Второй тип людей, идущих в делегаты, – это болтливые, фальшивые политиканы. Люди малообразованные, но любящие произносить умные слова и занимать ответственные посты, знающие все обо всех и вечно пишущие неэффективные письма с просьбами об этом и требованиями того, и вообще выглядящие глупо из-за своей мнимой важности.
Какой делегат лучше?
Выбор невелик.
Возможно, политиканы будут лучше знать правила и способы их обойти. По крайней мере, они хотят казаться хорошими делегатами. Но, опять же, они играют в политические игры и часто приносят «жертвы», кланяются руководству, позволяют увольнять сотрудников, только чтобы продолжать «диалог» и делать «уступки». Это делает их счастливыми. Из-за подобных игр уходят хорошие люди.
Единственный желательный тип делегатов – те, кто ненавидит руководство. Те, кто злится и думает, что любые действия начальников – дерьмо собачье. Такие нарушители порядка могут фактически отменить решение босса. Они искренне заботятся о своих людях и будут бороться до конца, даже если член их профсоюза был пойман за чтением «Нью-Йорк таймс» в процессе дефекации в туалете президентского люкса.
У меня такого делегата не было. У меня была Орианна. Везука.
Вторым человеком в кабинете оказалась Сара. Новый менеджер, пришедшая сюда с новыми планами и процессами, как все новички, готовая начать претворять в жизнь текущий девиз «Бельвью»: «Порка не прекратится, пока не улучшится моральный облик сотрудников». И теперь она пыталась укротить белого кита.
Я – белый кит.
Я здесь уже целую вечность.
С начала мира.
Что возомнила о себе эта женщина?
«Плохой сервис». Вот за что меня наказывают. Я уже вижу этот термин в выговоре, написанный очень разборчиво. Плохой сервис. Мертвенно-бледный старик и этот молокосос в поло.
На самом деле на этой работе тебя часто смешивают с дерьмом. Черт, именно в этом она и состоит. И мой желудок стал крепким, как сталь. Но это было в Новом Орлеане. Это был я десять лет назад. А тут – Нью-Йорк. Господи, это Манхэттен. Почему я больше не могу? Что изменилось: я стал полупрофессиональным алкоголиком? Конечно. Восставал против нового руководства? Да, разумеется. Работал сотрудником рецепции так долго, что все уже достало дальше некуда?
Совершенно верно.
Мы обсудили события дня. Талоны на завтрак. Я объяснил, что реплики старика нельзя приобщить к делу (смотри, Коп-шоу, какой я молодец!), потому что я следовал букве правил. Как меня можно наказать за вспышку гнева, вызванную моей просьбой предъявить оригинальный талон, когда две недели назад вышел приказ о том, что все постояльцы должны пользоваться своими изначальными талонами? Вы сказали разбить яйца – я разбил яйца. Теперь вы обвиняете меня в том, что вся кухня грязная и у вас сальмонелла во рту. Я подчеркнул, что, если бы не постарался поскорее закончить с этим господином, очередь позади него не двинулась бы, а затем наши гости жаловались бы на долгое ожидание регистрации или, может быть, даже молча стали бы искать другой отель для будущих визитов в Нью-Йорк, с лучшим, более эффективным сервисом.
Семнадцатилетний подросток. Я не трудился что-то объяснять Саре. Этот парень даже не стоял в очереди. Почему я должен отвечать на обвинения тинейджера из сельского клуба? Я спросил: возможно, руководство должно учесть, что на его мнение о моей работе повлиял избыток гормонов из-за слишком быстрого полового созревания? Сосунок не слышал голоса разума. Только несуществующий номер удовлетворил бы его! Вот определение неразумного поведения: требование невозможного.
– Знаешь, Сара, я здесь уже очень, очень давно. Я, возможно, обработал сегодня пятьсот клиентов. И, вероятно, вчера еще пятьсот. Я помогаю многим постояльцам. Из сегодняшних пятисот четыреста девяносто восемь были рады или как минимум более чем довольны. Против них – какой-то неразумный ребенок и человек, решительно не согласный с политикой отеля, и вы собираетесь сделать мне выговор? Еще один выговор, и меня отстранят, дальше только увольнение. Вам это кажется справедливым? Орианна, это справедливо?
Орианна услышала свое имя и посмотрела на меня. Потом – на свои ногти, радуясь тому, что сейчас пятничная суматоха с выпиской, а ей не приходится возиться с ключами.
– Том, ты должен лучше относиться к клиентам за стойкой. Нужно стараться удовлетворить каждого гостя. Мы считаем, что ты просто плывешь по течению, не пытаясь идти «выше и дальше», даже не обращая внимания. Ты холоден за стойкой. Незаинтересован. Резок. Короче, груб. Если ты не можешь выполнять работу должным образом, мы с удовольствием уволим тебя и найдем того, кто сможет.
Я почувствовал, как эта женщина схватила меня за сердце и сжала его, стиснула его мясистую плоть, пока кровь, горячая злая кровь, не залила мое лицо и живот и вытолкнула горячую лаву прямо к кончикам моих пальцев. Думаю, вот почему мои руки задрожали.
Я медленно вытащил пачку писем из внутреннего кармана пиджака. У меня был план, как доказать ей, что я хорошо делаю свою работу. Сверху лежало письмо, полученное вчера от постояльца, которому я помог в прошлом месяце.
Он приехал рано, один, и хотел попасть наверх как можно скорее.
– Пожалуйста, – сказал он, – моя подруга едет на такси из аэропорта Кеннеди, и я хочу подготовить номер. Я собираюсь сделать ей предложение.
Я часто это слышу. И, честно говоря, очень приятно помогать людям в этом. Мужчина будет взволнован и счастлив и будет рассказывать мне о своих планах, пока его невеста помогает швейцару вытащить сумки из машины. Потом она входит внутрь и вся сияет, потому что, возможно, знает, а может быть, и не знает; и я пишу заметки в регистрационной форме: «НЕ РАЗБЛОКИРОВАТЬ! Специальный номер для гостя, который хочет сделать предложение. И НЕ УПОМИНАТЬ О ПРЕДЛОЖЕНИИ». Последнюю фразу нужно добавлять обязательно, потому что люди – идиоты. Я своими ушами слышал, как моя коллега прочитала только «не разблокировать – предложение», улыбнулась и сказала: «О, мои поздравления вам обоим!» Женщина была смущена, а мужчина попытался скрыть гнев и сменить тему. Тогда женщина начала приставать с расспросами. Сюрприз был испорчен.
Но этот парень хотел вначале подготовить номер.
– Конечно, сэр. У меня есть кое-что замечательное. Это значительный апгрейд, но я позабочусь о разнице в цене. – Ладно, вы меня поняли: я здесь слегка хитрю. Я все равно отдам этот номер этому клиенту, так почему бы не упомянуть о разнице в цене? Он мог бы почувствовать себя щедрым! – Так что дайте мне только освободить номер. Что, если вы будете делать предложение на фоне Центрального парка? – Чуть раньше в тот же день я оформлял выезд из номеров с видом на парк. Стояла осень, и все выглядело великолепно: красные и желтые листья лежали теплым ковром вдоль длинной стены зданий Верхнего Вест-Сайда.
– Видите ли, вот в чем дело. Я могу доверять вам?
– Я сотрудник рецепции, мистер Бланшар. Вы правы, черт возьми, что мне можно доверять.
– Тогда мне нужна ваша помощь. Я собираюсь сделать предложение в Центральном парке. Я планирую отвести свою девушку в номер ненадолго, чтобы оставить вещи. Я нанял фотографа, и, если вы хотите помочь, я скажу ему ваше имя, а он представится вам. Когда вы увидите, как мы возвращаемся через фойе, проверьте, видит ли нас фотограф, и если не видит, дайте ему знак следовать за нами.
– Это очень секретная миссия, сэр, и, честно говоря, я очень люблю тайны.
– Видите ли, фотограф будет следовать за нами и тайно фотографировать, когда я стану коленом в грязь. Потом, в день нашей свадьбы, я подарю ей фотографии, о существовании которых она даже не подозревает.
– Что ж, черт. То есть. Это довольно скользко… ну, понимаете, с фотографом в кустах и все такое. Но, когда я представляю себе свадебный подарок в день свадьбы – это потрясающе. Я в деле, сэр.
Я так и сделал. Мне нравится думать, что фотограф пропустил бы их, если бы я не замахал руками, как псих, когда пара прошла через фойе. И после того, как я увидел широченную улыбку будущего жениха на обратном пути и глаза женщины, созерцающей бриллиант на кольце, я послал им вино и записку от себя лично.
Вчера я получил письмо от этого клиента. Он писал, что никогда не забудет меня. Что «Бельвью» – их нью-йоркский отель на всю жизнь. И что они решили провести здесь медовый месяц.
Под ним – письмо от мистера Палея. Этот тот господин, дающий щедрые чаевые, которого мы сделали своим частым гостем. В письме, которое пришло из ниоткуда и в которое, гм, был вложен солидный личный чек с моим именем, говорилось, что мистера Палея никогда не обслуживали на таком уровне. Тот факт, что я дал ему адрес своей личной электронной почты и отвечаю, даже когда я не на работе (случалось, я помогал ему, сидя пьяным в баре), убедил его, что мой отель – правильное место для его следующего корпоративного совещания на выезде. Оказалось, что мистер Палей – президент огромной инвестиционной компании, и его группе требуется больше ста пятидесяти номеров. Это более семидесяти пяти тысяч долларов. За сутки. Второе письмо он послал моему генеральному директору, рассказав, как превосходно я обслуживаю клиентов, отметив нашу электронную переписку и мою круглосуточную работу. Мистер Трэмблей приказал начальнику рецепции, чтобы тот сказал своему помощнику, а тот – дежурному менеджеру, что мне больше не разрешается давать личную электронную почту постояльцам. Видимо, это неуместно. О какой неуместности может идти речь при доходе в семьдесят пять тысяч долларов?
Вчера я получил письмо от этого клиента. Он писал, что никогда не забудет меня. Что «Бельвью» – их нью-йоркский отель на всю жизнь. И что они решили провести здесь медовый месяц.
Под ним – письмо от мистера Палея. Этот тот господин, дающий щедрые чаевые, которого мы сделали своим частым гостем. В письме, которое пришло из ниоткуда и в которое, гм, был вложен солидный личный чек с моим именем, говорилось, что мистера Палея никогда не обслуживали на таком уровне. Тот факт, что я дал ему адрес своей личной электронной почты и отвечаю, даже когда я не на работе (случалось, я помогал ему, сидя пьяным в баре), убедил его, что мой отель – правильное место для его следующего корпоративного совещания на выезде. Оказалось, что мистер Палей – президент огромной инвестиционной компании, и его группе требуется больше ста пятидесяти номеров. Это более семидесяти пяти тысяч долларов. За сутки. Второе письмо он послал моему генеральному директору, рассказав, как превосходно я обслуживаю клиентов, отметив нашу электронную переписку и мою круглосуточную работу. Мистер Трэмблей приказал начальнику рецепции, чтобы тот сказал своему помощнику, а тот – дежурному менеджеру, что мне больше не разрешается давать личную электронную почту постояльцам. Видимо, это неуместно. О какой неуместности может идти речь при доходе в семьдесят пять тысяч долларов?
Ведь этих людей волнуют только деньги, разве не так? Как же еще можно было угодить им?
Другое письмо – от Беккеров. Письмо, где они предлагают принять меня в своем особняке, пока будут помогать мне в поисках подходящего жилья. Где они снова благодарят меня за то, что я сделал их свадьбу такой особенной и что теперь у них в Нью-Йорке появился дом. Где они настаивают, чтобы я сел в самолет, полетел в Кейптаун и позволил им о себе позаботиться. Я получил это письмо уже давненько, но все еще держал при себе. Мне оно очень нравилось.
Все эти доказательства дрожали в моей руке. Сара спокойно смотрела на меня, положив руку на мой выговор. Нынешний, плюс еще один, и они могут меня уволить. Может, Тремблей предложил менеджеру, которому удастся, наконец, меня уволить, настоящий приз. (Мне было интересно, как он мог бы выглядеть; вероятно, золотое изваяние меня, получающего ботинком под зад.)
Ясно, что они очень, очень не хотели меня здесь видеть. Но, черт побери, я любил этот отель. «Бельвью» был моим домом. Мне очень нравилось, каким он был прежде. Он изменился, и я никак не мог принять это. В общем-то, я испытывал то, что французы называют ennui[45]. Полагаю, американцы зовут это депрессией.
Я не горжусь этим, но в тот момент чувствовал, что мне остался один шаг. Видимо, нужно было вспылить. И я вспылил.
– Вы хотите меня уволить за плохое обслуживание? Я не обслуживаю людей ПЛОХО. А если вам нужны доказательства, прочтите, – сказал я чертовски громко, а затем швырнул письма в воздух.
Размышляя о последствиях своего поступка, я вижу эту сцену будто в замедленной съемке: письма медленно взвиваются в воздух, разворачиваются, а затем медленно-медленно падают на всех нас, как листья невидимого дерева.
Начало конца.
Я знаю, что сам виноват. Потому что это богом забытый гостиничный бизнес. Вы либо отдаетесь ему полностью, либо, если не можете справиться, идете работать официантом. Перед моим мысленным взором возникли образы Кита и Уолтера, двух парковщиков, которые падали на бетон, кричали, пытались задушить друг друга. Возможно, эти коты гоняли машины лет двадцать, а потом почувствовали, что с них хватит. Я вспомнил Чипа, зашвырнувшего два блестящих двадцатипятицентовика, и ясно увидел его лицо в тот момент. Яростное. Решительное. Взбешенное. И бесконечно грустное.
Теперь я понял. Кажется, с меня хватит.
Глава шестнадцатая
Я устроил себе еще одни небольшие каникулы. После двух выходных дней я позвонил и отпросился по болезни на понедельник и вторник. Мне нужно было это время. Мне очень, очень нужно было время. Я прописал самому себе покой и отдых.
Я позвонил Джули, с которой не общался целый месяц, и она пригласила меня на ужин. Мы ели икру, вычерпывая ее из рыбьего живота крохотными ложечками, и пили коктейли за семнадцать долларов порция – любого цвета, на выбор. Я выбрал синий.
– Перестань киснуть.
– У меня депрессия.
– Ну, тогда выпей еще, детка. Закажи другой. Веселенького цвета. Например, возьми оранжевый. Это – цвет силы.
– Оранжевый? Ладно.
– Итак, ты ненавидишь свою работу, Томас. Утешься универсальной истиной: все ненавидят свою работу. Но можно ее сменить. Найди новую.
Искать другой отель в Нью-Йорке не было никакого смысла. Помимо того, что я был бы вынужден вернуться на ночные смены, я не смог бы платить за съемное жилье, если бы вернулся на стартовый уровень зарплаты. Несколько лет назад, чувствуя финансовую стабильность, я переехал в глубь Бруклина, в район, до сих пор называемый Бушвиком, где я мог позволить себе жить в одиночестве. Отдельная квартира улучшила мою жизнь, но удвоила арендную плату. Вариантов получалось два: либо остаться в «Бельвью», либо уехать из города вообще.
– Почему бы нам не переехать вместе в Лос-Анджелес, Джули?
Девушка аккуратно поставила желтый, как моча, коктейль на салфетку. Я подумал: «А вдруг моча – тоже цвета силы?»
– Чепуха, – тихо сказала Джули.
Мы уже обсуждали это прежде – совместный переезд. Джули легко могла найти там работу, и, вы меня знаете: если в округе есть отель, передайте мне чашку с тестом на наркотики, потому что я завтра выхожу на работу.
– Ты думаешь, это бред?
– Да, Томас. – Она до сих пор называла меня Томасом, потому что в некотором смысле все еще была постоялицей отеля. – Но это не значит, что это невозможно. Ты знаешь, мы могли бы сделать друг друга абсолютно счастливыми.
В ту ночь я выпил целую радугу.
Вот, пожалуйста, я ждал, что клиентка увезет меня, оплатит мою жизнь. Посыльный Бен, как всегда, разумно отозвался об этом несбыточном плане: «Ты тупица. Никогда не связывайся с клиентками. Трахай их на мини-баре, но оставляй их там. Ты никогда не станешь им ровней. Найди себе хорошую русскую горничную. Уж они-то умеют любить».
Вскоре наступила следующая пятница: прошла неделя с тех пор, как дерево писем сбросило листву. За прошедшие смены я был слишком робким, почти перебарщивал с сервисом, искренне пытаясь компенсировать проступки предыдущей недели. Кроме того, в попытке избежать конфронтации с кем бы то ни было, я раздавал талоны на завтрак так, будто они были бесплатными образцами какой-нибудь продукции.
Словно при дежавю, после смены, когда я уже собрался выходить из отеля, мне снова сообщили, что меня ждут в отделе кадров. Я не волновался: я предполагал, что Сара хочет закончить начатое на прошлой неделе в компании кадровиков, поскольку я вышел, не дав ей возможности попросить меня расписаться на выговоре. Который я бы все равно не подписал, потому что мы все знаем правило профсоюза: ничего не подписывать, кроме зарплатного чека. Делегат же подписывает выговор как «свидетель». Но мы еще даже не дошли до этого момента.
Я пошел в подсобку, чтобы позвать Орианну с собой.
– Меня вызывают в кадровую службу. В чем дело, не знаешь?
Орианна сосредоточенно смотрела на экран компьютера. Я почувствовал, что случилось нечто ужасное. Она никогда ни на чем не сосредотачивалась так явно.
– Орианна?
– Я больше этим не занимаюсь. Там уже есть делегат для тебя, – сказала она, поднимая телефонную трубку, хотя никто ей не звонил.
– Что здесь происходит, – сказал я, довольно громко, прежде чем повернуться и пойти обратно через фойе.
Я нашел Джея, делегата от посыльных и швейцаров, рассказал ему о своей ситуации. Он прекрасно владел приемами психологического запугивания.
– Да, Орианна уходит из делегатов, – сказал он.
– Сейчас? Она была свидетельницей всего этого, и она сейчас уходит?
– У тебя не ахти перспективка, шеф.
Внизу меня представили Teo, делегату от отдела обслуживания номеров, которого я никогда, никогда не видел раньше – ни в зале, ни в раздевалке, ни в кафе, нигде. Одно было ясно: он плохо говорил по-английски. Ну и черт с вами, давайте покончим с этим, подумал я. Просто заберу свой выговор и буду жить дальше своей маленькой дерьмовой жизнью.
Вопросы задавала директор по персоналу. Она все время повторяла: «А потом?», из чего я понял, что она надеялась поскорее добраться до инцидента со швырянием писем. Мне, конечно, это не понравилось. Поэтому я рассказывал медленно, спокойно объясняя правила выдачи талонов, перечисляя все причины, по которым меня наказали за то, что я хорошо делаю свою работу. Тео, мой делегат, изо всех сил пытался не отставать. Дело было не только в языковом барьере. Здесь перечислялись многие мелочи, связанные с рецепцией, много маленьких правил и предписаний, в которых он ничего не смыслил. Вот для чего нужен делегат от вашего отдела, который знает, о чем вы толкуете. Я не думаю даже, что директор по персоналу пыталась вникнуть.