Самолет взлетел и тут же разгерметизировался. Летающий гроб. Пришлось вернуться обратно в этот же аэропорт.
– Сели, – с облегчением сказала я Генриху Боровику.
– Сели, – согласился он. – Только где?
Он был уверен, что мы уже разбились и сели на том свете.
Я не сдавала багаж и тихо, по-английски покинула делегацию. Вышла на улицу. Обернувшись, я увидела через стеклянную дверь, как вся делегация поднимается по лестнице в зал ожидания. Будут ждать, когда починят самолет.
Что их гонит? За чем они устремляются за тридевять земель на скомпрометированном самолете? Потом поняла: за собой. Они хотят прокричать свои ценности, которые они накопили за жизнь. Они хотят быть не в ауте, а в центре поля, играть свою игру. Совсем недавно им внимала вся страна, а сейчас это никому не интересно. Они замкнулись в своем самолюбии, но им необходимо крикнуть: «Я царь еще!» И за этим они летят в Уфу. И не жаль им здоровья, не надо денег. Святые люди.
Еще в самолете я обратила внимание на политика из Дагестана. Он сидел в кресле и готовился к докладу. Когда стало известно, что самолет технически неисправен, он не поднял головы от блокнота, продолжал накидывать тезисы. Особое кавказское достоинство: не обнаружить страха перед смертельной опасностью. Разобьемся – значит, такова воля Аллаха. Не попрешь ведь против Всевышнего.
Даже в период смуты такие люди не теряют своей человеческой сущности. Им – спокойно. И с ними – спокойно.
Я возвращалась на такси домой. За окном мела поземка. Декабрь. Я жадно всматривалась в то, что за окном. У меня было чувство, будто я спаслась, выскочила из горящего дома и живу дальше.
Когда я вернулась, мне открыла домработница. Она меня не ждала. У нее были свои планы на мое отсутствие. Я явилась как с неба в прямом и переносном смысле. У домработницы покривилась морда. Голые сиськи висели до пупа. Собралась мыться.
Я для нее – нефтяная скважина, которую хорошо бы выкачать до дна. Ее интересует только прибыль, как и западных издателей, а я сама как таковая не нужна ей тыщу лет, и, если бы я грохнулась с самолетом, она собрала бы свои шмотки, прихватила мои и пошла искать следующую нефтяную скважину.
А что бы я хотела? Преданности и любви за свои деньги. Но любовь за деньги не бывает. Любовь – только за любовь. И преданность – только за преданность.
Ланочка осталась одна.
Сын уехал в Германию, пытался там пристроиться. Миша – на Ваганьковском кладбище, недалеко от братьев Квантришвили. Ланочка – у себя в квартире, без копейки. У нее поразительная способность: не меняться, ни внешне, ни внутренне. Она такая же стройная, улыбчивая, доброжелательная. Так же не расстается с Мишей, устраивает его выставки.
Картины не продаются. Выставки не дают никакого дохода. Наоборот, надо заплатить за аренду помещений, за то, чтобы привезти картины и развесить. Ланочка тратит последние сбережения, но она знает, что Мише это НАДО. Она все делает для Миши.
Организаторы выставок идут ей навстречу. Они чувствуют и понимают, что Ланочка – ангел, и тянутся на ангельский свет. Этого так не хватает в сегодняшнем обществе, насквозь циничном, где все имеет свою цену.
Однако надо зарабатывать. Ланочка изучала в университете физику и математику и может преподавать. Она набирает учеников и бегает по частным урокам. Готовит школьников к поступлению в вуз.
Ученики – самые разные. Есть способные, средние и нулевые. Мальчик с редким именем Тихон весь урок смотрит в окно, думает о своем. Ему неинтересно. Ланочка изо всех сил пытается переключить его внимание на себя, но тщетно. Он необучаем. Лана идет к родителям Тихона и объясняет, что мальчика надо не учить, а лечить. Родители не удивляются и не пугаются. Они и сами знают проблемы своего сына. Просто решили попробовать: а вдруг получится… Не получилось.
Все без исключения ученики Ланочки поступают в вузы. Ланочка имеет высокий рейтинг, как сейчас говорят. Она завалена учениками. Спрос превышает возможности.
Ланочка отказывается от посредственных, оставляет только одаренных.
Работа становится интересной. Эти молодые, новые люди – готовые личности. Они чисты, наивны, красивы.
Какие дети – такое будущее… Послевоенные дети были другие, более зажатые, что ли, зашоренные, задуренные обществом. «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет…» А сейчас компьютер – искусственный разум. Интернет – всемирная паутина. Всего два поколения, а люди как с другой планеты. Уму непостижимо…
Однажды Ланочка возвращалась с последнего урока, уставшая как собака. Во дворе своего дома споткнулась на ровном месте и грохнулась с высоты своего роста. Успела подставить руку. Рука хрустнула и исчезла. Ланочка ее не чувствовала. Поняла, что сломала.
Она валялась на земле, пыталась подняться. Не получалось. Она перестала пытаться, просто повернулась на спину, лицом вверх и зарыдала. Над ней стояла луна – огромная, круглая, яркая. Полнолуние. В такие ночи просыпаются вампиры и отправляются на охоту.
Ланочка понимала: никто не придет и не поможет. Если только вампир: подойдет и прокусит горло. Миши больше нет, а без Миши ничего не надо. И жить неинтересно и не хочется.
Ланочка лежала час, может, полтора. Двор был пуст. Никто не подошел. Все сидели по домам. Мобильный телефон валялся где-то дома разряженный. Связь с миром отсутствует. Однако не лежать же тут вечность. Она встала кое-как и пошла домой, держа руку под углом, прижав к груди.
Наша бывшая соседка Людка не исчезла с горизонта. Она звонила мне, а чаще Ланочке. Людка, как и все, нуждалась в деньгах и продавала свои фамильные драгоценности. У нее были серьги Натали Гончаровой, жены Пушкина. Так это или нет – проверить невозможно, но в их стоимость Людка включила тот факт, что серьги когда-то качались в ушах красавицы Натали. Серьги были похожи на маленькие арфы и отвлекали от лица.
Я, естественно, их не купила. У меня и уши не проколоты. Ланочка тоже не могла себе позволить бриллианты величиной с фасоль.
Людка тщетно искала покупателей. Богатых еще надо поискать, а за бесценок отдавать обидно.
Я забыла сказать, что Людка была хорошим, опытным редактором. Она работала в серьезном издательстве, которое выпускало альбомы художников. Но при перестройке издательство развалилось. Рассыпали уже набранные альбомы. Все под нож.
Людка оказалась без работы и без денег, разумеется. При ней остались только серо-зеленые глаза с карим треугольничком и серьги Натали Гончаровой.
Ко мне обратился артист кино, в прошлом красавец, ныне драный петух. Он захотел написать историю своей жизни с ее небывалыми взлетами. Эта история должна была остаться потомкам.
Прошлый красавец позвонил мне по телефону, наговорил комплиментов, типа я поклонник вашего таланта…
Я не понимала: что он хочет? Что может хотеть драный петух от утки? Петух сообщил, что хочет нанять меня летописцем его жизни. Он мне наговорит на магнитофон, а я потом расшифрую и запишу с присущим мне блеском.
Я не обслуживаю чужие замыслы. У меня есть свои. Да я и не умею расшифровывать. Для такой работы есть специально обученные литераторы.
Я тут же вспомнила о Людке и подсунула моему заказчику Людкин телефон.
Интрига удалась. Людка с удовольствием записывала и расшифровывала чужую жизнь. Она оказалась при деле и при деньгах.
Людка поблагодарила меня по телефону. Я благосклонно приняла благодарность. Потом она позвонила во второй раз – в общей сложности семнадцать раз с одними и теми же словами. Это было похоже на чеховский рассказ, где чиновник в театре чихнул на лысину генерала и после этого извинялся бессчетное число раз, до тех пор пока генерал не затопал на него ногами.
Я ногами не топала, но стала бросать трубку при звуке Людкиного голоса. При этом говорила: «Плохая связь, я ничего не слышу».
В первой половине жизни годы тянутся медленно, а во второй половине – мельтешат.
Постаревшая Людка в один прекрасный день пришла к постаревшей Ланочке.
– Я принесла деньги. – Она достала пятьсот евро одной бумажкой. – Спрячь их у себя.
Ланочка смотрела непонимающе.
– У меня дома проходной двор. Сопрут, – объяснила Людка. – А у тебя тихо. Найди тайник и спрячь.
Ланочка подумала и спрятала купюру в письменный стол.
У нее был антикварный письменный стол с маленькими дверцами, которые запирались на игрушечные замочки. Эти замочки можно было вскрыть одним ногтем. Но никому такое в голову не приходило. Ланочка жила тихо и уединенно.
Ланочка спрятала деньги. Далее они сели пить чай.
Людка жаловалась на внука, который помешался на гитаре. К нему приходят такие же, и в доме невозможно жить. И запретить невозможно, иначе внук начнет уходить неизвестно куда, к пьянству и наркоте.
Ланочка сочувственно кивала и с ужасом думала о том, что забыла имя Людкиного внука. Она последнее время все забывала, особенно имена.
Людка жаловалась на внука, который помешался на гитаре. К нему приходят такие же, и в доме невозможно жить. И запретить невозможно, иначе внук начнет уходить неизвестно куда, к пьянству и наркоте.
Ланочка сочувственно кивала и с ужасом думала о том, что забыла имя Людкиного внука. Она последнее время все забывала, особенно имена.
Однажды неделю не могла вспомнить имя Сильвестра Сталлоне. Отшибло, и все. Тяжелый наследственный склероз. Такая же беда была с ее матерью. В конце жизни мать забыла все. Помнила только события пятидесятилетней давности. Там, в прошлом, все закрепилось прочно и ярко, а в настоящем связи не образовывались.
Вот что делает природа. Она отбирает у человека память. Зачем? Чтобы легче было покинуть этот мир. Если ничего не помнишь, то не о чем и сожалеть.
Деньги лежали в тайничке.
Ланочка о них не думала. Лежат и лежат, есть не просят.
Никаких признаков старости, кроме склероза, у Ланочки не наблюдалось. Она много и легко ходила. Давала уроки. Профессиональная память держится и сверкает, не тускнея. Имена не помнит, а теорему Ферма знает досконально. Ученики ее обожали, а она – их.
Ланочка лелеяла планы на будущее: поехать в Германию, повидать внуков, выпустить альбом с Мишиными рисунками и воспоминаниями друзей, проштудировать последние научные статьи. Физика не стоит на месте, и Лана как педагог должна быть в курсе новых открытий.
Вся страна была потрясена следующим событием: ученому Перельману присудили премию в размере одного миллиона долларов (он доказал гипотезу Пуанкаре). Перельман за деньгами не поехал. Сказал: «Мне не надо».
Все домохозяйки перед телевизором подумали одинаково: «Тебе не надо, отдай мне».
А Ланочка его поняла. У Перельмана есть все, что ему необходимо: письменный стол, мама и голова на плечах. Ему жалко тратить время на поездки и на интервью. У него другие приоритеты.
В стране, где доллар стал национальной идеей, такие люди необходимы. Без таких людей все погрязнет в болоте и чавкнет над головой. Их мало, таких людей, один-два на поколение. Но они есть и держат землю, как луна. Благодаря лунному притяжению земля не соскальзывает со своей оси.
Вот и Миша – как луна. Он не делал научных открытий, просто рисовал и жил по заповедям, не нарушая ни одной из них.
Ланочка возвращалась от ученика.
Возле дома к ней подошли две цыганки, обратились на хорошем русском языке. Они были одеты как цыганки, в юбках и монистах, но их лица были благоприятные, вполне цивилизованные.
Цыганка постарше сообщила Ланочке: есть две норковые шубы, они хотят срочно продать, потому что должны уехать. Шубы дорогие, но цыганки отдадут их за полцены, так как не могут ждать.
Цыганка помоложе держала в руках узел с шубами.
У Ланочки на зиму была дубленка, старая, тяжелая, вышедшая из моды. Хорошо бы поменять ее на норковую шубу. Норка – легкий мех.
– А сколько стоит? – спросила Ланочка.
– За пятьдесят тысяч отдадим.
– Обе?
– Нет. Обе за восемьдесят.
Ланочка задумалась: у нее скопились денежки. На шубу хватит. И на две хватит. Вторую шубу она подарит жене сына – поедет в Германию не как бедная родственница, а с дорогими подарками.
За границей, правда, не любят меха. Жалеют животных, с которых сдирают шкуры. Но если так рассуждать, то можно жалеть и коров, и свиней, и кур, и рыбу, хотя рыба что понимает? У нее мозгов наперсток.
– Померяете? – спросила цыганка постарше.
– Пойдемте ко мне, – пригласила Ланочка.
Она привела цыганок к себе в квартиру. Та, что помоложе, достала шубы – черные, хорошей длины, с капюшоном. Как раз для московской зимы. Единственное, мех не блестел, а был как будто пыльный. И подкладка – ситцевая, бежевая в черный горошек. Слишком дешевая подкладка для дорогого меха.
Ланочка заподозрила, что мех – крашеная кошка, но прямо спросить было неудобно. Нехорошо обижать людей недоверием.
Ланочка достала ключик, открыла тайничок и вытащила оттуда конверт со своими деньгами. Отсчитала восемьдесят тысяч, а остальное положила обратно и закрыла тайничок. Ключик вернула обратно в нижний ящик письменного стола.
Цыганки спокойно наблюдали.
– Можно попросить водички? – спросила цыганка постарше.
– А может, чаю? – предложила Ланочка.
– Спасибо, дай бог тебе здоровья…
Ланочка отправилась на кухню. Цыганки были славные. Кочуют или оседлые – не имеет значения. Люди как люди, и им свойственно испытывать голод и жажду.
Ланочка сделала бутерброды. Заварила чай. Составила все на поднос и принесла в комнату.
Цыганки почему-то передумали пить чай, сказали, что опаздывают и поторопились покинуть помещение. Хлопнула дверь.
Ланочка слегка удивилась, села к столу и стала в одиночестве поедать свои бутерброды: с селедочным паштетом и с докторской колбасой. Раньше, при Брежневе, колбаса была лучше. Она пахла чесночком, а эта не пахнет ничем. Без запаха и вкуса.
Лана съела два бутерброда, потянулась за третьим и вдруг увидела, что тайничок раскрыт на два сантиметра. Лана медленно поднялась на ватных ногах, заглянула в тайничок. Он был пуст. Исчез конверт с ее деньгами и Людкины евро.
Сколько их было? Ланочка не помнила. Может быть, пятьсот? Но это вряд ли. Пятьсот евро не прячут в тайник. Такую купюру можно оставить в кошельке. Значит, пять тысяч одной бумажкой. Это почти четверть миллиона русскими деньгами.
Ланочка кинулась на улицу, чтобы остановить цыганок. Но где их найдешь в людском муравейнике…
Рыдая, она вернулась домой. Стала звонить сыну в Германию.
Сын выслушал и спросил:
– Кто же приводит цыганок в дом?
– А они что, не люди? – удивилась Лана.
– С тобой все ясно, – понял сын. – Пять тысяч я тебе дать не могу, а три дам. Перешлю с Сашей, он завтра летит в Москву.
– Саша Коган? – уточнила Лана.
– Нет. Не Коган.
– А кто?
– Какая тебе разница. Ты все равно его не знаешь…
Сын был молодой и сильный. Его раздражал тормоз матери. У молодых другая скорость.
Шубы цыганки великодушно оставили, но к ним было противно прикасаться, и Лана не понимала, что с ними делать.
Незнакомый Саша привез три тысячи евро. Не хватало еще двух.
Ланочка приехала ко мне домой, рассказала свою историю про цыганок. В ее пересказе цыганки выглядели отнюдь не зловещими.
– Они свободные люди, – объяснила Лана. – Одеваются как хотят и делают что хотят. Полная независимость от общественного мнения.
– Они тебя обокрали, – напомнила я.
– Они же не виноваты, что у них такие понятия. Им работать западло, а есть надо.
Слова «западло» и «понятия» перешли из лексикона бандитов. Перешли и укрепились. Интеллигенция вовсю пользуется бандитской терминологией.
Я вспомнила, как эстрадная певица-цыганка сказала мне однажды: «Меня невозможно провести вокруг пальца. Я – как речка. Меня невозможно обмануть».
Цыгане – речка. Текут себе. Я не берусь их обсуждать. И другим не советую. Это не нашего ума дело. Раз они есть такие, значит, должны быть зачем-то. Бог ничего не делает просто так. Может быть, их манера кочевать означает: ни к чему не прирастать. Не обзаводиться собственностью, не зависеть от нее. Вариант существования. Они не уважают собственность, поэтому легко воруют.
Я вынесла Лане две тысячи евро.
– Не знаю, когда отдам, – созналась она. – Может, через год.
– Не волнуйся, – успокоила я. – Деньги любят сквознячок.
– В каком смысле?
– Уходят, приходят. Свежий ветер. А если их не одалживать, они лежат и протухают.
Ланочка задумалась. Почему-то погрустнела. В радости всегда есть доля грусти, как в дорогих духах – отдаленный запах тления.
Когда-то Ланочка произнесла: «Давай не портить дружбу».
Мы ее не портили, не прерывали и не испытывали. Дружба стояла и стоит, как бетон высшей марки, и от времени только набирает крепость.
Ланочка присоединила деньги сына к моим и положила в сбербанк. Она боялась держать их дома. Цыганки могли вернуться, почему бы и нет? Адрес они знают, с хозяйкой знакомы. Заявятся в гости к своим бутербродам.
Далее Ланочка позвонила Людке и назначила ей встречу в сбербанке.
Людка ничего не поняла, но в сбербанк пришла.
Кассир, молодой парень в круглых очках, снял со счета Ланочки требуемую сумму. Это были десять красивых синих купюр.
– Ты мне давала пять тысяч евро одной бумажкой, – учительским тоном сообщила Лана. – И больше мне ничего не приноси.
– Пять тысяч евро не бывает одной бумажкой, – вмешался кассир. – Самая старшая купюра 500 евро.
Лана застыла как соляной столб. Ей открылась истина: в тайнике лежали пятьсот евро одной бумажкой. Она просто забыла. Склероз подсказал ей лишний ноль.
Видимо, в минуты потрясений что-то происходит с мышцами лица – и челюсть отвисает. Пока Лана стояла, отвесив варежку, Людка цапнула из ее рук все десять купюр и пошла к выходу.