочитает проводить на море. Особенно, если есть кого за себя оставить.
А тут как раз она заключила контракт с бизнесменом от сладкой ваты, неким киевским инженером Хитровским Владиславом, крупным, уверенным в себе, отошедшим от инженерии лет десять назад и сколотившим первые сбережения в роли мотогонщика по вертикаль ной стене.
Что представляют подобные аттракционы, знают, по–моему, все. Из армированного дерева собирается своеобразная бочка, вверху которой — антресоли для зрите лей. Успешно используя центробежный закон, мотоциклисты катаются по внутренней стороне этого деревянного стакана, а зрители глазеют на них сверху. Трюк старый, как мир, разбавляется некоторыми базарными вариантами: езда без рук, езда с завязанными глазами и т. д.
Большая часть таких «бочек» и собирает основную публику около базаров, наиболее же предприимчивые накатывают свои рубли в компании со зверинцами. Обычно хозяева этого аттракциона имеют маршрутный лист какого–нибудь южного парка культуры, хотя, по сути, являются чисто частными. Почти все они объединены братьями из Армении, штаб–квартиры которых в Москве и в Ереване. Гонщики и обслуживающий персонал в полной мере испытывают на своей шкуре, каково работать на хозяина: это то, что в тюрьмах зовется беспределом.
Но наиболее способным удается завоевать хозяйское доверие и припасть к кусочку вкусного пирога. Хитровский со временем возглавил этот аттракцион и сделал его одним из лучших. Потом он вступил в долю производителей сладкой ваты, а вскоре создал и собственный небольшой «концерн». Одна из его точек базировалась у славной директрисы, заработок был прямо связан с успешными гастролями зверинца, так что директриса могла спокойно принимать морские ванны — Хитровский работал, как проклятый.
Владислав жил какое–то время в одной со мной гостинице, но потом из экономии перебрался в вагончик, который сам умело и аккуратно оборудовал. Одевался он, несмотря на скрываемую скупость, богато и безвкусно: американский спортивный костюм, черная кожаная куртка, турецкий свитер, джинсовая рубашка с эмблемой USA — униформа новоявленных нуворишей, выбираемая только из–за высокой в нашей несчастной стране цены. Но если новоявленные бизнесмены, всплывшие на мутной волне инфляции, не имели за душой ни чего, кроме некоторой практической сметки, Владислав, сохранил кое–какие интеллектуальные задатки. По крайней мере, разговаривать с ним было интересно.
Кроме того, он любил и умел работать. В это лето сахар в Уфе был только по талонам, Хитровскому приходилось завозить его с Кубани, с Украины, что наносило урон сладкому бизнесу — моя возможность доставать сахар мешками по госцене его шокировала, что не помешало ему освободить меня почти от всех цирковых дел, переключив на добычу «белого золота».
Я печатал на фирменном бланке зверинца стандартную просьбу оказать содействие в приобретении N-гo количества сахара для кормления экзотических животных и вырывал у функционеров исполкомов соответствующие резолюции. Дальше было просто — торговые отделы предпочитали не возражать.
Обойдя многочисленные райисполкомы, я до того обнаглел, что выбил триста килограммов даже в министерстве Башкортостана. Владислав на своей «Волге» добросовестно возил меня по инстанциям, за сахар платил наличными — сразу после получения оного выплачивал мне гонорар: 100 рублей за каждый пятидесятикилограммовый мешок.
Гостиницу оплачивал зверинец, зарплата и колесные с командировочными тоже шли, так что жизнь моя стала безмятежной. Гостиничные шлюхи вились вокруг меня, как мухи, а питался я только в ресторане.
С Хитровским мы даже несколько сдружились. Он планировал получить под свое единоначалие какой–нибудь зверинец, а я с радостью рассказывал о своих, реализованных у Вокалева идеях, которые в улучшенном варианте можно воплотить в будущем хозяйстве Хитровского.
С Хитровским мы даже несколько сдружились. Он планировал получить под свое единоначалие какой–нибудь зверинец, а я с радостью рассказывал о своих, реализованных у Вокалева идеях, которые в улучшенном варианте можно воплотить в будущем хозяйстве Хитровского.
— Видишь ли, Славик, — рассуждал я, пока он выруливал сложными развилками города к очередному сахарному источнику, — Вокалев — директор идеальный. Не скупой, хваткий, прогрессивный. Своих идей не хватает — охотно пользуется чужими, щедро их оплачивает. Мы не сработались отчасти из–за моих шумных запоев (пей я незаметно — слова бы не сказал он. Даже сам советовал: возьмите отгулы, езжайте в гостиницу, а проспитесь — приезжайте), но главным образом из–за того, что я всю эту зооцирковскую суету воспринимал, как игру, не всерьез. А для него она была всей его жизнью.
— Вот, помню, в Тольятти все он искал блатной ход для покупки новой машины. То, что на лапу дать одному–другому — не проблема, но — недостаточно. Нужно было какое–нибудь официальное обоснование для продажи заводом внеочередной машины цирку. Я организовал бесплатное обслуживание мини–зверинцем всех пионерских лагерей ВАЗа. Три зооклетки с безопасными животными, никаких барьеров, надпись, что животных можно кормить и гладить, один жилой вагончик с хорошим непьющим служителем. И серия статей о гуманном почине лучшего зооцирка страны. Вокалев финансировал, я все организовал. Через два месяца он выехал с завода на экспортной девятке цвета «мокрый асфальт».
Или выставка кошек на базе зверинца с перечислением прибыли в пользу Куйбышевского детского дома. Соответствующая реклама, телевидение, фотокорры… В результате — колоссальный успех, отличный сбор и бесплатная мощная реклама зверинцу.
— Да, Вокалев на голову выше своих собратьев. И дипломат отличный. Но власть его избаловала, а кроме того, болото зверинца засосало, переработало и теперь он не властен жить по–другому. С жабрами и перепонками на лапах трудно приспособиться к сухопутному образу жизни. Так что этот удачливый и богатый человек по–своему несчастен, хотя сам своего несчастья не ощущает. Разве только чувствует что–то подсознательно. Поэтому, наверное, и запивает иногда. Угрюмо, одиноко.
Хитровский слушал, мотал на ус. А когда я от безделья решил провести на базе ЦПКиО (с директором которого сдружился, несмотря на то, что Петровна все тянула оплату его площадки, да так и не заплатила, отрезав тем самым возможность будущих удачных гастролей в этом районе) выставку беспородных собак, он полностью освободил меня от дел.
Выставка удалась. По всему городу висели транспаранты и красочные афиши, участникам предлагались разнообразные денежные и вещевые призы, породистые же собаки права участия не имели. Кроме того, каждой собачке была вручена вкусная косточка в целлофане с просьбой разделить ее с хозяином. Были премированы самые молодые и самые пожилые дворняжки, жюри выбирало собак наиболее грациозных, эстетичных, экстравагантных, преданных, обученных…
И все эти несколько часов выставки Владислав с интересом наблюдал за ее прохождением с удобного бугорка. Видимо, тогда он сделал для себя зарубку — вызвать меня в свой будущий зооцирк. Что и реализовал спустя полгода. Себе и мне на беду.
Москва, место неопределенное, начало декабря, 2000 год
Иван Иванович, доблестный «мозговой центр» Серых Ангелов, готовил копченую семгу. Это устаревшее мнение, что рыбу можно закоптить лишь на дровах. Иван Иванович комментировал свои действия Ардону, шустро снуя по кухне. Ардон пытался для удобства созерцания лечь, но тогда он занял бы полкухни, поэтому приходилось сидеть и слушать. Дог был уверен, что хозяин зря портит эту чудесную рыбу, которую можно было бы съесть и сырой.
— Так вот, уважаемый Ардон, — ораторствовал Иван Иванович, — этот великолепный кусок семужки уже пролежал ночь на самом дне холодильника. А я его еще вчера посолил, сбрызнул слабым уксусом и завернул в фольгу. Теперь разворачиваем, перекладываем специями, орошаем специальным раствором под названием «Тайга» для придания вкуса древесного дыма, вновь заворачиваем и кладем в духовку. Ровно на два часа, вот я таймер ставлю на этот срок. А покупать копченую кое–как рыбы и невкусно, и опасно — никогда не знаешь, сколько времени она пролежала в магазине. Хранить же копченую рыбу можно не более суток, потом в рыбьем мясе накапливается яд. Понятно?
Иван Иванович назидательно приподнял жирную руку, понюхал эту руку, облизнулся. Глядя на него облизнулся и пес.
— Не только рыба портиться от излишней выдержки, — сказал гурман, — люди тоже обладают такой способностью. Вот возьми того же Верта. Говорил же я Гению, что он непредсказуем. И пожалуйста, грохнул председателя партии Честных Борцов, сломал ребро заму, тот теперь пропускает вещание по важному для нас каналу телевидения. Мы в этот канал ТНЧ столько денег вложили. Зомбировать население при помощи телепередач легче всего. А нам не столько мнение толпы важно, сколько желание этой толпы идти в нужное время в нужное место за тем, кого они считают пророком. И необходимо, чтоб пророком они считали нашего человека.
Иван Иванович добросовестно вымыл руки, протер, как хирург, каждый палец махровым полотенцем, еще раз взглянул на таймер духовки и вальяжно пошел в компьютерный зал. Пес двинулся за ним, разболтанно переставляя мосластые лапы.
Гений в это время лежал на полке в парной Краснопресненских бань. Он блаженствовал под веником, который в руках опытного банщика превращался в инструмент неземного кайфа. Гений не собеседовал с банщиком, он воспринимал того, как приложение к венику. Банщик и веник сливались в его восприятие в единое целое. Этакий заводной веник или автоматический банщик. Вместо этого Гений думал о том же, о чем Иван Иванович жаловался собаке.
Да, думал Гений, хоть и редко, но мой мозг ошибается в экстраполяции поведения человеков. Этот Верт, мать его, теперь играет в киллера. Для него, похоже, вся жизнь — сплошная игра; удивительно несерьезный тип. То он в БОМЖа играет, то — в афериста. А в итоге наш договор с Серыми Ангелами о совместном использовании такого важного канала, как ТНЧ, может повиснуть в воздухе. Ведь тут дело вовсе не во «влагальном вещателе», это — обычная пешка, легкозаменяемая. Канал завязан на мультимиллионере Густинском, тот в свою очередь мог вывести меня на крупнейших бизнесменов Испании и Великобритании. Да и правительственные перестановки, финансируемые Серыми Ангелами, через этот канал инициировались…
Верт в это время отдавался новому увлечению — занимался в тире. Он и в молодости неплохо стрелял, в армии даже выполнил норму 1‑го разряда. Теперь он учился стрелять, не прицеливаясь, с бедра.
Москва — Калининград, январь, третий год перестройки
Это я пою. Ни голоса, ни слуха. Сижу в громадном, многокомнатном люксе «Москвы» и мрачно пою.
Напротив меня сидит парень, наблюдавший за мной в сквере. Никакой он, как оказалось, не бандит, а обычный сутенер. Меня он пас, как потенциального клиента.
Я пою громко и мрачно. Парень не реагирует. Я его «приручил». Он безуспешно пытается налить в стакан из пузатой черной бутылки португальского портвейна.
Передо мной мой любимый, шоколадный ликер и пиво. Для полного счастья не хватает торта.
Это я перехожу на детсадовский цикл. Помню, гордился я этими частушками. Где теперь эти записи? Как же они начинались? Что–то о создании детишками парламента и переходе к рыночным отношениям. Потом:
Что–то ликер меня нынче в лирическую струю направляет. Хотя эта серия была неплохая. Нынче ее можно было бы попробовать опубликовать.