Да, их сметали — и те, кто строил при дворцах и особняках убежища от газовых и ядерных атаках, обнаруживали, что эти убежища не спасают от собственных сограждан. Преданная доселе охрана сливалась с этими гражданами в экстазе. Верные слуги распахивали перед толпой ворота. И хозяева дворцов и особняков тщетно кричали, что они такие же, что они готовы слиться и примкнуть, что они все добровольно отдадут на нужды, их никто не слушал. Толпа знала, что это враги. Им так сказали. Им назвали имена.
Кое-кто из поименованных дожил до того дня, чтобы предстать пред Черным трибуналом. Но не все. Включая императорскую фамилию.
До сих пор это считалось доблестью и достоинством — что в годину бедствий император с семейством не покидает Столицу, не скрывается где-то в потаенных убежищах, а остается месте со своим народом. Теперь народу разъяснили, что это была подлая и хитрая уловка. Отсюда, из сердца Столицы, удобнее вершить свои предательские деяния и, подобно спруту, тянуть жизненные соки из несчастных подданных.
И когда — после повторения сценария, воплощенного по всему городу: дворцовая гвардия перешла на сторону повстанцев, мятежная толпа ворвалась внутрь, император с императрицей, прижимая к себе детей, напрасно лепетали, что добрый народ тысячу лет жил под благотворным крылом монархии и не может причинять зла потомку и избраннику богов.
(«За ними нет никаких грехов, кроме слабости и бездарности, — сказал Канцлер Шершню, когда оба слушали подготовленную к радиотрансляции запись выступления: синтетический голос был тщательно обработан, так что артисты императорских театров могли позавидовать. — И это из всех грехов — наихудшие».)
И сейчас никто не помнил про славу предков и тысячелетнюю монархию, что императорская семья много жертвовала на благотворительность, а родственники ее служили в действующей армии. А помнили, что императрица с дочерьми плясали на балах — благотворительных, да! — когда кругом люди мерли от голода и нищеты, что наследник находился при своих родителях, а их сыновья гибли на фронтах, куда их загнал вот этот бледный трясущийся человечек в короне.
Как они погибли, тоже в точности описать никто не мог, да и не пытался, поскольку история была отменена как дисциплина. Не было ни суда, ни казни. «Их покарал меч народного гнева», — такова была общепринятая формула. Филин, правда, потом пытался провести расследование, дабы пресечь на корню возможность появления самозванцев. Умник говорил ему, что в их ситуации никаких «чудом спасшихся императоров», «наследников» и «великих герцогинь» быть не может, но Филин не желал принять это за аксиому. Мало какую марионетку попытаются нам подсунуть хонтийские или пандейские друзья, говорил он, надо пресечь, пресечь…
Но самозванцев не было, а Филин запутался в показаниях. Все врали как очевидцы, а может, все говорили правду — такую, какую они видели. Вроде бы находившиеся в толпе солдаты — все с боевым оружием, естественно, — начали стрелять, не разбирая своих и чужих, и семья императора попала под шквальный огонь. А заодно и все, кто был рядом.
Нет, говорили другие, это бабы начали орать, что коронованная шлюха и ее дочки попрятали на себе самые дорогущие драгоценности, в платья небось позашивали, а может, и проглотили, надо наряды-то с них посрывать, посмотреть, что там запрятано. И все кинулись искать эти бриллианты короны и порвали хозяев вместе с платьями.
Да вранье это, все эти тряпки-брюлики, свидетельствовал еще кто-то. Туда ж не только винтовки и базуки приволокли, там же натуральная бомба была, верные люди сказывали. Из тех, что по радио управляются. Где взяли, где взяли, откуда я знаю? Может, островные гады сбросили, а она не взорвалась, может, с Арсенала кто-то вынес.
Вот сигнал не ко времени и сработал. В общем, и рвануло, и полыхнуло там так, что мама не горюй, всех, кто там был, в этом зале, ежели не спалило и не разорвало, так придавило, потому что потолок рухнул…
Так что если кто говорит, что своими глазами видел, как оно все было и как императорская фамилия сгинула, — врет как пандеец на ярмарке. Потому что никто, кто в глубь дворца прорвался, не выжил — и народные мстители, и прихвостни-придворные, и солдаты, и правитель с отродьями, — все, все в прах и пепел превратились, а кто поближе был, все равно видеть не мог — ослеп…
И кто бы ни врал и кто бы ни свидетельствовал истину, правда была в том, что дворец полыхнул изнутри — от взрыва ли, от случайного или преднамеренного поджога — установить так и не удалось.
Людские жизни, сокровища короны, мрамор, лепнина и позолота, картины старых мастеров и груды мусора, копившиеся по коридорам, — все превратилось в прах. Пожар, охвативший дворец, стал погребальным костром не только императора, но и Империи. И пока пламя, взметаясь к сумрачным небесам, превращало ночь в день, все верили, что чудо свершилось, что Мировой Свет явил милость к измученной стране, что огонь пожирает всю грязь, всю боль, все страдания, что копились веками.
Они плакали от счастья. Даже те, кто корчился сейчас от невыносимой боли в своих убежищах, ожидая, пока сработает автоматика и генератор вернет излучение от максимального режима к обычному, — знали, что страдают не зря. Они победили, и мучения их были не напрасны.
И те, кто дрался на темных улицах, желая доказать свою преданность грядущему миропорядку, и те, кто распевали во все горло оды и гимны, ибо иначе не могли выразить распирающую их радость, и те, кто обнимался с незнакомцами, — все они были едины в своем порыве. И обращая лица к пылавшему дворцу, глотали светлые слезы.
Девочка, рывшаяся в развалинах разрушенного особняка, тоже была счастлива. Все, что было здесь поценнее, успели утащить взрослые, и это справедливо, они сильнее. Но она нашла среди обгорелых балок несколько банок консервов — судя по маркировке, тушенки и овощей, и бутылку с какой-то выпивкой, которую можно будет обменять на черном рынке. А это значит, что в ближайшее время она и ее маленький брат и беспомощный дядя не умрут от голода.
Она нашла в себе силы оторваться от поисков и тоже посмотреть на пожар с чувством невыразимого восторга. Слезы, стекавшие по ее лицу, размывали на щеках грязь и копоть.
Отныне должна начаться совсем иная, счастливая жизнь.
Часть вторая «Тюремные пташки»
1. Причины и следствие
Следственный отдел государственной прокуратуры.
— Имя?
— Рада Гаал.
— Возраст?
Пауза. Следователь прокуратуры господин Тофа усмехнулся. Женщины всегда запинаются, когда им задаешь этот вопрос, даже если в случае умолчания им грозит смертная казнь. А здесь она, пожалуй, и грозит. Но арестантка все же сообразила, что врать здесь бессмысленно — все равно сведения здесь, записаны и лежат в картонной папочке на обшарпанном столе Тофы.
— Двадцать восемь лет.
Тофа взглянул на нее с некоторым удивлением. Понятно, что она предпочитает умалчивать о таких вещах. Если б не документы, он бы и сам не дал ей больше двадцати трех. Довольно мила, хотя, прямо скажем, без изюминки, и свежа. Довольно странно — женщины ее социального положения в этом возрасте выглядят довольно потрепанными, а тут, здрасьте вам, этакая ромашка полевая… если жители городов еще помнят, что это такое.
— Образование?
— Два класса общегородской школы для девочек.
— Вот как? — Это тоже странно, у нее довольно чистая речь, лучше многих, кто имеет более высокий социальный статус.
Словно извиняясь, она поясняет:
— Больше не успела… война была… и после войны… работать надо было.
— И где же вы работаете?
— Официанткой в клубе «Алая Роза». До этого — в кафе «У мамаши Тэй».
Официантка… стало быть, питается лучше многих. Потому, наверное, и не увяла раньше времени. Хотя работа допоздна, целый день на ногах — оно здоровью не способствует.
И — встречи с разными людьми. С очень, очень разными. Но до этого мы еще дойдем.
Пока что отвечает быстро, гладко, словно бы заученно. Это кто ж тебя научил, голуба? Ничего, дойдем и до этого. Далее по списку у нас семья… приличная семья, как в прежние времена говорили, интеллигентная. Отец — врач, мать — сразу после окончания исторического факультета вышла замуж и посвятила себя семье… похвально, похвально… только нет уж их давно, ни отца, не матери, ничего не поделаешь, последние судороги старого режима, многие пострадали… опекун — дядя по матери, профессор палеонтологии… надо же… и такое сохранилось в наше время, даже и не представлял себе…
В общем-то это кое-что объясняет. Например, ее манеры и речь. Но если дядька-профессор обучил ее гладко говорить, а возможно, и писать, то прокормить вряд ли мог. В послевоенный период не до палеонтологии было, тут в других сферах специалисты требовались. Оттого и школу бросить пришлось.
В общем-то это кое-что объясняет. Например, ее манеры и речь. Но если дядька-профессор обучил ее гладко говорить, а возможно, и писать, то прокормить вряд ли мог. В послевоенный период не до палеонтологии было, тут в других сферах специалисты требовались. Оттого и школу бросить пришлось.
Но дядькой-профессором мы будем заниматься в последнюю очередь. Хотя тут есть за что зацепиться. Старый пень какое-то время числился в неблагонадежных и даже под арестом был… но последние проверки подтвердили полную благонамеренность его образа мыслей. Настолько, что его даже сейчас оставили на свободе, только под подпиской о невыезде. Так что спрашивать про дядю мы тебя, девушка, пока не будем.
А будем мы тебя спрашивать о людях более близких, их у нас в деле, согласно документам и показаниям свидетелей, двое. Младший брат и любовник (хотя последний данное обстоятельство отрицает). Оба, конечно, в один голос поют о невиновности бедной Рады. Сейчас! Так мы и поверили. Девица — не старый профессор в очках-колесах. Даже если она действительно ни во что не замешана, то все равно статьи о недонесении и пособничестве терроризму по ней плачут. Только впрямь ли не замешана?
— Где, когда и при каких обстоятельствах ты начала свою подрывную антигосударственную деятельность? В какой подпольной ячейке состоишь? В каких акциях участвовала? Псевдо?
Обычно при таком внезапном переходе от мирных, почти домашних вопросов — возраст, образование, семья — к самой сути дела фигуранты пугаются. А эта и глазом не повела.
— Господин следователь, я не понимаю, о чем вы говорите.
И голосок тоненький-тоненький, трогательный-трогательный. Ох, повидали мы такие игры.
Хорошо, пойдем долгим путем.
— В каких отношениях вы состояли с государственным преступником Маком Симом?
— Ни в каких, господин следователь.
И этот невинный взгляд чистых серых глаз. Так бы и врезал. Но нельзя. У нас не контора Волдыря, любит говорить господин прокурор, у нас другая метода.
— Хотите сказать, что вы не знаете человека, который был взят с поличным в вашей квартире?
— Ни в коей мере, господин следователь. Я не отрицаю нашего знакомства. Он какое-то время был нашим квартирантом, служил вместе с братом.
— Однако ваши соседи показали, что это вы в свое время привели его к себе домой.
— Это случайное совпадение, уверяю вас. Мы встретились в кафе, из разговора я узнала, что он знаком с братом…
— И по вашей наводке он положил банду Крысолова?
Нахмурилась. Чистый лоб прорезала морщина. Ай-ай-ай, будешь так делать, красавица, — станешь выглядеть на свой настоящий возраст.
— Ну, была там драка, так мало ли драк по вечерам случается… а уж потом языки длинные народ распустил… вы спросите у госпожи Тэй, если б на самом деле так было, разве б она меня на работе оставила?
— Вам прекрасно известно, подследственная Гаал, что допросить госпожу Тэй в данное время довольно затруднительно, так как она покинула Столицу. Впрочем, если понадобится, мы ее разыщем. Что было дальше?
Пауза. Притворяемся, что не понимаем.
— Итак, вы привели государственного преступника Сима к себе. Что было дальше?
— Да ничего не было! Он и прожил-то у нас всего месяц с небольшим!
— Вы так точно помните срок?
— Ну, знаете, — сердито сказала она, — когда готовишь на целую компанию мужиков, поневоле запомнишь.
— То есть отношения между вами были чисто формальные. Почему же тогда после совершения теракта преступник Сим пришел к вам?
— Дурак потому что, — совершенно искренне говорит, застрелиться и не встать. — Он же дикарь, господин следователь, с гор своих слез и ничего про жизнь человеческую не понимает и про дела столичные.
— Вот как. Дикарь. — Вообще-то это отчасти согласовывалось с другими показаниями. Тем хуже. — Стало быть, нашелся кто-то, кто ему про дела столичные объяснил. И он явился в своем преступном деянии отчитаться. Перед кем? Перед вами? Или перед вашим братом?
Она даже привстала со стула.
— Да вы что! Гай здесь вообще ни при чем! Он как дитя малое — добрый, доверчивый, его всякий обмануть может!
— А вот он, представьте, то же самое говорит о вас. Теми же словами. Бедная девочка, и всякий-то ее обманет, и всякий обидит… Хотя у вашего брата, судя по его личному делу и тому, как складывалась его служба, неплохие умственные показатели. Но представьте себе, я склонен скорее поверить вам, чем ему. Капрал Гаал, конечно, может искренне считать вас бедной хрупкой девочкой, которая погибнет без его геройской защиты, но вот это, — Тофа похлопал ладонью по папке на столе, — свидетельствует об ином. С двухлетнего возраста Гай Гаал находился на вашем попечении. Вы заменили ему и отца, и мать, он полностью и безоговорочно вам предан. И вам легко было вовлечь его, ваше послушное орудие, в преступное сообщество…
— Что вы такое говорите! Гай, конечно, простой совсем, но не кукла какая, чтоб я его куда-то тащила. И притом, когда он на службу поступал — что в погранвойска, что в Легион, — его проверяли раз сто пятьдесят на благонадежность! И нас с дядей заодно!
— Проверяли. Но, к сожалению, и при проверке могут быть допущены ошибки. Мака Сима вот тоже проверяли — и что? — Вот еще проблема, — подумал Тофу. Мы, как правило, строим наши выводы на том, что террористы — это исключительно выродки. На этом проверочная комиссия из ДОЗа и прокололась. Мак Сим не является выродком, но тем не менее оказался террористом из террористов. Ну ладно, дикий человек, дитя гор… Рада Гаал в этой связи представляет гораздо больше интереса. Заметим, что ни брат, ни сестра выродками также не являются. В отличие от всей террористической ячейки, в которой действовал Мак Сим. И тем не менее после подрыва башни противобаллистической защиты — это ж надо додуматься! — он кидается к ним. Подполье меняет политику? Налаживает связи с гражданами? Раньше это считалось невозможным, но раньше и подрыв башен ПБЗ считался невозможным.
— Знакомы ли вам имена: Мемо Грамену, Орди Тадер, Гэл Кетшеф, Сенди Чичаку? — Он рисковал, называя имена не только убитых террористов, но здравствующих и действующих.
Но на арестованную это не произвело никакого впечатления. Она выслушала список деятелей подполья, как набор иностранных слов. Или превосходно владеет собой, или просто дура. Всегда следует учитывать оба варианта.
— Господин следователь, я не знаю, что это за люди. Может, важные персоны. Может, опасные преступники. Так кто ж из важных и опасных меня слушать-то будет? Подавальщицу из рыгаловки? — Похоже, она решила сменить манеры и лексикон «девочки из хорошей семьи» на более привычные по работе.
— А вот чтобы это выяснить, вас сюда и доставили, Рада Гаал. И благодарите всех богов, что доставили к нам, а не в Департамент Общественного Здоровья. Здесь с вами разговаривают… пока.
— Я правда их не знаю, жизнью клянусь! Если они здесь, у вас, поставьте меня перед ними — сами убедитесь.
Хитрый ход, массаракш. Она хочет проверить, кто из ее подельников арестован. Чутье не обмануло Тофу. Девица определенно что-то скрывает. А вот с очной ставкой следует повременить. Пусть подергается, погадает, кого взяли, кого нет… о гибели некоторых участников нападения на башню ей мог доложить преступник Сим, но она должна догадываться, что этим дело не кончится. Даже если она всего лишь связная, а не лидер ячейки. А вот кто упирается, кто дает признательные показания, а кто вообще является нашим агентом, она знать не может, сколько бы ни гадала. В конце концов нервы сдадут, она сорвется — и признается. Так происходит всегда. Проблема лишь в том, чтобы это произошло до суда.
А вот любопытно — она предложила свести ее с подельниками, но не просила о свидании ни с братом, ни с Симом. При том, что арестованные женщины, как правило, молят о встрече с близкими. Такие свидания запрещены, но они об этом не знают. А эта, выходит, знала. Или ей и впрямь все равно? Обвинитель Весо будет просто счастлив заполучить такой матерьялец для процесса. Так и слышишь — «хладнокровное чудовище под маской простушки!». Надо будет обсудить это за очередной партией в трик-трак. Но упражнения Весо в элоквенции — для публики, следствию же надобно знать истину. Сдается, что не так уж ей безразлично происходящее, как бы хорошо Рада Гаал ни притворялась. Она боится. И правильно делает, что боится. Среди террористов, конечно, попадаются экземпляры, у которых атрофировались все чувства, в том числе и страх. Это расходный материал, таким одна дорога — на ликвидацию. А вот с остальными можно работать. Так говорит Умник, и в этом отношении Тофу с господином государственным прокурором совершенно согласен. Нужно только узнать, в чем ее страх, а дальше дергать за ниточки станет легко.
Чего боятся женщины? Боли. Насилия. Не исключено, что для нее это уже пройденный этап, судя по досье. Будь у нее ребенок, Тофа знал бы, как поступить. Но такового не имеется. Тем не менее бабы — и откровенные дуры, и те, которые считают себя умными, — без колебаний жертвуют собой ради близких. Устроены они так, природное свойство организма, биология…