Несколько раз на низкой высоте пролетали вертолеты «Ми-1». Одинокое «полублюдце» медленно проплыло над Доном, подняв на воде рябь. Буксирный катер тянул паром, груженный боевыми машинами; своим усердием маленькое речное судно напоминало муравья, в одиночку волокущего прутик.
Лавируя между солдатами и зарываясь членистыми лапками в грязь, деловито пробежал красноглазый механизм-охотник. На его округлом боку была нарисована советская звезда, а под ней выведено чьей-то хулиганистой рукой прозвище – «Окурок». На тупом рыле прямо под красным глазом для полного набора дорисовали оскаленную пасть.
Отцу сейчас было не до него. Но это и понятно: отец возглавляет СМЕРПШ Второго Южного Фронта. А это – куча организаций, служб и отделов. Но Степка не чувствовал себя обиженным, не маленький – нянька не нужна. Главное, что батя жив. Главное, что он сам окажется при деле, причем – серьезном. Его зачислят в одно из оперативных подразделений СМЕРПШа! Он будет охотиться на пришлых, засланных в тыл, на замаскированных лазутчиков и диверсантов. Потому что СМЕРПШ означает Смерть Пришельцам! Смерть проклятым прилетенцам и предателям-людям, добровольно сотрудничающим с врагами человечества!
Смерть гадам! Смерть разорителям земли донской! Смерть убийцам!
Степка сытно рыгнул, поскреб ложкой по дну, потом поднялся, пошел к реке, чтобы помыть котелок.
Немного смущало, что ему не выдали форму. Одетый в прожженный комбез авиамеханика, он выделялся в толпе и привлекал удивленные и настороженные взгляды. Пока он был чужаком. Но Степан не сомневался, что это – временное. Да и все заняты, некогда дружбу водить. Только он вроде как на лечении.
Степан отнес котелок на кухню, сунул ложку за голенище сапога и осмотрелся, раздумывая, что делать дальше. Вечерело, однако интенсивность работ не снижалась. Одна смена отдыхала, вторая вкалывала в поте лица, третья была на построении, после которого солдат также ждала работа. Плацдарм расширялся и обрастал фортификационными сооружениями.
В конце концов, Степка решил найти Людмилу. Где ее искать – непонятно, но начинать следовало с госпиталя. Наверняка она заходила проведать раненых Кузнеца и Икара, и там можно будет отыскать ведущую к ней ниточку. Да и мужиков проведать не мешало бы. Он слышал, что днем обоих морпехов прооперировали. Имелись шансы, что морпехи поправятся.
Он откинул полог палатки полевого госпиталя с послеоперационными больными. В нос пахнуло лекарствами, Степан с детства ненавидел этот дух. Сразу вспоминался сельский медпункт, унылые очереди у его порога, монотонные пересуды стоящих в них бабушек. Как было скучно и тягостно… Сколько нужно было времени потратить, чтобы в результате получить болезненный укол в зад или противную микстуру.
Поскольку активные боевые действия еще не начались, госпиталь не был загружен работой. Занятыми оказались три койки: на них, отделенные друг от друга ширмами, лежали Икар, Кузнец и какой-то бедолага из инженерных войск, сломавший ногу во время переправы. Два медика – высокая худая женщина лет сорока пяти с собранными в тугой пучок волосами и молодой человек крепкого телосложения – играли в шахматы, сидя за столиком у дальней стены; когда Степка вошел, они одновременно повернули к нему головы.
– Я к ребятам, – сказал Степан, переминаясь с ноги на ногу. Людмилы в госпитале не было, а он надеялся ее увидеть.
Медики не ответили, снова переключили внимание на доску.
Икар спал, приоткрыв воспаленные губы. Под неплотно сомкнутыми веками рывками двигались глазные яблоки. Кошмары, видимо, мучили. Степка прошел мимо на цыпочках.
Кузнец лежал на животе, закопавшись подбородком в подушку. Морпех сосредоточенно глядел на серое перышко, которое он цепко держал щепотью татуированной руки.
– Здоров… – робко поприветствовал его Степка. – Как ты, дядя Ваня?
Кузнец скривился, мол, лучше не спрашивай. Спина, шея и голова – в бинтах. А о том, что под бинтами творится, – и думать не хочется.
– Я… – Степан покосился на склонившихся над шахматной доской медиков. – Ты прости, что я там замешкался. Если бы не я…
– Ты. Спас. Лютика, – с трудом выдавливая из себя слово за словом, произнес Кузнец. – Значит. Мы. Встретили. Тебя. Не. Напрасно.
Степан облегченно вздохнул и улыбнулся:
– Спасибо, дядь Вань.
– Держи. Краба.
Раненый протянул Степке испачканную зеленкой руку. Пожатие получилось крепким, несмотря на его состояние, в Кузнеце сохранилось еще много жизни.
– А не подскажешь, где мне найти Люду? – спросил Степан.
Кузнец подмигнул:
– Дело. Молодое?
– Просто хочу спросить, как у нее дела. Когда мы встречались в последний раз, она выглядела расстроенной.
– Не. Знаю. – Кузнец закрыл глаза. – Видел. Когда. Очнулся. Больше. Не.
За спиной Степки прочистили горло. Он обернулся и обнаружил беззвучно подошедшую женщину-врача.
– А… – протянула доктор. – Товарищ с бронхитом и контузией… Все-таки пришел подлечиться? Или поморочить голову пациенту, который только-только оклемался после наркоза?
Не дожидаясь ответа, доктор проверила капельницу Кузнеца. Прозрачный раствор заструился по трубочке бодрее.
– Пойду я. – Степка повернулся к выходу.
– Нет-нет, теперь погоди!
– Чего? – Степан удивленно поглядел на врачиху.
– Твоя подруга – русые волосы, голубые глаза, первая группа крови – на постельном режиме. – Та говорила чуть в нос умиротворенным голосом; Степка уловил в ее дыхании слабый, но отчетливый запах спирта. – В отличие от тебя, авиамеханика, она лечится. В ближайшее время мадам отправят паромом с передовой. Ее товарищам придется задержаться чуть подольше, пока здесь тихо. – Врач надела очки, которые до этого висели у нее под шеей на толстой хирургической нити. – Я проведу тебя к ней…
– Спасибо! – обрадовался Степан.
– …но сначала я тебя еще раз послушаю. – Доктор взяла его за локоть. – Проходи, снимай тельняшку. Беспокоит меня твой бронхит, как бы пневмонию не проглядеть.
Степан попятился к выходу.
– Мы вроде договорились с тем врачом, который меня осматривал утром: мне болеть некогда…
– Проходи и не упрямься, как маленький. Работы у тебя все равно нет, а больно не будет – обещаю.
Поморщившись, Степка подошел к столу с шахматной доской. Судя по расположению фигур, врачиха выигрывала. Молодой доктор сунул папиросу за ухо и пошел к выходу.
Доктор долго и внимательно вслушивалась в Степкино дыхание, прижимая к его груди, а потом к спине холодный фонендоскоп. Степан скучал, ему хотелось поскорее увидеть Людмилу. Как она там? Наверняка тоже с контузией мучается… Жаль, ему запретили лишний раз говорить, что он нашел отца. Само собой, шила в мешке не утаить, но было высказано пожелание, чтоб он не распространялся о близком родстве с начальником СМЕРПШа Южного Фронта. В любом случае Степка мог сказать Людмиле, что жизнь налаживается и что у них все будет хорошо. Может, не сразу, но потом – обязательно будет. Он пожмет Людмиле руку и, как бы невзначай, задержит ее пальцы в своих. Он заглянет ей в глаза, и те скажут без слов, стоит ли ему надеяться, что он и она… Ну, после войны… Люда, правда, его старше, но кому какая разница? Что он и она… Люда, правда, ученая, а он – неуч, деревенщина. Нет. Наверное, даже пытаться не стоит. Ничего у них не получится. Птицы разного полета.
– Да уж… – протянула доктор безрадостно и отложила фонендоскоп. – Булькает, как каша в котле. Придется поколоть антибиотик.
– А точно нужно? – спросил Степан с сомнением.
– Точнее не бывает. Приспусти штаны, сейчас сделаем укольчик, а потом навестим твою красавицу. Что скажешь?
– Ла-а-адно. – Степан опустил комбинезон до колен.
Врач потерла ему ниже пояса смоченной спиртом ватой. Затем шлепком вонзила иглу. Но не в напряженную ягодицу, а чуть ниже затылка. Степана оглушил хруст кости, похожий на «белый шум» потерявшего волну радиоприемника. Кровь прилила к лицу, и была она горячей, как кипяток.
– Молчи, – сказала врачиха, дожимая поршень шприца.
И Степан молчал, хотя боль была такая, что глаза едва не вываливались из орбит, а зубы отбивали чечетку. Окружающий мир то заволакивало туманом, то, наоборот, он становился избыточно и даже безжалостно четким: становилась видна каждая шероховатость на стене палатки, каждая царапина на столешнице. Оставленные на доске шахматы превращались в страну бескрайних пространств и причудливых форм, в чужой, нечеловеческий мир вроде планеты пришлых, засмотревшись на который можно было навсегда лишиться разума.
Доктор выдернула иглу, Степан качнул головой. Он по-прежнему не мог произнести ни звука, хотя мысленно вопил от боли и требовал объяснений.
– Одевайся, – сказала врач. Степан подчинился, натянул и застегнул комбез. Он стоял, чуть дрожа, и ждал дальнейших указаний.
Доктор выдернула иглу, Степан качнул головой. Он по-прежнему не мог произнести ни звука, хотя мысленно вопил от боли и требовал объяснений.
– Одевайся, – сказала врач. Степан подчинился, натянул и застегнул комбез. Он стоял, чуть дрожа, и ждал дальнейших указаний.
– Сейчас мы отправимся навестить твою подругу! – громко, чтоб это могли услышать остальные, объявила врач. Степан не двигался, ведь в этих словах не было приказа.
– Иди за мной.
И Степан пошел. Кузнец спал, пристроив щеку на подушку. Слышалось его ровное дыхание. Икар до сих пор не очнулся. Третий пациент – солдат-инженер со сломанной ногой – сидел на своей койке и со страдальческой миной на лице ощупывал бедро выше наложенного гипса, парень бросил жалобный взгляд на доктора и на Степана, бредущего, точно на привязи, но ничего не произнес.
Доктор откинула полог палатки и оказалась нос к носу со своим коллегой. Вокруг молодого человека еще витали клубы табачного дыма.
– Закончили? – спросил он дружелюбно.
– Да, – ответила врачиха. – Мы зайдем в соседний блок. Ты на хозяйстве.
– Добро, – кивнул коллега и проскользнул мимо Степки.
Снаружи был теплый вечер. Заходящее солнце перекрасило речные волны в золотисто-красный цвет. Продолжалась работа, не было ни одного праздно шатающегося человека. Урчали моторы. Ржали лошади, зарываясь копытами в грязь, они тащили тяжелогруженые повозки. Плацдарм жил, дышал, разрастался.
Степан следовал за врачихой. Ему не хотелось, но он ничего не мог с собой поделать. Оглядевшись, женщина развязала полог соседней госпитальной палатки и шагнула в темноту. Она отступила в сторону, пропуская Степана, а потом тщательно закрыла вход.
Степка стоял и молча ждал указаний. Ему хотелось сбежать. Но сразу же вернуться – правда, с автоматом.
– Снимай одежду, – бросила врачиха, не глядя на Степку. Она сунула в карман халата руку, вытащила маленький – можно спрятать в ладони – шар, по полупрозрачной поверхности которого плавали разноцветные разводы, похожие на нефтяную пленку на воде. Доктор положила шар на середину ладони, прикоснулась к его полюсу указательным пальцем другой руки и плавно повела кистью вверх. Шар разрастался, он точно прилип к подушечке указательного пальца.
Степан сбросил сапоги, выбрался из комбинезона, стянул тельняшку. Вещи падали на пол как попало. Шар тем временем стал еще больше, внутри его зародилось лиловое свечение. В его мерцании черты лица женщины утрачивали человечность, преображались в хищный демонический лик. Врачиха больше не держала шар между ладонями – он стал слишком большим. Мерцающий объект висел над полом сам по себе, его поверхность то и дело выпускала короткие щупальца молний. Прикоснувшись пальцем к переливчатому боку, врач сузила шар, превратила его в веретено высотой более полутора метров.
Степка снял всю одежду, теперь он стоял, сильно ссутулившись, и смотрел прямо перед собой. Внутри «веретена», за сумасшедшими красками «нефтяной пленки» проявился человеческий силуэт. И в следующий миг босая ступня пробила цветастую поверхность, из озаренной лиловым светом глубины, словно из люка «блюдца», вышел голый человек.
Это был Степкин двойник. Точнее, на первый взгляд он казался двойником. Сам Степан, несмотря на свое беспомощное положение, тут же увидел отличия: более заметная худоба, слишком выпирающие ребра грудной клетки с четко выраженным птичьим килем, более узкие ключицы; взгляд существа был иным, и какие-то неуловимые отличия имелись и в лице, хотя поджившая рана от кислоты пришлого-лазутчика багровела на своем месте.
Не говоря ни слова, двойник наклонился и надел Степкины трусы.
– Иди внутрь! – распорядилась врачиха, указав Степану на «веретено».
Он пошел, завороженно глядя на переливающиеся краски.
Острая, как бритва, сталь рассекла полог палатки. Послышался звук, похожий на рычание цепного пса. Врачиха пискнула, словно крыса, и одним текучим движением впрыгнула внутрь «веретена». И мерцающий объект тут же сжался, слился в миниатюрный шар, который с тяжелым шлепком упал к ногам Степана, не успевшего сделать шаг в мерцающую глубину.
Он стоял, изумленно моргая. Навалилось ощущение чудовищной беспомощности вкупе с почти детским страхом – мол, меня бросили! Я остался один! Что мне делать?
Вероломный удар в спину швырнул Степана на пол. Двойник наступил ему коленом между лопаток, схватил за шею и прижал щекой к полу. Из этого положения Степан увидел замерших возле рассеченного полога полковника Старикова – тот сжимал «наган» левой рукой, – капитана-великана с казацкой шашкой и, как ни странно, солдата в гипсе из госпиталя, – тот вполне уверенно стоял на травмированной ноге.
– Всем стоять! – прорычал капитан. – СМЕРПШ!
– Я поймал их агента! – с неподдельным испугом протараторил двойник; брошенный врачихой в окружении врагов, он понимал нечеловеческим своим разумом, что должен действовать особенно нагло, чтоб выбраться из передряги живым. – А ну, гад, говори, что ты лазутчик! – закричал он на Степку. – Говори, что ты пришлый!
Степан почувствовал несказанное облегчение. Ему, наконец, подсказали, что делать.
– Я – лазутчик, – пролепетал он, не имея сил набрать в сдавленную грудь воздуха. – Я – пришлый.
– Громче! – потребовал двойник.
Грянул выстрел. Степан увидел, как пламя осветило дуло отцовского «нагана». Двойник отшатнулся, зажал кулаком рану пониже уха, а затем кинулся через койки, через тумбы и медицинское оборудование – напролом, переворачивая и ломая все, что встречалось на пути, – к дальней стене палатки. Зашипело и забулькало в ядовитых железах, двойник выхаркнул аэрозольное облако кислоты, которое тут же прожгло в палатке широкую дыру.
Полковник выстрелил еще раз, ноги существа подломились, оно врезалось в аппарат искусственного дыхания, затем рухнуло навзничь. Расплавленный кислотой брезент стекал стеклянистыми нитями двойнику на лицо.
На миг воцарилась тишина. Степан слышал только собственное сердцебиение. Он снова не знал, чьи приказы ему полагается выполнять.
– Ого, товарищ полковник, – уважительно протянул капитан. – А как вы догадались? Времени-то не было рассматривать…
– По следу резинки от трусов. – Полковник убрал револьвер в кобуру. – Сразу же видно, на чьей заднице только что было белье. – Он подошел к Степке. – Вставай, сынок. Все закончилось, ты молодец.
Степка вяло зашевелился. После хватки двойника болела шея и спина. В том месте, куда сделала инъекцию лжеврачиха, будто гвоздь застрял.
– Гришка, – обратился капитан к солдату с гипсом на ноге, – подай ему одеяло!
– Есть! – Гришка проворно кинулся к ближайшей койке.
Полковник Стариков помог Степке подняться.
– Все хорошо, сынок, – бормотал он, часто моргая единственным глазом. – Как ты себя чувствуешь? Не ранен?
Степан был благодарен отцу за то, что тот пристрелил двойника. Не попытался взять нелюдь живым или провести с существом какие-то переговоры, а изничтожил, выполол, как вонючий сорняк. Степка хотел сказать, да не мог – не было приказа говорить. Он чувствовал себя собакой, которая все понимает, да сказать не может. Только выступили на глазах непрошеные слезы. Капитан в это время поднял радужный шар, поднес его к глазам, точно надеялся разглядеть внутри пришлых.
– Еще одна бесполезная игрушка в нашей коллекции, Петр Степанович, – сказал он полковнику.
Сквозь брезентовые стены слышались голоса. К госпитальной палатке стягивались обеспокоенные бойцы. Зазвучали резкие окрики: «Не приближаться! Работает СМЕРПШ! Расходимся, товарищи!» Вокруг места события уже было выставлено оцепление.
– Товарищ полковник! Товарищ капитан! – Гришка внезапно отпрыгнул к порезанному пологу. Солдат держал одеяло, которое он должен был передать Степке, словно щит. – Оно еще живое!
Капитан сунул шар в карман, перехватил шашку, готовый встретить врага сталью. Полковник отпрянул, потянул сына за собой.
Степан почувствовал дурноту. В полумраке, царящем в палатке, было видно, что живот двойника дергается, словно под кожей ворочаются беспокойные черви. С влажным треском плоть лопнула от солнечного сплетения до лобка. Крови не было, наружу хлынул поток мелких членистоногих тварей. Ниже, под их кишащей массой угадывались рубиновые капли, похожие на крупную смородину. Степан уже видел такие, когда в драке вспорол брюхо пришлому-пасечнику. Не то икра, не то яйца. Двойник носил в себе аналогичную «кладку», и сейчас стеклянистые оболочки лопались одна за другой, высвобождая новых и новых насекомовидных гадов.
Часть «жуков» осела на трупе двойника, в ход пошла кислота и мощные жвалы. В считаные секунды обнажились нечеловеческие узловатые кости. Остальное членистоногое полчище ковром растеклось по полу. «Жуки» с одинаковым рвением набросились на шерстяные одеяла, на брезент, на деревянные ножки коек.