— Стороной не получится. Слева Стеклянные Скалы. А справа такой лес, что через него и за месяц не пробьешься. Один путь — вперед по Дороге.
— Ой! — вдруг вскрикнула Ирлеф и отскочила от рельса. — Он гудит!
Я ничего такого не слышал, однако не поленился наклониться и приложить ухо к рельсу. Тишина. Хотя какая-то еле заметная вибрация, угасая, еще билась в металле. И вдруг — лязг! — удар по рельсу, достаточно слабый и отдаленный, но вполне отчетливый. Вибрация сразу возросла и медленно-медленно, на протяжении нескольких минут спала до нуля. Опять — лязг! И все повторилось сначала, монотонно и размеренно. Что это — будто обходчик с молотком идет? Жутко представить, какие обходчики могут быть на таких вот дорогах. Но паниковать раньше времени не стоило,
— Тебе, наверное, показалось, — сказал я, выпрямившись. — Помнишь, какие там пролеты над рекой? Вот ветер их и раскачивает.
— Да, — растерянно согласилась Ирлеф. — Я и сама подумала, что это ветер.
Вот психика человеческая — слабенькое, но неизвестно отчего случившееся лязганье впечатляет куда больше, чем зримая опасность!
— Ну пошли, что ли, — сказал я, обнимая Ирлеф за плечи. — Ты, Хавр, далеко от нас не отрывайся.
Так мы и двинулись вперед — по правой стороне от рельса, не торопясь, внимательно посматривая вокруг. Тишина стояла удивительная, лишь песок слегка поскрипывал под ногами. Я несколько раз оглянулся — мне показалось, что полязгивание доносится именно оттуда.
Вдалеке, пересекая наш путь, что-то стремительно промелькнуло над самой землей — словно кто-то швырнул из кустов спортивный диск. Поскольку Хавр никак не реагировал, промолчал и я, только Ирлеф вздрогнула всем телом.
— Хоть бы рассказал, что это за Стеклянные Скалы, — сказал я, стремясь нарушить изрядно действующую мне на нервы тишину. — Кто там жил раньше? Кто там сейчас живет?
— Я эти Скалы только издали видел. — В словах Хавра ощущалось неподдельное внутреннее напряжение. — Торчат себе из земли. Огромные. Прозрачные. На сосульки похожи. Кто там жил — неизвестно. А сейчас никто не живет. К ним и на тысячу шагов не подойдешь.
— Почему?
— А некому рассказать — почему. Из тех, кто на памяти отца ходил, никто не вернулся. А при мне уже и не ходили.
— Ну а эти… которые вокруг шастают?
— Что — эти? — сдерживая глухое раздражение, переспросил он.
— Где они живут? Те, которые тысячи лет в лесу роются?
— Они не живут! Разве тысячу лет жить можно! Они мертвые!
— Мертвые?… Хм, странно… Что-то я тебя не совсем понимаю.
— Сейчас поймешь! — почти со злобой пообещал Хавр. — Вон стоит один!
Тот, кого он имел в виду, еще не стоял, а только-только успел выплыть на просеку. Реакции и зоркости Блюстителя Заоколья можно было только позавидовать. Да и его странные разговоры стали мне теперь понятны. Жить в привычном понимании этого слова столь чудное создание вряд ли могло.
Что это было? Ком спутанной паутины? Копна развеваемых ветром волос? Охапка сена, приподнятая невидимыми вилами? Не знаю. Любое из этих описаний давало лишь приблизительную картину. Более или менее определенно можно было говорить только о цвете — тускло-синем, с оттенком окалины, словно пережженная проволока. И все это несуразное существо тряслось, шевелилось, даже как бы вращалось вокруг своей оси, то опускаясь к самой земле, то достигая чуть ли не двухметрового роста.
Затем оно устремилось на нас — словно метла на кучку мусора.
Первым на ее пути оказался Хавр. Спутанная масса (чего — волос, паутины, щупалец?) захлестнулась вокруг него, крутанулась вместе с ним, подняв при этом столб пыли, и отшвырнула — не знаю, живого или мертвого — в заросли.
Мне своей очереди долго дожидаться не пришлось. Первое впечатление было такое, словно на меня опять набросили пять пудов рыболовных сетей, только на сей раз сплетенных из стальных тросов и пахнувших не тиной, а заброшенной кузницей. У врага были сразу сотни рук, и все они обвивались вокруг моего тела. Ничего не видя толком, я рвал что-то у себя над головой, стараясь добраться до того, что заменяло этому созданию мозг. Я и не думал уступать. Где уж этой псевдоживой паутине одолеть меня, если даже у мерцающего призрака ничего не вышло! Как бы там ни было, но по прошествии целой минуты я все еще держался на ногах, хотя из меня рьяно старались сделать что-то винтообразное.
Не помню, как стащил с себя эту сверхпрочную кисею, скрутил всю ее, продолжавшую извиваться и вибрировать, в жгут и с силой треснул верхней частью о рельс. Я трудился, как прилежный крестьянин на молотьбе, и сбавил темп лишь после того, как внутри этой твари что-то явственно хрустнуло. Затем отбросил ее подальше. Упав на землю, безобразный ком продолжал шевелиться, но, как ни старался, торчком встать уже не смог. Откуда-то со свистом вылетел диск — сверху серебряный, снизу черный — и завис над поверженным отродьем Стеклянных Скал. Вниз градом полились (именно полились, а не посыпались) фиолетовые искры, и мой недавний противник задергался куда энергичнее.
Ага, злорадно подумал я, подбирая увесистый булыжник, санитар прилетел. Но на вас, уроды, Женевские конвенции не распространяются.
Удар пришелся в самую макушку диска, но тот даже не дернулся, только почернел с верхней стороны. Что, не нравится? Получай еще!
Но диск не стал дожидаться второго удара, тронулся с места и поплыл прочь, волоча за собой (причем без всякого буксира) искалеченного приятеля. Постепенно набирая скорость, он все больше отклонялся от параллельного рельсу курса, пока, с треском врезавшись в дерево, не срикошетил в лесную чащу.
Теперь можно было с гордостью обозреть оставшееся за мной поле сражения. Хавра видно не было, но там, где он влетел в кусты, раздавались кряхтение и хруст веток. Ирлеф я почему-то тоже не увидел, хотя хорошо помнил, что в момент начала схватки она находилась где-то за моей спиной.
Зато было явственно слышно знакомое «лязг-лязг-лязг». В ту сторону, откуда мы пришли, быстро уходила поставленная на рельс открытая платформа. Несколько человек сидели и лежали на ней, а двое стояли, отталкиваясь от земли шестами. При каждом новом толчке раздавалось короткое лязганье, и платформа сразу ускоряла свой плавный бег.
Очертя голову я бросился за похитителями Ирлеф. Пусть они уже оторвались от меня на приличное расстояние, пусть имеют тройное превосходство в скорости, пусть сберегут силы, которые я растрачу, но ведь там, где рельс прерывается, им придется остановиться и сотню метров тащить платформу через лес. Вот там и поговорим! Вот там и посмотрим, кому ездить, кому ползти, а кому и лежать мордой в прелых листьях! Я человек мирный, но такого подвоха стерпеть не могу!
Тут, правда, я и сам оказался в положении мордой вниз, да еще и пропахал носом порядочную борозду. Кто-то на всем бегу ловко подсек меня за ногу. Перекатившись на бок, я увидел того, кто так неучтиво со мной обошелся. Создание это не походило ни на что ранее мной виденное, но, без сомнения, относилось к той же шайке, что и летающие диски вкупе с бродячими метлами.
Чего только не имело это ползучее чудо-юдо: и отливающую вороненой сталью чешую; и непонятного назначения граненые наросты на боках; и длиннющий хвост (а может — прицеп); и могучую клешню, очень похожую на разводной ключ примерно сорокового размера; и дырку на конце конусообразной морды, из которой, как вскоре выяснилось, действительно могло извергаться пламя, тонкое, как змеиное жало; и даже один-единственный круглый, почти человеческий глаз.
Я действовал быстро, но чудо-юдо еще быстрее. Клешня сомкнулась на моей щиколотке так, что затрещала кость, из морды вылетела струя пламени, правда, чересчур короткая, чтобы достать меня. Я лягнул врага свободной ногой и убедился, что с таким же успехом можно лягать наковальню. Лезвие ножа скользнуло по его чешуе, как по стеклу, глаз был слишком далеко от меня, и тогда я по самую рукоятку загнал нож в плюющееся огнем отверстие. Результат не замедлил сказаться — теперь из венчающей морду ноздри уже не вылетало светло-золотистое жало, а подрагивал синевато-оранжевый коптящий цветок.
Впрочем, это мне мало помогло — одноглазое чудо-юдо, по-прежнему не выпуская мою ногу, стало пятиться задом. В берлогу, значит, поволокло! Деткам на пропитание! Я ухватился за рельс, но нестерпимая боль в щиколотке тут же заставила меня отпустить руки. Первый раунд я безнадежно проиграл, оставалось надеяться на нокаутирующий удар. Вот только как его нанести? Эх, иметь бы сейчас тяжелое копье вроде того, что я видел в руках чернокожего хозяина зеленой гусеницы. Я бы этому страшилищу все нутро вывернул!
В это время Хавр выбрался из кустов и поковылял в нашу сторону. Это обнадеживало, но просить о помощи я не стал — не люблю унижаться.
— Здорово он тебя прихватил, — сказал Хавр, подойдя.
— Здорово он тебя прихватил, — сказал Хавр, подойдя.
— Балуется, наверное, — ответил я как можно более равнодушно. — Подожду, может, и отпустит.
— Отпустит, как же! — Хавр перешел на другую сторону дороги и поднял с земли увесистый булыжник.
Вернувшись, он принялся методично долбить чудо-юдо в глаз. Правильно, на его месте я поступил бы так же. Если не знаешь, где у врага уязвимое место, бей по гляделкам. Ошибки не будет.
Клешня сразу отпустила мою ногу и потянулась к Хавру, но тот проворно отскочил и уже издали метнул свой камень, да так точно, что тот остался торчать в развороченной глазнице. После этого чудо-юдо принялось описывать на одном месте круги, попеременно задевая хвостом то рельс, то деревья. Огонь хлестал из его морды, как из горелки испорченной паяльной лампы, а лезвие моего ножа приобрело уже ярко-вишневый цвет. Издали примчалась целая эскадрилья дисков и неподвижно застыла над ослепшим чудовищем.
Я встал на ноги — вернее, только на одну левую. Правую приходилось держать на весу. Проклятый циклоп все же умудрился переломить мне кость.
— Ирлеф похитили! — крикнул я Хавру. — Пока я возился с первой тварью, какие-то люди подъехали сзади на тележке. Не знаешь, кто бы это мог быть?
— Люди, говоришь… — абсолютно спокойно переспросил Хавр. — В этих краях немало всякого народа шатается. К Переправе идут и от Переправы… Но если на тележке подъехали, значит, исконники, а не перевертни. Такие тележки нынче редкость. Раньше их еще делали, пока никто Дороги не опасался, а потом перестали. Но, если хочешь, я тебе такую тележку за полмесяца сооружу. Для этого вот что надо…
— Какое мне дело до тележки, — оборвал я его. — Говорю, Ирлеф похитили! Надо что-то делать!
— А что? — Он пожал плечами и добавил, глянув на мою вывернутую ногу. — Может, вдогонку побежим…
— Я вижу, ты не очень расстроился. Запомни, если в этом деле без тебя не обошлось, поплатишься!
— Тебе-то чего расстраиваться? Забыл разве, как она тебя на Сходке топила? Доносчица! Все наши неприятности из-за нее!
— Но ведь она же с нами шла… — Боль в ноге не позволяла мне громко кричать. — Вместе… Она же верила, что я ее в обиду не дам… Выручала нас как могла. Вспомни.
— Ладно. — Он отвернулся. — До берлоги моего папаши уже рукой подать. Там и поговорим. Здесь без его ведома ничего не может случиться. Посоветуемся. Попросим помощи. Может, все и обойдется.
Я понимал, что Хавр прав и сейчас мы ничем не можем помочь Ирлеф, но какая-то неподвластная трезвому рассудку сила гнала меня в ту сторону, где скрылась тележка с пленницей.
Хавр принес из леса две палки — одну, покороче, для шины, вторую, подлиннее, для посоха. Обрывками нательной рубахи я сам прибинтовал первую к голени.
— Пошли, — сказал он, вручая мне посох. — Можешь держаться за мое плечо.
Отойдя шагов на пятьдесят, я оглянулся. Чудо-юдо скрылось в зарослях. Диски исчезли. Рельс, сверкая, как бритвенное лезвие, уходил вдаль.
Дня через два-три кость срастется, подумал я. Свои кости я знаю. За это время нужно объясниться с отцом Хавра. Чего он от меня хочет? Чем может помочь? Что посоветует? А через три дня пойду на поиски Ирлеф.
Внезапно слева от нас кто-то закричал — угрожающе, как голодный лев, и в то же время тревожно, как сирена пробирающегося сквозь туман корабля. От неожиданноети я вздрогнул и взглядом отыскал источник столь впечатляющего звука. Неужели опять придется драться?
Всего в пяти шагах, у самого края леса, торчало какое-то создание в полметра высотой, похожее не то на гриб, не то на настольную лампу. В землю оно упиралось тонкой ножкой, состоявшей из множества полупрозрачных трубок. Реагируя на интенсивность звука, его шляпка из молочно-серой превращалась в коричневую, а потом опять светлела.
— Пугает, — сказал Хавр…
…Но я в неожиданном приступе ярости уже взмахнул посохом. Поганый гриб, продолжая жутко завывать, улетел в заросли, рассыпая по пути какие-то похожие на сахарный песок кристаллики.
— Забыл сказать. — Я вытер рукавом пот со лба. — Когда ты уходил искать Забытую Дорогу, мимо нас кто-то прокрался. Скорее всего человек. Мне показалось, он похож на того чернокожего воина, которого мы встретили на Вольном Тракте.
— Эти ребята служат в гвардии моего брата. Родина их здесь — в Приокоемье. Но только совсем в другой стороне. Если ты не обознался, значит, за нами следят. И, наверное, уже давно. Они и Ирлеф могли похитить.
— Нет. — Я испытующе глянул на Хавра. — Это не они. Среди похитителей Ирлеф не было ни одного чернокожего.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Папашу Хавра звали Мишшол Таюр Накча, что означало — Человек, Живущий В Дупле.
Он и действительно последние двадцать лет жил в дупле, правда, дупле не совсем обычном. Находилось оно в средней части большого бочкообразного дерева, разметавшего во все стороны длинные гибкие ветви. Там, где любая из этих ветвей касалась земли, росло точно такое же или чуть меньшее дерево, тоже обладавшее дуплом (выполнявшим у этих растений функции, аналогичные тем, какие у животных выполняет желудок) и тоже широко распространившее вокруг свои веткопобеги. Эта связанная в единый организм роща занимала уже не один десяток гектаров и продолжала разрастаться, о чем свидетельствовали густо покрывавшие ее периферию деревца-бочонки, размером не превышавшие мяч для регби. Населяли эту рощу свирепые обезьяноподобные существа, организованные в тесно сплоченную иерархическую орду. С деревьями обезьяний народ состоял в симбиозе — за кров и пищу платил всякой мелкой живностью, собственными экскрементами и телами сородичей, павших от старости или болезней. Все это сваливалось в нижнюю воронкообразную часть дупла и постепенно всасывалось сосудами древесины.
Первое такое дерево, населенное дюжиной несчастных перепуганных обезьян, занесло сюда то самое Сокрушение, которое разрезало пополам дом Хавра. Именно тогда он впервые открыл в себе способность влиять на Сокрушения, после чего и перешел на службу к дитсам. Судя по смутным намекам Хавра, причиной этому послужил давний разлад в семье, из-за которого его брат и сестра покинули родное гнездо еще раньше.
Оставшийся в одиночестве отец (тогда еще не парализованный старик, а вполне бодрый мужчина, обладавший к тому же многими необыкновенными способностями) выходил дерево, помог ему разрастись, спас от неминуемой гибели обезьян и нынче на положении полубога пребывал под защитой свирепого и преданного войска, клыки и когти которого были не менее страшны, чем мечи и дротики златобронников.
И вот сейчас толпа этих косматых воинов приближалась к нам с самыми недобрыми намерениями. Завидев их, Хавр сел и заставил меня сделать то же самое. Как ни странно, такой нехитрый маневр остановил обезьян, и некоторые из них тоже присели, не спуская с нас маленьких багровых глазок. Впрочем, мне эти существа больше напоминали хвостатых остромордых медведей, чем обезьян. Не было в их поведении свойственной приматам суетливости и проказливого любопытства, а только мрачная, я бы даже сказал, целеустремленная, решимость до конца защищать свои владения.
— Сиди тихо и старайся не вертеть головой, они этого не любят, — прошептал мне Хавр. — Им известно, что отец ожидает кого-то из сородичей, но они не уверены, что это именно мы. Сейчас я передам отцу весточку.
Мерно раскачиваясь, он затянул речитативом:
— Отец, я пришел по твоему зову. Я сделал все, о чем ты просил. Пусть не совсем так, как тебе хотелось. Не забудь, что мне за это обещано. Идущий Через Миры рядом со мной. Если ты все еще хочешь с ним говорить, подай знак. Подай знак и побыстрее убери от меня этих косматых ублюдков. От них воняет хуже, чем от паршивых козлов.
Обезьяны тоже принялись раскачиваться и подвывать в унисон с Хавром. Вой этот постепенно приобретал признаки человеческой речи, и вскоре вся стая скандировала хором:
— Отец… я пришел по твоему зову… Не забудь, что мне за это обещано… Подай знак… Подай знак… Убери от меня этих косматых ублюдков…
— Разве они умеют говорить? — удивился я.
— Еще чего! Мозгов у них не больше, чем у курицы. Но человеческой речи подражают превосходно и память имеют крепкую. Они шатаются по базарам всех городов, прячутся под стенами постоялых дворов и харчевен, плетутся вслед за армиями, а потом все услышанное пересказывают отцу.
Несколько обезьян, не переставая горланить, скрылись в глубине рощи. Остальные постепенно умолкли, но глаз с нас не спускали. Внезапно набежала орда, раза в три превышавшая первую. Все они орали: «Пусть приблизятся! Пусть приблизятся! Пусть приблизятся!»
— Вставай, — сказал Хавр. — Пошли. При ходьбе пригибайся пониже и время от времени касайся земли кулаками. И будь постоянно настороже. Эти твари удивительно легко впадают в ярость.