Сбитый с толку Степан ответил неразборчивым междометием. Да еще и зубы, как назло, клацнули от холода.
Людмила прикоснулась к его пальцам.
– Что-то ты совсем как ледышка, солдат, – проговорила она с придыханием.
– П-пустяки, – отмахнулся Степка. – Я ж деревенский – закаленный, значит.
– Нет-нет. – Послышался шорох, Людмила сбросила с плеч бушлат. – Надень вот.
Степан удивленно отпрянул:
– Еще чего! Совсем, что ли…
– Надень бушлат и обними меня, – сказала, точно разъясняя прописную истину, Людмила. – Кто будет бить пришлых, если ты сляжешь с пневмонией? Ты спас мне жизнь, я отвечу тебе добром, по-моему – все справедливо.
– Сейчас. – Степка больше не заставлял себя упрашивать; быстро накинул теплую куртку на плечи и потянулся к Людмиле. Но теперь дрожал он еще сильнее, а главное – заметнее.
– Только без глупостей, – на всякий случай предупредила она и повернулась спиной. – Можешь начинать греть.
Степан мягко притулил Людмилу к себе, обхватив ее руками чуть ниже груди. Непривычный женский запах щекотал ноздри. Перед глазами была макушка с гладко зачесанными, разделенными едва заметным прямым пробором волосами. А над макушкой отблескивала голубоватой сталью река.
Они молчали. Шесть дней назад Степан столкнулся в степи с умирающим от костянки всадником. Всего шесть дней назад… Сколько с тех пор всего случилось. Что было бы, если бы сразу после роковой встречи он ушел в степь? До сих пор бы сидел, затаившись в какой-нибудь лисьей норе, и ожидал проявлений смертельного недуга. Не встретил бы отца, не встретил бы Людмилу, не попал бы в стан советской армии. Так и жил бы, полагая, что кругом лишь пришлые да полудикие общины людей. Вернувшись из изгнания, он оказался бы на пепелище. А потом его – убитого горем, растерянного – сцапали бы бандиты или люди, прошедшие через вражеские фабрики по изменению.
Затем Степан подумал, что пришлые произвели армию уродов от отчаяния. У самих осталось мало силенок, чтоб продолжать войну, вот и решили воспользоваться подручным материалом. Он видел измененных, вооруженных луками, копьями, топорами и винтовками. Но он бы не удивился, если бы узнал, что уроды под контролем пришлых осваивают трофейную советскую технику. В Трудовом уже применялось оружие, которое смахивало на реактивные системы залпового огня. Наверное, это было лишь начало. Да и само нападение на Старый Режим – а также, возможно, на «Светлый путь» – было не чем иным, как проверкой новых боевых единиц. Уроды учились воевать, нарабатывали опыт и привыкали к вкусу крови. Для этой цели разрозненные степные общины подходили как нельзя кстати.
Людмила же думала в тот момент совсем о другом.
– Моего отца забрал СМЕРПШ чуть больше года назад, – проговорила она тихо, словно до сих пор боролась с сомнениями: делиться ли со Степаном своим сокровенным или лучше оставить все как было. – Он был простым ополченцем, Степа! Его даже на передовую не пускали из-за сердца. Он был на подхвате: рыл окопы, носил воду, помогал санитарам, работал каменщиком на восстановлении разрушений. Он не мог знать ничего важного, он находился в стороне от основных событий. Его обвинили по доносу, и сколько бы я ни пыталась справиться о его судьбе, я не получила ни слова в ответ. Скорее всего его пристрелили как бездомную собаку или забили на допросе, а может, у него остановилось сердце…
– Люда. – Степан провел ладонью по ее животу, с замиранием сердца положил пальцы на пряжку ремня. – Жалко, что так случилось с твоим отцом. Не теряй надежду: чудеса иногда происходят.
– Чудеса… – фыркнула Людмила. – Давай расскажи еще, что ты в Деда Мороза веришь.
Рука Степана скользнула по внутренней стороне бедра биологички, затем поднялась выше – снова к пряжке ремня. Дыхание невольно стало шумным, прерывистым. Степану было неловко, но он ничего не мог с собой поделать. Людмила выгнула спину, не потакая Степкиной инициативе, но и не останавливая его.
Неожиданно Степан отстранился. Отпрыгнув на метр, он согнулся над лужей и разразился кашлем. В воду упали шлепки мокроты. Людмила застыла, от холода обняв себя за плечи.
Степан прокашлялся, вытер запястьем губы. В груди саднило, внутри черепной коробки зародилась тупая боль. Он перевел взгляд на Людмилу:
– Это похоже на бронхит?
Биологичка замялась:
– Идем, проводишь меня в госпиталь. – Она поглядела в сторону палаток.
Бушлат вернулся на плечи Людмилы. Теперь Степан ощущал еще более сильный стыд. Ну, как будто он напился и накуролесил прилюдно. Или будто решил, рисуясь на публике, поднять штангу с солидным весом, а вместо этого лишь громко испортил воздух.
– Кое-кому лечиться надо, а не воевать, – заметила Людмила.
– Спасибо, – буркнул Степка. – Меня сегодня уже подлечили. Слушай… – Он потер до сих пор саднящий затылок. – А костянку можно вылечить? Ну, чисто теоретически?
– Нет, конечно. – Биологичка вздохнула. – Но работы над вакциной ведутся. Некоторые формы можно ослабить при помощи обычных противогрибковых средств, это дает пациенту время. Для опытов нужны добровольцы, а таких, сам понимаешь, кот наплакал.
– А уже зараженные?
– Их много на юге, на территориях пришлых.
– А ты можешь еще раз проверить меня?
Людмила покачала головой:
– Мне нужна лаборатория отдела биологических угроз. Хотя бы вроде той портативной, что была у меня в походе. Я бы привезла ее сюда, но меня не пускают на другой берег Дона… что довольно странно… Хотя, – она поглядела на Степку, – если ты попросишь своего отца, чтоб в мое распоряжение на время передали лабораторию госпиталя, я, может, и смогу провести несколько тестов.
– Ладно. – Степан отмахнулся, еще не хватало использовать блат. – Забудь. Нет у меня никакой костянки.
Мимо них прошел капитан Слюсарь. Преодолевая расстояние от кочки до кочки великанскими шагами, он поглядел на Степку и Людмилу так, словно те были ему должны денег. Степан даже ощутил под ложечкой холод. Раз-два, и капитан скрылся в ночи, только продолжало доноситься ритмичное хлюпанье грязи под кирзачами.
Людмила откинула полог палатки.
– Зайди, – пригласила она тоном, не терпящим возражений.
В сумраке собрались врачи. Они что-то обсуждали, встав в кружок в самом темном углу. Как только Людмила и Степан вошли, разговор оборвался. Несколько пар глаз бросили в их сторону настороженные взгляды, в неверном освещении казалось, будто у глядящих нет белков, будто между тревожно моргающими веками царит чернота космоса. У Степана едва не вырвалось: «Чур меня!», но он списал увиденное на собственное неважнецкое самочувствие и усталость. Не мог же весь медсанбат состоять из биоконструкций пришлых? Переглядываясь, медики стали расходиться. Воздух был наэлектризован, словно перед грозой.
Людмила потянула Степку за рукав, поставила его под единственную, работающую вполнакала лампочку.
– Склеры потемнели, – сказала она, заглядывая ему в глаза. – Не тошнит?
– Нет, – мотнул головой Степан. – Я вроде плотно поел ближе к вечеру. С тех пор не голодный.
– Вам помочь, коллега? – обратился к Людмиле пожилой врач, под халатом которого угадывались не очень уместные в полевых условиях жилетка и галстук.
– Нет, не нужно. – Степан сейчас же отступил в тень. – Я уже ухожу.
– До завтра, – сказала Людмила.
– До завтра, – ответил ей Степка. Повернувшись к медикам, он добавил: – Всего доброго.
Прозвучало почему-то издевательски, хотя Степан, как ему думалось, произнес пожелание абсолютно искренне.
В блиндаже для личного состава СМЕРПШа оказалось людно. Когда Степка спустился в сруб, произошло то же самое, что и в госпитальной палатке: разговор оборвался. В блиндаже оказались рядовые сотрудники, офицеров не было. И снова несколько пар глаз уставились на него с легкой тревогой и недоумением. Дескать, что здесь забыл?
– Здорово, ребята, – сказал Степан; он слишком устал, чтобы искриться дружелюбием. – Степан Стариков.
– Здорово… Вечер добрый… Здорово, коли не шутишь… – ответили ему нескладно.
– Сынок… – бросил кто-то сквозь зубы, отвернувшись к стягу.
Пахло потом, мылом, луком и копченой рыбой. На столе, за которым накануне беседовал полковник Стариков с сыном, лежал порезанный черный хлеб, варенная в мундире картошка, несколько очищенных луковиц. Над жестяными кружками курился пар. Судя по рыбным костям и крошкам, трапеза уже подошла к концу. Одни солдаты сидели за столом, другие – на полу, привалившись спинами на стены.
Степка отыскал свой бушлат. Теплую куртку, которую он привез с аэродрома близ Степного, кто-то швырнул в угол сруба, а кто-то несколько раз наступил грязным сапогом. Но, в общем, это было понятно – в блиндаже для своих места не хватало, и никто не собирался церемониться с чужими.
– Где прилечь можно? – спросил Степан, вглядываясь по очереди в лица бойцов.
– А ты, брат, разве… не с офицерами? – спросил его чернявый, давно не бритый парень.
– Мне с унтерами привычнее, – отозвался Степан и протянул парню руку: – Степа.
– Арсен. – Чернявый энергично встряхнул ему кисть. – Ну, если так привычнее, то падай, где стоишь!
– Степа. – Он протянул руку следующему бойцу.
Они назвали ему свои имена: кто-то – подозрительно поглядывая, кто-то сдержанно, кто-то почти приветливо… Кто-то едва прикасался к его руке, а кто-то сжимал ладонь с чрезмерной силой, кто-то сначала тщательно вытирал пальцы покрытой жирными пятнами тряпицей и лишь потом отвечал на рукопожатия.
– Виктор… Кузьма… Зураб… Стас… Йонас… Саша…
Когда знакомство закончилось, Степка не удержался и полюбопытствовал:
– Раскололи докторишку?
На него снова уставились с удивлением и неприязнью. Мол, суешь нос не в свое дело.
– А то, – пробурчал, в конце концов, старый служака Кузьма.
Эту брошенную сквозь зубы реплику остальные расценили как разрешение обсуждать произошедшее. Бойцы заговорили, не обращаясь конкретно к Степану, а вроде как продолжая прерванный разговор:
– Васюта рассказал, где спрятал свое «блюдце».
– Оно было, считай, под носом – на дне реки.
– «Блюдце» уже подняли, сейчас там работают саперы.
– И все руководство там.
– Одним летуном стало больше, спасибо и на том Васюте.
– Тот случай, когда чистосердечное признание не смягчит приговор.
– Вот и доверяй после этого докторам, – вставил Степан.
– Да уж… – согласились с ним не без горечи. – Думаешь – настоящий человек, а оказывается – шкура продажная.
Степан опустился на пол, расправил бушлат.
– Мужики, я вздремну, – обратился он к бойцам. – На меня не обращайте внимания.
– Валяй, дремли, – ответили ему. – Жалко, что ли…
Он привалился спиной к стене, накрылся по глаза бушлатом и попытался заснуть. Но, по-видимому, его индивидуальный режим дня и ночи был сбит напрочь. То и дело хотелось кашлять, и он сухо перхал в воротник бушлата. О костянке Степка старался не вспоминать, от одной мысли, что Людмила могла ошибиться, опровергнув страшный диагноз, его бросало в холодный пот. Да и в командовании не дураки сидят: если решили, что людей, побывавших на территориях пришлых, не стоит помещать в карантин, значит, имелось на то основание.
Бойцы говорили вполголоса о том и о сем. Гадали, дадут ли им выспаться в эту ночь или же облава продолжится. А ежели продолжится, то будут задействованы все резервы или все-таки кому-то удастся отдохнуть? Предполагали, когда начнется наступление. Кузьма ворчал, что войска теряют инициативу, что им бы сейчас рвануть до самого Ростова, а они торчат на одном месте, позволяя неприятелю подготовиться к обороне или спланировать свой удар. Арсен проговорил почти шепотом, что якобы ни одной душе не разрешено покидать плацдарм, это распространяется даже на раненых и на ординарцев из штаба фронта, то и дело прибывающих сюда с поручениями от командования.
– Как би н-нас в смертн-ники не записал-ли, – добавил, шумно отхлебнув горячего чаю, остроглазый и бледный Йонас.
На латыша зашикали, обвиняя его в том, что он «каркает».
Повисло молчание. Кто-то жевал хлеб, кто-то размешивал сахар, стараясь не греметь ложкой по кружке.
– Вроде бы заснул, – сказал Арсен, и Степка понял, что говорят о нем.
– Слава тебе, господи, – пробурчал Кузьма. – Принесло же на нашу голову…
Степану стало обидно. Ведь он не сделал ничего дурного этим людям. Ну, да ладно – на обиженных воду возят. Переживем. Еще будет время показать, что он – свой.
– Давай, доставай скорее! – Степан решил, что этот юный нетерпеливый голос принадлежит Стасу.
Загремело стекло. Не громко, а так, словно кто-то в ладони пару рюмок перекатывал. Послышался дружный вздох.
– Люблю я! Страсть люблю шманать докторишек! – сладострастно приговаривал Стас.
– Тише ты, да? – буркнул на него Арсен.
– О! Вот это дело! – Кто-то потер ладони в предвкушении, скорее всего это был усатый и мрачный тихоня, представившийся Сашей. Видимо, в поле зрения, наконец, оказалось то, что смогло его оживить.
– Сколько здесь? Литр? – А этот глубокий, поставленный, как у актера или диктора радио, голос принадлежал Виктору. – Или около того?
– На всех хватит, Витек, – проговорил Арсен.
– Позвольте, а это что за ампулы? – спросил Виктор удивленно. – Их зачем вы притащили?
– Морфинчик, – сказал Саша, но скорее удрученно, чем радостно. А потом добавил еще более мрачно: – Охренеть, мужики.
– За эт-то расстрел-ляют, – высказался Йонас.
– На хрена было тащить наркотики? – прошипел Кузьма.
– Как на хрена? – удивился Стас. – Кузя, ты что – попутал? Спирт – это копейки, а морфин – золото.
– Расстрел-ляют, – повторил Йонас.
– Ну да! Аж два раза! – весело возразил Стас. – У меня все на мази, завтра сбагрю, и будем мы с вами в шоколаде…
– На место завтра отнесешь, – сказал строго Кузьма.
– Да чего вы, румяные? В госпитале такой шухер, что сам черт ногу сломит! – продолжал стоять на своем Стас. – Не сегодня, так завтра – в наступление. Никто не хватится! Парой ампул больше, парой – меньше…
– Эй, потише говори, ладно? – подал голос Арсен.
– Спирт – это я понимаю, – проговорил бархатисто Виктор. – Спирт – дело богоугодное. Но неохота лишиться головы из-за чьего-то обезболивающего.
– А вдруг завтра тебе, Стасик, ногу оторвет по самый зад? – это уже пробурчал в седые усы Саша. – Побегут за морфином, и окажется, что твою ампулу какой-то шустрый фраер на тушенку сменял.
– Да пошел ты… – бросил ему Стас. – Если продолжится та же песня, у нас скорее врачей не останется.
– Завтра вернешь ампулы на место, – повторил распоряжение Кузьма.
– Да как я верну?
– Как взял, так и вернешь.
– Ну, вы, мужики, и задачи ставите!
– А не вернешь, так может самострел с тобой приключиться, – добавил Саша скучным голосом. – Со смертельным исходом.
– Хорош пугать! – воскликнул Стас. – Пуганые уже!
– Молчи! Молчи, баран! – послышался шорох ткани. Очевидно, Арсен схватил Стаса за воротник гимнастерки. – Он проснулся! – проговорил солдат шепотом, имея в виду Степана.
Воцарилась тишина. Сидя с закрытыми глазами, Степка почувствовал тяжесть направленных на него взглядов. Он старался дышать ровно и не дергать глазными яблоками. Чувствовал себя Степан не в своей тарелке. Ему было так стыдно, словно это он украл из госпиталя спирт и обезболивающее. Свет электрической лампочки слепил его сквозь смеженные веки.
– Эй, Степан! – едва слышно позвал Арсен. – Ты спишь, брат?
– Степ-Степ-Степа! – Стас словно козла пытался приманить.
– Степ-па, ви спит-те? – спросил Йонас.
– Степочка? – бархатисто окликнул его Виктор.
Снова повисло молчание. Степан слышал, как бурчит в животе у Стаса и как потирает ладонью усы Саша.
– Да дрыхнет он без задних ног, – пришел к выводу Кузьма.
– Мне б в папаши полковника, и я бы дрых, как дитя – ни забот, ни хлопот, – подхватил Стас.
– Ладно. – Саша снова потер ладонями. – Пусть он спит, а мы пока по маленькой для успокоения нервов. И тоже – на боковую.
– Да, давай – по маленькой… По маленькой… – подхватили со всех сторон, забыв о недавнем споре.
Послышался звук свинчиваемой крышки, пахнуло характерно и жгуче. Забулькало – это спирт разбавили водой, чтоб получилось пойло не крепче водки. Еще через несколько минут Степка услышал шумные глотки, выдохи и довольное покрякивание. И вскоре кто-то потушил лампочку.
Вместо лица – темная костяная маска с блестящими из-под омертвевших век воспаленными глазами. Вместо рта – крокодилья пасть, полная мелких изломанных зубов. Вместо рук – кривые узловатые ветки. Вместо голоса – пронзительный птичий крик.
Степан проснулся в поту и с заходящимся сердцем. Было темно, кто-то похрапывал. Со стороны неплотно прикрытой двери тянуло холодом.
Старясь не шуметь, Степан поднялся, накинул бушлат и двинулся к выходу. Когда дверь приотворилась и в блиндаж проник жидкий предрассветный свет, Степка увидел, что народу в срубе поубавилось: очевидно, кого-то все же вызвали среди ночи в связи с вчерашней шумихой и обнаруженным «блюдцем».
Наверху Степан прокашлялся, словно заядлый курильщик. В поле зрения попалась великанская фигура капитана Слюсаря. Офицер шагал по грязи с таким видом, будто он – Петр Первый, инспектирующий строительство Петербурга. Направлялся капитан к «блюдцу», нависающему кормой над речными волнами. Удивительная конструкция пришлых на фоне разбитого траками берега и свинцового осеннего Дона выглядела словно ограненный драгоценный камень, втоптанный в дорожную грязь.