И все из-за Рена.
«Из-за встречи. Из-за нервов».
В какой-то момент мне пришлось усадить себя на диван и напомнить: «Он приедет вечером, ты все успеешь. Все! Успеешь!»
А дальше мысли вновь неслись по кругу: нужна новая сумочка — найти! (В каком магазине?) Забежать в офис за каталогом цветного стекла, позвонить Лайзе (вдруг приехала?), посетить парикмахера. И позвонить этому долбаному парикмахеру — назначить встречу!
Создатель, сколько всего, я ведь ничего не успею!
«Я все успею, все успею» — мантра не помогала.
Но к семи часам вечера, так или иначе, я стояла у тротуара с новой сумочкой в руках, с профессионально наложенным визажистом макияжем и красивыми струящимися по спине локонами.
Успела!
Осталось поймать такси.
Дома я оказалась в половине восьмого.
Залетела в квартиру на пятой скорости, скинула туфли и тут же бросилась в спальню. Главным оставался вопрос, стоит ли надевать одно из присланных Реном платьев или же лучше обойтись другой, более скромной одеждой?
Вдруг мой кавалер предпочтет пешую прогулку по набережной? Как я буду смотреться на берегу реки в коротком платье и на шпильках?
Мда. Не пойдет. А что, если я не надену его платье, а он обидится?
Черт, жизнь — боль.
После минутного раздумья все платья я отодвинула в сторону. Черная с серебром юбка и серый джемпер — всегда беспроигрышная пара. Насколько элегантная, настолько же и уместная, чтобы появиться в ней хоть на улице, хоть в стенах ультрамодного заведения.
Стоило мне продеть макушку в горловину, как зазвонил телефон.
У-у-у, я знала, что так будет.
Пропрыгав на одной ноге к столу, я на ходу поправила горловину, подтянула рукава и пригладила растрепавшиеся волосы.
— Алло!
— Я буду через пять минут, выходи.
— Поняла. Выйду.
Вот такой короткий диалог.
Бросив телефон в сумку, я в последний раз подошла к зеркалу, оглядела себя и осталась довольна: прическа красивая, одежда элегантная, вид в целом приятный. Вот только глаза полыхают, как у безумца, но может, это меня красит?
* * *Рен подъехал вовремя. Его черный автомобиль развернулся во дворе и остановился напротив подъезда.
— Привет! — весело бросила я в салон, распахнув дверцу.
— Привет, — донеслось в ответ.
Я заметила, как он скользнул взглядом по моей одежде, и — показалось мне или нет? — в его глазах мелькнуло облегчение.
Оправдываясь за свой наряд, я пояснила:
— Ты не сказал, куда мы поедем, поэтому я не надела вечернее платье. Но они прекрасны, честно, спасибо тебе за них.
Я вложила в свои слова всю искреннюю благодарность, которую испытывала.
— Я испортил твое. Поэтому выбрал несколько новых.
— Рен, они, — от смущения я запнулась, — они чудесные. Я никогда не видела ничего красивее.
— Рад, что они тебе понравились. — Его улыбка отчего-то погасла. — Ты не против, если мы поужинаем в тихом месте?
— Я буду рада поужинать в любом месте, какое бы ты ни выбрал. — И решилась на откровенность: — Лишь бы с тобой.
От этой фразы лицо Рена окаменело.
Я моментально прокляла свой длинный язык, свою распущенность и легкомыслие.
«Молчи, Элли, молчи. Твои откровения ему в тягость».
Я села в машину, пристегнулась и решила больше не лезть с диалогами — куда приедем, туда и приедем.
Но на душе потяжелело; я стала смотреть в окно. От мрачных мыслей меня отвлек голос Рена:
— Я передал мистеру Гарди твои слова. Он был очень рад.
— Правда? — А вот и безопасная тема для разговора. Радуясь, что у нас есть хоть одна такая, я спросила: — А в каких конкурсах он участвует? Я бы хотела обязательно посетить один из них и поддержать его лично…
Всю оставшуюся дорогу мы говорили только об Антонио. Я не столько следила за беседой, сколько радовалась, что Рен не молчит, любуясь красивым жестким профилем его лица и наслаждаясь знакомым голосом.
Через пятнадцать минут мы въехали на небольшую стоянку возле красивого одноэтажного ресторанчика.
Столик мы выбрали в дальнем углу. Расположились на диванчиках, синхронно взяли в руки меню, и тут же появился официант с вышитым на груди униформы логотипом «Ла Страда».
— Добрый вечер, подсказать вам что-нибудь? Посоветовать лучшие блюда из меню?
— Спасибо, не нужно, — чинно отозвался Рен. — Мы сделаем заказ чуть позже, а пока принесите, пожалуйста, бутылку белого вина.
Официант подобрался и приготовился перечислить лучшие марки вин, но Рен лишь махнул рукой.
— На ваш выбор, пожалуйста.
Официант захлопнул рот, вежливо кивнул и удалился.
Глядя на сидящего напротив меня мужчину, я вдруг почувствовала, что мы приехали сюда не просто так — разговор будет серьезным.
«Блин, зачем…»
Да, серьезным, иначе зачем так хмурить брови, складывать на груди руки и выглядеть совершенно неприступным?
Мысли заметались — что же предпринять? Отвлечь? Завести наигранно-веселую беседу? Как помочь ситуации? А-а-а, никак. В одном я уже убедилась наверняка: чему быть — того не миновать.
И я не ошиблась. Вышибающая почву из-под ног фраза прозвучала сразу, без обиняков.
— Элли, это наша последняя встреча.
На душе стало дерьмово. Тускло, пусто, глухо. Зачем было ехать в ресторан? Для чего очередная надежда? Зачем все эти наряды, прически и макияж? Для одной фразы «Это наша последняя встреча?» И почему ею не могло все, например, закончиться, а не начаться?
«И это хваленая мужская логика?» — злилась я, пытаясь понять, насколько сильно внутри меня что-то оборвалось. Что-то оборвалось однозначно. И это, видимо, еще не предел.
«Дурацкий вечер. Все зря».
Сохраняя по возможности каменное выражение лица (в чем я никогда не преуспевала), я поинтересовалась:
— Думаю, спрашивать, шутка это или нет, бесполезно?
— Это не шутка.
Спасибо, я и так знала ответ, могла бы не спрашивать. А внутри становилось все гаже, будто в чистую воду просачивался яд.
«Даже чаю не попьете?»
А ведь официант еще даже не принес вино.
«Вечер супер, Элли. Лучший в твоей жизни… Тебя бросили на первой минуте третьего свидания».
— Стоило ли ехать в ресторан?
Язвить не хотелось, но наружу рвалась боль. Казалось бы — кто он мне? А больно. Тихо, противно и обидно. Хотелось плакать.
Какое-то время мы сидели молча и смотрели в стороны. Мои пальцы так сильно пытались сжать кожу дивана, что ныли от усилия. Наружу рвался лишь один вопрос, и я задала его.
— Почему?
Лицо Рена тут же превратилось в маску — как знакомо. Ни тебе лишних эмоций, ни объяснений — не стоило и спрашивать. На что я надеялась? А еще мечтала перед сном о любви. Все женщины такие больные или только я?
— Элли…
Пока он молчал, подыскивая правильные слова, я пристально вглядывалась в серо-голубые глаза, пытаясь найти ответ до того, как он прозвучит.
В чем причина? В чем? В нем? Во мне?
Ответ ничего не пояснил.
— Элли, так должно быть.
От этих слов меня едва не прорвало — так не должно быть! Должно быть как угодно, но только не так. Должен быть шанс, должны быть попытки, должны быть засыпания и пробуждения вместе, период изучения, анализа — подходим ли? — и лишь много позже (если необходимо) подобные фразы. Но не так. Не сразу — до вина и в ресторане.
— Может, мы могли бы остаться друзьями? Нечасто встречаться, беседовать… — Я унижалась и знала об этом. И, несмотря на унижение, была готова притвориться ковриком еще раз. Потому что пресловутое «может быть» (может быть, все получится?) не давало покоя. — Мы могли бы…
— Нет.
Отрывистое «Нет» прозвучало приговором. В безуспешной попытке подыскать слова для возражения (вразумления?) я лишь открывала и закрывала рот. Вот только не нужны они — эти слова — потому как он уже все решил. Совсем все — безвозвратно и бесповоротно.
«Почему так?»
Хрупкая грань моей обороны затрещала и надломилась, пропуская внутрь горькую правду. И та обрушилась на меня, словно ледяная глыба, похоронив под собой все желания и надежды, превратив яркие краски в сплошную непроглядную темноту.
Мы больше не увидимся.
Мое горло сдавила предательская судорога, и я отвернулась.
«Я жалкая. Я. Жалкая».
— Элли… — голос Рена прозвучал будто издалека, — ты прекрасная девушка. Очень красивая и…
— Прекрати, — оборвала я хрипло. Мне совсем не хотелось слышать о том, насколько я красивая и хорошая, — не теперь.
«Настолько прекрасная, что ты не желаешь видеть меня вновь. Бинго. Десять очков и зачет без экзаменов». Что тут еще скажешь?
На душе гадко, на сердце тяжело. Голова полнилась не столько мыслями, сколько ровным гулом электрического разряда; ногти впились в ладони.
На душе гадко, на сердце тяжело. Голова полнилась не столько мыслями, сколько ровным гулом электрического разряда; ногти впились в ладони.
«Это наша последняя встреча».
Что ж, нужно просто это принять, правда? Поднять голову и посмотреть ему в глаза стоило мне титанических усилий.
— Я все поняла, Рен. Не трать слова. Мне пора.
Не обращая внимания на боль в груди, я поднялась из-за стола.
«Вот и посидели».
— Элли, я хочу оставить тебе свой номер телефона.
«Ух ты, последнее „прости“?»
— Зачем?
«Если мы даже не друзья…»
— Ты сможешь позвонить мне, если у тебя будут неприятности.
Я горько усмехнулась.
— Спасибо, ничего не нужно. Я справлюсь со всем сама.
— Элли…
— Мне не нужен твой телефон. — «До встречи» — едва не оговорилась и я тут же поправилась: — Прощай.
Смаргивая предательские слезы, я развернулась и зашагала к выходу.
Все. «Наш» вечер кончился, остался только мой.
Силясь не думать — вообще ни о чем не думать, — я просто шагала к выходу, исполняя простые команды: обогнуть столик, свернуть направо, дойти до выхода и не запнуться…
Глаза едва различали дорогу, ноги автоматически огибали препятствия, неприятно и быстро, будто тоже силясь не разрыдаться, колотилось преданное сердце.
Я успела выйти из общего зала в коридор, когда жесткая рука развернула меня за плечо, и Рен, чьи глаза полыхали как два факела, прижал меня к стене.
— Я настаиваю на том, чтобы ты взяла мой номер.
— Не хочу!
— Элли!
— Отстань от меня!
Но он не отставал — стоял напротив и тяжело дышал.
— Уходи, — бесцветным голосом выдавила я. Мое лицо превратилось в маску. Больше он ничего не увидит, ни единой эмоции.
— Ты возьмешь его. — Горячие ладони напряглись и до боли сжали мои плечи.
— Нет. Я больше не хочу тебя видеть. Отпусти!
Я дернулась, но добилась лишь того, что еще сильнее оказалась впечатанной в стену.
— Отпусти, слышишь? Ты мне никто! — закричала я срывающимся голосом — рвущийся наружу плач сдавил горло.
В этот момент Рен резко сжал мой подбородок, силой поднял голову и приказал:
— Смотри на меня!
Никогда раньше я не слышала в его голосе столько льда. Мой рот приоткрылся, я растерянно моргнула и зачем-то взглянула прямо в серо-голубые глаза.
А после закричала — лоб моментально пронзила боль.
Белая вспышка разорвалась в голове, словно бомба. Тысячи острых осколков вонзились в мозг, парализуя его. Глаза запульсировали, по щекам градом покатились слезы. Сквозь красную пелену в моем сознании высветились яркие зеленые цифры — телефонный номер.
Его. Чертов. Телефонный. Номер!
Часто и слепо моргая, я задыхалась от боли и унижения.
Он навязал мне его!
— Тварь.
Теперь мне было все равно.
Все равно, что делать, что говорить, как себя вести. За эти слова он имел полное право ударить меня, но я уже не боялась.
Пусть бьет. Больнее, чем теперь, он уже не сделает. Он и так сделал все, что мог, — насильно выжег свой телефонный номер у меня в мозгу. Бумагу можно скомкать и выкинуть, книгу контактов очистить, входящие стереть, но как стереть то, что выжжено в памяти? Как?! Никак!
Ненавистные цифры продолжали зеленым огнем полыхать перед глазами.
Приложив ладони к пульсирующим векам, я расплакалась и стала медленно съезжать вниз по стене — ноги отказались служить.
И без того стальная хватка усилилась.
Не желая ничего, кроме того, чтобы этот человек навсегда покинул мою жизнь, я отняла ладони от глаз, зло взглянула на стоящего напротив и прохрипела:
— Ты… сделал это… насильно.
На меня взирали холодно и молча, а меня несло:
— Ты… выжег его в моей голове, но тебе не заставить меня набрать его. Подавись, слышишь? Никогда не наберу. Никогда!
Я резко дернулась и оттолкнула от себя чужие руки. К выходу! Прочь отсюда! Почти врезавшись в высокие двери, я рывком распахнула их и выбежала на укутанную сумерками улицу, в груди булькал обиженный плач.
«Ненавижу, — кричала я мысленно, будто это могло чему-то помочь. — Ненавижу тебя, ненавижу, слышишь? Ненавижу!»
Пробежав несколько метров, я опустилась прямо на пыльный тротуар и разрыдалась в голос.
Вот уже третий час я медленно брела по пустынной улице. Болела голова, болели глаза, болело сердце, но я не замечала этого.
Зачем ты сделал это, Рен?
Зачем поиграл со мной, как с симпатичным плюшевым мишкой? Зачем подергал за лапы, зачем разворошил нутро, зачем после выбросил в мусорку? И теперь я — мишка, грустные пуговичные глаза которого навсегда обречены смотреть в бескрайнее небо, — вынуждена жить со вскрытой грудиной, отброшенная и ненужная.
Он забыл обо мне.
Выполнил свой долг — по-мужски позаботился, оставив средство для связи, — и со спокойной совестью испарился.
«Теперь моя очередь забыть тебя».
Не нужно больше вспоминать его красивое лицо, нежные губы, ласковые руки. Не нужно помнить о том, как пахнет его кожа и звучит его голос.
Ничего больше не нужно.
В какой-то момент, перегруженная горькими мыслями, я остановилась посреди ночной улицы и разрыдалась вновь — невыносимо болели глаза, беспощадно рвалось на части сердце.
Всхлипывая, я достала из сумочки зеркало и поднесла к лицу.
Собственный вид потряс меня до глубины души: глаза покрылись красной сеткой лопнувших сосудов, синие радужки казались неестественно яркими из-за алого вокруг ореола. Даже света уличных фонарей хватило для того, чтобы увидеть, насколько ужасно я выгляжу. Что же тогда будет днем? Ведь на белках не осталось ни единого белого пятнышка, сплошная красная пелена. Как я пойду на работу? Как я вообще выйду на улицу?
Хотелось рыдать, хотелось забиться куда-нибудь в угол и никогда не выходить из него, хотелось кричать от отчаяния.
Я добрела до ближайшей лавочки, опустилась на нее и закрыла лицо ладонями.
* * *Рен гнал машину на предельной скорости.
Он давно миновал разрешенное ограничение скорости в сто двадцать километров и продолжал давить на газ. Руки сжимали руль с такой силой, что костяшки пальцев побелели; на шее пульсировала жилка.
Холодные глаза внимательно следили за дорогой, губы сжались от напряжения.
Титаническим усилием воли он заставлял себя ни о чем не думать, а также, сосредоточившись на вдохе и выдохе, хладнокровно душил эмоции в самом зародыше.
Визжа шинами, машина резко вошла в очередной поворот, натужно выровнялась и черной тенью понеслась по пригородному шоссе.
Когда огни ночного города остались далеко позади, Декстер перестал давить на педаль газа, позволил скорости упасть и принялся высматривать среди густо растущих деревьев неприметный указатель. Наконец глаза его наткнулись на искомое, и Рен, едва не проскочив поворот, резко вывернул руль вправо.
Машина плавно закачалась на ухабистой ведущей в лес дороге, а спустя минуту, достигнув поляны, остановилась.
Небольшой участок земли, покрытый примятой травой, со всех сторон окружали деревья. Лунного света едва хватало на то, чтобы разглядеть землю под ногами, но это не смущало высокого хмурого мужчину, лицо которого в этот момент напоминало маску. Он уверенно пересек поляну, безошибочно отыскал врытые в почву пластины, поверх которых висели деревянные мишени, и принялся скидывать с них маскировочные ветки и траву. Затем вернулся к машине и, достав из-за пояса два тяжелых металлических пистолета, развернулся.
Взглянув на мишени, Рен прицелился. Плевать, что ночь, он прекрасно видел в темноте.
Накопившаяся ярость, смешанная с болью, выплеснулась, наконец, при нажатии на курок — один за другим в ночном лесу загрохотали выстрелы. Пули пробивали доски насквозь, все новые и новые дыры появлялись в самом центре деревянных фигур, большие и маленькие щепки с треском разлетались в стороны.
Рен точным движением откинул пустые магазины, заменил их новыми и вновь принялся стрелять. Здесь, где его никто не мог увидеть, он на какое-то время перестал обращать внимание на выражение своего лица — зубы его сжались, в глазах застыла бесконечная боль.
Продолжая менять магазины, он стрелял так долго, пока наконец не почувствовал, как напряжение отпускает его. Ярость ушла из серо-голубых глаз, оставив после себя глубокую тоску и печаль. Надавив на курок в последний раз, он медленно опустил пистолеты вниз и застыл.
Глава 6
Утро наступило внезапно.
Нехотя разлепив свинцовые веки, я какое-то время никак не могла понять, где нахожусь и почему так тяжело двигаться, а приподнявшись на локтях, поняла — вечером я рухнула в кровать, не раздеваясь, прямо поверх покрывала.
Застонав, я свесила с кровати ноги, потерла виски и запретила себе думать. Только не про вчерашний вечер, только не про Рена и только не плакать.