- Что с тобою, сын мой?
- Спрячь меня скорее, мать!
Она поспешно завела его во двор, усадила на коврик под развесистой шелковицей. Кликнула старика. Несчастный рассказал им о своих приключениях.
- Глупый,- вздохнул старик жалеючи.- Эта девка - ведьма, гуль-людоед, и приятель твой - ее брат, тоже оборотень. Острый слух тебя спас. Ложись, отдыхай. Здесь никто тебя не тронет. Утром отведу домой.
Гость, успокоившись, задремал. И вдруг сквозь дремоту слышит их разговор на террасе:
- Не надо спешить. Спугнем. Пусть уснет покрепче, тогда и займемся. Нож готов?
- Ox, давно я не ела человечины.
Где уж тут спать! Он дождался, когда они уйдут в жилье, перелез через ограду - и бросился в степь. Нагоняет его на дороге всадник:
- От гулей бежишь? Проклятое селение! Я сам едва уве рнулся. Садись скорей на лошадь за моей спиной, довезу до городских ворот. Не дай бог, они всей гурьбою кинутся в погоню.
Горожанин, пообещав ему денег, уселся на лошадь. Всадник пустил ее вскачь, съехал с дороги - и во весь дух помчался по сухой степной траве к далекому костру.
- Куда везешь?- кричит испуганный парень.
- Молчи!- злобно шипит таинственный всадник и поворачивает к нему черное лицо с желтыми горящими глазами.- Удрать вздумал от нас? Нет уж, хочешь не хочешь, мы тебя этой ночью зажарим. Золото нам ни к чему.- И обхватывает его волосатой рукой...
И обратился юноша с тайной мыслью к богу: "Избавь от злого духа!"- и всадил свой кинжал черному всаднику в спину. Всадил и спрыгнул. Повалил зловонный дым, запахло серой. Конь и всадник с диким воем исчезли в ночной темноте.
Только к рассвету, усталый, истерзанный, с сокрушенным сердцем, достиг наш искатель приключений городских ворот. Оказалось, он поседел за эту ночь. Больше он не ходил на свидания с незнакомыми красивыми девицами. Каково, э?..
Омар не выносил рассказов о сверхъестественном. Немало он настрадался в детских снах от черных, мохнатых, красноротых чертей, лезших ночами в окна и двери. Они отравили ему радость детства. Может, именно из-за нелепых басен об адских муках и бесах и охладел он столь рано к так называемой истинной вере.
- Как жить на свете,- сказал Омар с дрожью в голосе,- если видеть во всех встречных: красивых девушках, приятелях, сердобольных соседях, путниках на дороге - людоедов-гулей?
- Во всех встречных не надо их видеть,- молвил Али Джафар.- Но остерегаться - надо. Следует помнить: один из десяти или даже из трех - непременно мерзкий оборотень, гуль-людоед.
- Ну, ты скажешь! Может, ты тоже - гуль?
- Я? Эх! Будь я гулем... знал бы, кого сожрать.
- Уж не меня ли?- проворчал кто-то в темноте у открытого входа.
- А, Юнус,- хмуро кивнул Али Джафар.- Входи, садись.
В каморку ввалился, сразу стеснив двух приятелей, усатый, широкий и плоский, точно надгробная плита, человек с желтым опухшим лицом, с висячими мешками под глазами. Похоже, наркоман, заядлый курильщик хашиша.
- Почему так поздно жжешь светильник,- хозяйского масла не жалко? Я доложу господину. А ты кто такой?- набросился он на Омара.
- Приезжий.
- Откуда? Почему здесь?
"Ну, началось,- с тоскою подумал Омар.- Почем в Нишапуре ослиные уши, почем в Нишапуре собачий хвост..." Нет, о ценах Юнус не стал его расспрашивать. Его занимала личность самого Омара: как зовут, чей он сын, богат ли родитель, что знает приезжий, что умеет, зачем он прибыл в Самарканд.
- Если б сей муж,- с усмешкой сказал молодой нишапурец Али Джафару,- обратил все свое неисчерпаемое любопытство на приобретение полезных знаний, он стал бы самым ученым человеком в Мавераннахре.
- Может, ты совершил в Нишапуре какое-нибудь страшное преступление, из-за которого тебе пришлось бежать?-продолжал дознание подозрительный усач.
- Да,- вздохнул Омар.- Я напал в ночной темноте на юную дочь шейха медресе.
- И?
- И сделал над нею насилие. Но затем оказалось, что это был сам старый шейх...
- Чего ты привязался к человеку?- обозлился Али Джафар.- Оставь его в покое.
- Я должен все знать, чтоб доложить хозяину,- строго сказал Юнус.
- Ему без тебя все известно! Омар - гость судьи судей. И если он завтра пожалуется господину, тебе будет худо. Приказано: болтовней приезжего не донимать.
- Да?- смутился Юнус.- А мне... э-э... приказано содержать усадьбу в порядке. Ладно,- вздохнул усатый примирительно,-пусть приезжий даст мне дирхем, и я Уйду.
- Дирхем?- удивился Омар.- За что?
- Я - дворецкий. Тут все в моих руках.
"Дай",- тайком кивнул Али Джафар.
- Не дашь - житья тебе не будет в этом доме,- сказал он после.- Подлый человек. Тысячу каверз выдумать может. На каждом шагу станет тебе досаждать. Всех слуг держит в страхе. Деньги у нас вымогает. Я тоже давеча сунул ему дирхем. Тьфу!
"О боже!- подумал Омар сокрушенно.- Мне-то что до их убогих страстей? Чем дурацкий Юнус причастен к миру звезд и таинственных чисел, и чем я, со своими звездами и числами, причастен к пустяковой возне тупых людишек? Дадут мне заниматься тем, к чему лежит душа, что я умею, или так и затянут в свое мерзкое болото?"
- Почему же Абу-Тахир, человек благородный, терпит в доме такого вонючего пса?- уныло сказал он Али Джафару.
- Э! Тому не до мелких домашних дрязг. У судьи судей много дел поважнее. И потом, Юнус хитер и осторожен. Это с нами, со мной и с тобой, он так грозен. Перед хозяином он совсем другой. Знаешь, как устроен подобный человечек: на людях он старается казаться лучше, чем он есть на самом деле. Это я, несчастный, всегда кажусь хуже, чем есть. Потому что подлаживаться не умею.
- И я,- кивнул Омар с печалью.- Всю жизнь меня принимают черт знает за кого. Неуклюж. Невезуч. Ходячее несчастье. Всю жизнь - без вины виноватый. Тягостно это.
- Ничего!- подбодрил его Али Джафар.- Будь всегда везде самим собой - и лучшего не надо.
***
"Просвещенный человек бесстрашен,- прочитал Омар при свече,- и как ему не быть таким?- Книга, которую он перекупил у Али Джафара, оказалась лишь частью многотомного труда Абу-Али, но частью, пожалуй, самой важной сейчас для Омара - о логике.- Смерти он не боится, он щедр и великодушен,- и как ему не быть таким? Он чужд показной дружбе и снисходителен к проступкам других,- и как ему не быть таким? И душою он столь высок, что его не коснутся никакие ущемления со стороны людей,- и как ему не быть таким?"
- Коснутся,- вздохнул Омар.- Еще как! Точно веткой с шипами - к открытой ране. Просвещенный человек, ко всему прочему, утончен и чувствителен, как никто другой, его легко обидеть,- и как ему не быть таким?
"Если передо мной закроют путь в науку,- сказал он себе,- уеду в Баге-Санг, к старику Мохамеду, растить гранаты, сеять ячмень..."
***
Едва сизый кречет рассвета вспугнул и погнал на запад черную галку ночи и следом взмахнул крылами яркий фазан зари, Абу-Тахир Алак призвал к себе Омара Хайяма. Он тепло приветствовал его на обширной террасе, устланной коврами, и пригласил к низкому столику с горячими лепешками, медом и свежим маслом.
Судя по разрезу глаз и выступающим скулам, хозяин - тюрк. Но, по всему видать, учен, прочно прижился в городе и хорошо говорит на дари, старом местном языке.
- Кто, что, зачем - расспрашивать не буду, в письме шейха Назира сказано все нужное. Один вопрос: чем, сын мой, ты хотел бы заняться у нас в Самарканде?
"Чем? О боже,- подумал Омар,- чем угодно, лишь бы с голоду не умереть в чужой стране. И заработать немного денег на обратную дорогу".
- Я мог бы... учить в мектебе малых детей. Или - быть письмоводителем. У меня хороший почерк.
- О?- Благолепный судья усмехнулся, и Омар покраснел. Неужто он замахнулся слишком широко, и его желание - неосуществимо, даже нелепо? Да, конечно, тут много своих грамотеев. Что ж, будем хоть двор подметать. Если дадут...
- Что ты сказал бы, сын мой, о человеке, который, имея могучего слона, заставил его таскать не гранитные глыбы, не тяжкие бревна, а по два, по три снопа сухой джугары? То есть делать ослиную работу? Но и осел поднимает больше.
- Сказал бы, что он... неразумен.
- Приглядись же ко мне: похож я на человека неразумного?
- Нет.
- То-то! Я подразумевал не работу ради пропитания, а дело по душевной склонности. Скажи свою заветную мечту.
- Трактат!- встрепенулся Омар.- В математике накопилось много темного, спорного. Набросал кое-что в Нишапуре, но...
- Не дали закончить? Сын мой! Волна воинствующего невежества прокатилась и по этой земле. Но караханиды, в отличие от сельджуков, раньше спохватились. Уничтожить науку - все равно, что, выходя в далекий трудный путь, вырвать себе глаза. Ешь, сын мой.
- Я слушаю.
- Слушай и ешь! Итак, теперь мы благожелательны к ученым. Ибо доселе не избавились от тяжких последствий тех темных лет. Мне приходится разбирать много сложнейших тяжб по делам имущественным, строительным, земельным. Разнуздалось зло, повсюду обман, хищения. Но мы ничего не можем с этим поделать, потому что запутались в числах. Чем и пользуются казнокрады. О, среди них есть такие пройдохи! Очень трудно их изобличить, не имея перед глазами ясного, точного, емкого математического руководства. Но где его взять, такое руководство? Ешь, родной.
- Ем, спасибо.
- В наше время неподдельный ученый - большая редкость. И большая ценность. Его надо беречь, использовать по назначению. Так думает и хакан Шамс аль-Мульк.
Он сказал мне в прошлом году:
"Раз уж, по воле аллаха, мы овладели этой прекрасной страной, то должны удержать ее в своих руках. Для чего приспособиться к ней. К ее образу жизни, порядкам, обычаям. Здесь живет народ древний, мудрый, умелый. У него много знаний. Нельзя быть ниже народа, которым правишь. Верно? Посему надо привлечь к себе местных ученых, учиться у них. Иначе нам тут не выжить. Они же без нас не пропадут. Им-то у нас учиться нечему. Овец пасти? Сами умеют. Разве что ратному делу? Это, пожалуй, единственное, чем мы можем похвастать".
Ну, тут, в последнем - да простится мне моя дерзость - он, конечно, неправ. Еще в орхонских и енисейских степях, при черной вере, у тюрков была своя письменность. Не чуждались они и высоких китайских достижений. И позже, в Семиречье, поселившись в городах, приобщились через христиан-несториан к науке греческой, сирийской и согдийской. Абу-Наср Фараби, великий мыслитель, был, между прочим, тюрком из Отрара.
Но теперь - мы здесь, и все дела, заботы наши - здесь.
В Баласагуне (город в Семиречье) есть у меня друг Юсуф Хас-хаджиб. Он, в назидание хану, написал книгу "Кудатку-билик". Закончил в прошлом году. Умный человек. Но не математик. Умная книга. Но не наставление по алгебре. Пиши свой трактат! Считай, это мой заказ. Я преподнесу твою книгу славному нашему хакану. Ты будешь на время работы всем обеспечен и, завершив ее, достойно награжден. Согласен?
Бледный Омар пошевелил губами - и не сумел произнести ни слова. Так сдавило ему горло волнение.
...А говорили, у тюрок - много спеси и мало ума. Ум недалекий, ленивый. Все у них расплывчато, приблизительно, все вокруг да около. Какая чепуха! Народ толковый и понятливый. Переимчивый.
Ну, прежде всего, конечно, они воители. Били Китай. За Волгу ходили. Европу громили. На юге с Индией соприкоснулись. И никто их пока что не в силах одолеть. Крепкий народ! Усвоив точные знания, он далеко пойдет.
Единственное, что может их сломить (несуразность?) - то, в чем они, простодушные, видят сейчас свою мощь: правая вера. Она способна исподволь приглушить в их душе яркий огонь, как приглушила у персов, омрачить ясный ум, подавить деловитость, ввергнуть их надолго, на века, в тяжкую и мутную дремоту. Ведь по исламу жизнь человека и сам человек - ничто, а что может создать ничто?..
- Эй, Юнус!- негромко позвал Абу-Тахир. Дворецкий, видимо, ждал где-то здесь, за углом,- он сразу возник у ступенек, ведущих на террасу.
- Этот человек,- судья отвесил Омару легкий поклон,- мой почетный гость. Поручаю тебе всю заботу о нем. Отведи просторную комнату, выходящую окнами на террасу,- чтобы в ней было светло и прохладно. Поставь удобный столик, индийскую лучшую лампу. Ни в чем не отказывать! Слышишь? Ни в чем - ни в еде, ни в питье, ни в уходе. Не надоедай, ничем не досаждай. Следи за тишиною во дворе. Ясно?
Юнус - с готовностью:
- Вполне, господин. Будет сделано. Абу-Тахир оглядел Омара, надевшего вчера его поношенный халат.
- Вид у тебя... какой-то потерянный, сиротский. С детства запуган? Будь тверже! Ты должен быть одет сообразно с высоким званием ученого,- строго заметил судья.- Хорошо, добротно, но скромно, неброско. Как шейх. Вот, получай двести дирхемов,- в счет будущей награды за работу.- Он вручил Омару расшитый кошель.
Тусклые глаза Юнуса загорелись. Будто это ему чуть не перепало столько денег. Хозяин прогнал его движением бровей и, оставшись с Хайямом наедине, сказал проникновенно:
- Сын мои! Я человек добрый и щедрый, но не расточаю своих щедрот кому попало. Я не слюнявый благотворитель. Ясно? Это - сделка. Прости за прямоту, но запомни: мне не нужен ты сам, как гость, как ученик моего давнего друга. У него было много учеников, все бездарный народ,- я их знать не хочу. Мне нужна твоя голова. Вернее, то, что в ней. Нужна для успеха правителей, стоящих надо мною,- и, соответственно, для моего успеха. Потому-то я и забочусь о тебе. Ты должен отплатить мне честной и добросовестной службой. Дня три оглядись, послоняйся по Самарканду. Прогуляйся в квартал Гатфар, полюбуйся знаменитыми кипарисами,- они у нас хорошо растут, и затем - приступай к делу. Увижу, что ты прилежен,- огражу от всех несчастий. Ну, а женщин - ты сам их найдешь. Будь здоров!
***
"Почетный-то гость, похоже... попал в почетное рабство?- с усмешкой подумал Омар.- Э, ладно! Пусть. Лишь бы судья не передумал, не обернулся, по слову Али Джафара, людоедом-гулем".
Ох, утро. Какое утро! Какой внезапный поворот в судьбе...
Нельзя сказать, что Омар совершенно им ошеломлен. Конечно, сперва кровь ударила в голову, отхлынула к сердцу, в ушах что-то взвыло - и заглохло. Но молодой Хайям освоился быстро с мыслью о великой своей удаче. Так и должно быть! Вот в чем дело. Человек одаренный всегда сознает свою одаренность. Точно так же, как человек, обладающий силой гипнотического внушения, хорошо знает, что он обладает этой силой. Омар попал в свою стихию. Как рыба, которую, сетью поймав в просторной реке, долго держали зачем-то в затхлом пруду,- и которая, сумев убежать по грязной канаве, вновь нырнула в прохладную глубь родной реки.
Упругий атласный ветер течет по синей долине, шелестит листвой гранатовых деревьев - и страницами будущей книги.
В Самарканде чисто, уютно. Нежно-алый огонь высоченных кирпичных стен общественных зданий начинает отступать на освещенной стороне перед яркой золотистой охрой; в густой синеве теневой стороны расплывчато-нефритовые кроны прислонившихся к строениям чинар выступают все отчетливее, меняя окраску на зеленую теплую с еле заметным красноватым налетом.
Во дворе, под огромным вязом, еще холодный сумрак. Но где-то на женской половине дома, проснувшись, уже лепечут дети.
Омар спокоен. Душевно свободен. Он бодр и могуч. Разум его невозмутимо ясен. Он будет писать свой трактат. Он напишет его!
- Три дирхема,- шепнул Юнус ему во дворе.
- А?- не понял Омар, как никогда далекий от Юнуса с его заботами.
- С тебя три дирхема.
- Ах, да...- Омар на радостях дал ему десять.
- Алгебра, альмукабала,- сердито бормочет Юнус. Сам дворецкий Юнус бредет на базар, а вороватый шакал дурных его помыслов рыщет вокруг молодого Омара Хайяма.- Мы тоже учились в медресе. И знаем: глупее науки, чем алгебра, нет на земле. Но, оказалось, она в цене, а? Стол, и жилье, и заботу. И деньги. И я - ухаживай за ним. Ну нет. Пусть корпит над своими туманными доказательствами,- я их опровергну. Или я дурнее его! Разве я не умею читать и писать? Если он еще сопливым мальчишкой одолел эту премудрость, то я-то, взрослый, опытный, умный, в два счета ею овладею. Пиши, любезный! Пиши свой трактат. Настанет час, я тебя посрамлю. Есть что-нибудь по алгебре?- спросил он в книжном ряду.
- "Книга по алгебре и альмукабале" Мухамеда аль-Хорезми,- ответил один из торговцев.
- То, что надо! Сколько? Четыре дирхема? Ох! Ладно, давай ее сюда.
Зажав книгу под мышкой, он пошел к харчевне - и столкнулся с дворником Али Джафаром, покупавшим новую метлу.
- О?- удивился Али Джафар.- Ты - и вдруг с книгой! Зачем она тебе?
- Погоди,- зловеще произнес Юнус.- Я покажу твоему ученому другу!
- Покажешь... за что?
- Я его ненавижу!
- Уже? Но за что?
- Ну, он - такой...
- Какой?
- Ну, какой-то... не такой.
- Понятно!- усмехнулся Джафар.- Но мой совет: ты лучше его не трогай. Вот именно, он не такой. Оставь человека в покое.
- Нет, я от него не отстану... пока он живой.- Юнус с книгой под мышкой прошел под навес.
Увидев книгу, ему сразу уступили место на помосте, покрытом пятнистой кошмой. Ага! У нас на Востоке простой народ уважает ученых людей. Зато, говорят, в какой-то стране на закате, не то Рум, не то Рус, чем умней человек, тем больше обид ему от невежд.
Алгебра, альмукабала. Или я дурнее его? Разве я не умею читать и писать?..
Он с нетерпением раскрыл книгу, перелистал. О боже! Цифры. Значки. Хм... Ну, ничего. Разберемся. Вот, например: "Вещь относится к... э-э... квадрату, как... э-э... квадрат к... э-э... кубу, отсюда неизбежно следует, что уравнение, содержащее квадрат и куб, равносильно уравнению, содержащему вещь и квадрат". Э-э... Что бы это могло означать?
Долго сидел Юнус на помосте, злобно листая книгу. Но безуспешно. На самой твердой булыге останется след от зубила. Но мозг Юнуса оказался тверже любого камня, и никакой острый угол, изображенный в книге, не оставил на нем и малейшей царапины. Юнус попросил трубку с хашишем, но в голове еще больше помутилось. Дворецкий даже заледенел от ненависти к человеку, который не тольго отлично разбирается в этой чертовщине, но может вполне ее опровергнуть или доказать.
Нет, надо начинать с азов. Зайду-ка, решил приунывший Юнус, в медресе, к математику Зубейру,- даже хозяин не раз обращался к нему за помощью. Правда, придется истратить шесть оставшихся дирхемов,- но на какие жертвы не пойдешь ради знаний?