– Это наши лошади! – выкрикнул Степка, судорожно прикидывая, сколько осталось патронов и что ему делать: пытаться снять бандитов по одному, не высовывая носа из-за своего не очень надежного укрытия, или же бежать, отстреливаясь? Если отступать – то куда? Похоже, встрял он основательно. Принесло же этих гадов на его голову! Как будто мало было пришлых и прочих бед… Он-то думал – в Ростов поскачет. Он-то думал – отдаст жизнь, пытаясь выручить своих из лап прилетенцев. Размечтался, простофиля. Все обернулось куда прозаичнее: столкновением с группкой головорезов из-за сбежавшего табуна.
– Чьи-чьи, говоришь, лошади? – подали голос из-за кустов.
– Каменской общины! – отозвался он, напряженно вглядываясь в стену сплошной растительности.
– Нет больше такой, – безжалостно проговорили в ответ. – Вся степь видела, как у вас полыхало давеча.
Степан сжал зубы. Сдаваться он не собирался, бандиты жалости не ведали. Тех, кому не повезло оказаться у них в руках, гарантированно ждали пытки, издевательства, а затем, возможно, рабство. Но куда вероятнее – смерть.
Но бандиты решили убедить его в обратном.
– Сложи оружие, парень, зла мы тебе не желаем. Подумай сам, ты – один, а нас – много. И будет еще больше, потому что остальные уже спешат сюда.
Степан молчал. Солнце начинало припекать, стоял густой запах степной травы, и жужжали пчелы, было бы чертовски обидно сложить голову в такой погожий день.
– Вам вчера и так сполна досталось, – продолжили увещевать с той стороны, – поэтому мы тебя не тронем. А знаешь что, парень? Присоединяйся лучше к нам! Коня подарим и ствол хороший! Кто ты в поле, когда один? Никто! А вместе – мы сила! Это говорю тебе я, Седой Цыган. Ты – парень резвый, нам нужны такие. Слово даю: сложи оружие и выходи к нам на разговор, никто пальцем тебя не тронет.
Сухой бурьян затрещал, замотал кудлатыми верхушками. Степка ругнулся и передвинулся к остаткам боковой стены. Похоже, пока одни заговаривали зубы, другие пытались зайти на него с фланга.
– А ну, стоять! – заорал он и врезал по бурьяну короткой очередью.
Бандиты в ответ принялись палить одиночными с двух сторон, Степка оказался под перекрестным огнем. Развалины, служившие ему укрытием, мгновенно заволокло известняковой пылью. Пули высекали искры из расшатанных блоков и с хулиганским свистом уходили рикошетами в произвольных направлениях.
Степан растерялся, над его головой гремело и визжало, даже выглянуть из-за стены было невозможно, не говоря о том, чтоб отстреливаться. Затем он расслышал многоголосый лай, и уже через несколько мгновений на склоне яра появилась тщедушная фигура деда Бурячка, окруженного отчаянно трусящими, заливисто тявкающими из-за стариковских ног шавками.
– А тебя-то куда понесло… – удрученно простонал Степан, глядя, как дед двумя руками поднимает свой «наган», выискивая среди бурьяна неприятеля.
Бандиты переключились на новую мишень. По склону яра заплясали фонтанчики земли. Дед выпустил несколько пуль в заросли, сноровисто упал на землю. Над серыми стеблями увядшей полыни показалась его блестящая от пота лысина. Дед, вытянув руку с зажатым в ней револьвером, снова принялся целиться в засевших среди бурьяна бандитов. Автоматная очередь срубила полынь под корень, над головой старика вспыхнул кровавый нимб. Выронив «наган», дед Бурячок скорчился на пожухлой траве, а бандиты продолжили стрелять – без особого смысла, просто дав волю жажде крови и нездоровому азарту – в жмущихся к убитому старику собак.
Степан одним движением перебросил себя через огрызок стены и прыгнул в кусты, за которыми скрывался головорез, назвавший себя Седым Цыганом. В ушах свистел ветер, в голове не было ни одной мысли, кроме всепоглощающего стремления найти неприятеля до того, как тот успеет срезать его очередью. А по нему уже стреляли: казалось, что прямо перед глазами вспыхивают яркие, колючие звезды, а в лицо дышит раскаленным металлом и пороховыми газами ветер. Вероятно, это были просто причуды восприятия, работающего на пределе возможностей. Но Степка готов был поклясться, что несколько пуль вспороли воздух в сантиметре над головой, разворошив ему волосы.
Он врезался в пружинистые ветви кустарника, дал очередь перед собой, упал на спину, перекатился, уходя с возможной линии выстрела.
Из-за ствола ивы высунулся стриженный под горшок мародер, он оказался совсем мальчишкой: на безусом лице читалась растерянность. Но вооружен пацан был основательно – американским автоматом Томпсона, полученным когда-то по ленд-лизу и осевшим до поры до времени в загашниках у военных.
Степан успел выстрелить первым, на ствол дерева, принявший половину пуль очереди, на плакучие ветви, унизанные золотистой листвой, обильно плеснуло дымящейся кровью.
В следующий миг Степка уже был на ногах, и ствол его пистолета-пулемета рыскал из стороны в сторону в поисках следующего врага. Искать довелось недолго, поле зрения заслонила уже знакомая косматая рожа.
Палец вдавил спусковой крючок, но «ППШ» издал лишь холостой щелчок.
Глаза косматого бандита торжествующе блеснули, и дальше все завертелось еще быстрее.
Степка перевел взгляд на лежащий у корней ивы автомат Томпсона, в этот момент косматый порывисто шагнул вперед и ударил со всей дури ногой. Выбитый «ППШ» пролетел, вращаясь, под ветвями и упал в воду. Степана отбросило к дереву; оттолкнувшись от ствола, он кинулся к автомату Томпсона, но когда пальцы почти легли на рукоять, сокрушительный удар по затылку на несколько секунд погасил его сознание.
Разлепив веки, Степан увидел над собой дула нескольких «калашей». В глазах двоилось, и трудно было сказать, сколько именно бандитов пялится ему в лицо.
Косматый с глухим ворчанием схватил его за грудки и приподнял над землей. Степан сунул руку к поясу, выхватил нож и даже успел раскрыть лезвие до того, как кто-то сзади перехватил запястье и, скрутив кисть, заставил разжать пальцы.
– Ты Федьку нашего убил! – Косматый замахнулся. Кулак, по весу похожий на кувалду, врезался Степану чуть ниже скулы. Кровь моментально наполнила рот, и боковые зубы зашатались. В обожженную слюной пришлого челюсть точно шиферный гвоздь забили. – Знаешь, кто я такой? Слыхал обо мне?
Степан сплюнул кровь и улыбнулся, показав бандитам испачканные зубы.
– А ты – убил деда, – проговорил он, глядя косматому в темные, как ночь, глаза. – В аду тебе гореть, сука, как бы тебя ни величали прихвостни.
– Я – Седой Цыган! – крикнул косматый, обдав запахом несвежего дыхания. – К костру его! – проревел он остальным. – Поджарим пятки! Авось запоет что-нибудь занимательное!
Степка кивнул и попытался замаскировать свою боль, безграничную тоску и вполне понятный страх глумливой улыбкой. Запоет-запоет он, начнет прямо с костянки. И на этом мучения его, вероятно, закончатся. Не станут мародеры возиться с пленником, от которого можно подцепить смертельный недуг, пустят пулю в затылок – и все разговоры. Но лучше уж так, чем под собственные крики да вонь обгорающего мяса.
Кто-то на полном скаку съехал со склона на берег, вклинился в чащу, распугав сбившихся на середине ручья каменских лошадей.
– Седой! – прокричали встревоженно. – Казаки скачут! Уходим-уходим!
Степан повел плечами, пытаясь освободиться. Косматый, не разжимая на его груди хватку, заковыристо ругнулся.
– … еще не хватало! – договорил он, а затем коротко ткнул кулаком Степке под дых. – Связать! – распорядился, выхватив взглядом пару подельников. – И на коня! С собой возьмем!
– Сделаем, Седой! – угодливо отозвались окружившие Степку бандиты.
– Костянка, – просипел Степан, хватая ртом воздух. – Костянка… – успел повторить он, прежде чем жесткая веревочная петля, словно удила, захлестнула ему рот. Напуганные приближением казаков, бандиты пропустили мимо ушей то, что тщился сообщить им пленник. Пока один подельник Седого Цыгана держал Степана за плечи, второй торопливо обматывал вокруг его рук бечевку.
– По коням! – завопили у Степки над ухом.
– По коням! – заметалось эхом между склонами яра.
Неподалеку по-прежнему заливались надсадным лаем оставшиеся в живых дворняги. В отдалении нарастал рокот – вроде того, что обычно можно услышать перед грозой.
Седой Цыган свистом подозвал своего мускулистого каурого коня и легко запрыгнул в седло. Бандиты подтащили Степана к Валету; жеребец старосты Ивана стоял уже взнузданный и с подозрением глядел влажными глазами на суетящихся незнакомцев. Степана одним махом забросили поперек его спины, словно тюк, примотали крест-накрест веревкой. Валету все это не нравилось, он недовольно ржал и пытался гарцевать. Тогда косматый несколько раз приложил жеребца по загривку плетью и по-хозяйски сграбастал его поводья.
– Сейчас поскачем, парень, – бросил бандит, обращаясь то ли к украденному жеребцу, то ли к пленнику. Степан на всякий случай сердито промычал.
– Лошадей не оставляйте! – прокричал Седой остальным. – И понеслись поскорее, братцы, понеслись!
Бандиты направили своих скакунов вверх по склону. Впереди был Седой Цыган, Валета с привязанным к спине пленником он вел бок о бок со своим жеребцом. Остальные бандиты гнали уменьшившийся за ночь каменский табун. Колхозный сад и чадящие общинные постройки остались за яром.
Как только они одолели подъем, за их спинами загремели выстрелы. Степан кое-как повернул голову и увидел на дальней стороне яра несколько десятков всадников на мчащихся во весь опор лошадях.
Старый Режим прислал бойцов, чтобы выяснить судьбу Каменской общины. Во время налета пришлых ни одна зараза не пришла на помощь, а теперь все так и прут на земли, оставшиеся без защитников, словно медом тут намазано…
Впрочем, что могли бы казаки противопоставить «блюдцам»? Свои внушающие трепет всей степи шашки? Свои ружья и автоматы? Скорее всего бойцы Старого Режима разделили бы судьбу каменской общины, какова бы та ни была.
А вот бандитам пара боевых десятков точно могла намять бока. Седой Цыган и его приспешники, кажется, это понимали, потому и гнали в степь, не жалея лошадей.
Казаки с гиканьем, свистом и пальбой в воздух съехали к ручью, стремительно взлетели по противоположному склону и, почти не потеряв ходу, рванули следом за бандитами. Расстояние между теми и другими пока было велико, но мародерам приходилось сдерживать украденный табун, который так и норовил разбежаться, казаки же неслись к цели точно одержимые – приникнув к шеям своих лошадей, оглушительно свистя и размахивая шашками. Было видно, как сверкает солнце на клинках.
От скачки лежа, да еще поперек конского хребта, удовольствия мало. Степану казалось, что веревочная петля вот-вот разрежет его лицо надвое, а руки затекли так, что давно потеряли чувствительность. Каждый раз, когда корпус Валета приподнимался и жеребец, как говорят коневоды, находился в безопорной фазе, Степан корчился от мучительной изжоги, когда же копыта снова врезались в землю, то Степан чувствовал, как съеденную утром тушенку подбрасывает к самой глотке.
У бандитов стали сдавать нервы. Сначала развернулся замыкающий и, держа автомат одной рукой, выдал в сторону преследователей длинную очередь. Пули просвистели у казаков над головами, в ответ бойцы Старого Режима загорланили и засвистели еще громче. Затем развернулся второй бандит и потратил несколько пуль с тем же успехом. А потом стали палить со всех стволов остальные, кроме Седого Цыгана, который упорно подгонял своего жеребца, не отпуская поводьев Валета.
Степан увидел, как у двух казацких скакунов подломились передние ноги и как их всадники вылетели из седел, а затем покатились кубарем по кажущейся обманчиво мягкой земле.
Каменский табун, воспользовавшись моментом, рванул в разные стороны, и, уже порядком измотанный карьером, тут же перешел на рысь. А следом и бандиты умерили ход своих лошадей. Снова зазвучали выстрелы, но пальба захлебнулась в считаные мгновения. На глазах Степана казаки вклинились в шаткий строй мародеров и принялись от души работать шашками. Зазвенела сталь, затрещали кости, на подстилку из сухого ковыля хлынул кровавый дождь. Крики людей смешались с разноголосым визгом скакунов. Посреди этой наводящей дрожь какофонии то и дело громыхали выстрелы. Седой Цыган бросил взгляд за плечо и что-то пробормотал. Степан увидел, как побелела бандитская рожа, как скривились губы, точно от нестерпимой боли. Очко, видать, было не железное! Рубиться в чистом поле – это не то же самое, что убивать стариков, грозить пытками пленникам и угонять чужие табуны.
Из сутолоки сражения вырвался казак в густо заляпанной кровью папахе. Боец остановил коня и сноровисто спрыгнул на землю. Не теряя ни секунды, не совершая ни одного лишнего движения, он вынул из чехла, притороченного к задней луке седла, винтовку и тут же прижал приклад к плечу. Сначала Степан подумал, что у казака обычная «мосинка», но потом заметил блеск оптического прицела.
Седой Цыган тоже посмотрел назад, потом низко пригнулся, почти лег на шею жеребца.
«Ну, хлопец в папахе, не подведи», – утомленно подумал Степан, ему хотелось, чтоб эта сумасшедшая скачка прекратилась как можно скорее.
Грянуло хлестко и пронзительно, как будто нагайкой над ухом щелкнули. Пуля чиркнула по крупу каурого жеребца, оставив на взмыленной коже алую полосу, и попала его хозяину чуть выше пояса. Из раны обильно плеснула кровь, смешанная с костяным крошевом раздробленного позвонка; горячие брызги ударили Степану в лицо. Седой Цыган какое-то время держался в седле, вцепившись обеими руками в гриву жеребца, а потом упал, повиснув на стременах. Валет, получив свободу, перешел на рысь, а затем – на шаг. Конь старосты Ивана часто дышал и дрожал всем телом, над его черной шкурой колыхалось знойное марево.
Степан крепко зажмурился, и когда он открыл глаза, то увидел уже не осточертевшее мелькание полотна степи, а неспешно покачивающиеся волны ковыля.
Неподалеку дробно застучали копыта. Казак со снайперской винтовкой подъехал к Валету и спешился. Вблизи оказалось, что он – малого роста, зато косая сажень в плечах. Огромные кисти потомственного пахаря ухватисто держали оружие – старую, но ухоженную «СВТ-40», из которой еще в сороковых били фашистскую сволочь. То ли редкая борода, то ли запущенная щетина, широкий лоб, плоский, чуть кривой нос, прищуренные глаза, – лицо казака показалось Степке смутно знакомым, но в этом не было ничего удивительного, они могли раньше встречаться в райцентре или даже ходить в одну школу, в Старом Режиме осели многие из давних знакомцев.
– Какой конь! – проговорил казак, восхищенно глядя на Валета. – Сильный! Черный, как бес! Красивы-ы-ый! – Казак приобнял жеребца за шею, погладил ему морду; на связанного Степана он даже не посмотрел. – Ну, как зовут тебя? Пойдешь в мою конюшню, а?
Степан замычал, привлекая к себе внимание. Положение было донельзя унизительным, но когда веревки врезаются в мясо и желудок бунтует, гордость немного уступает позиции.
Казак неторопливо убрал винтовку в чехол и только затем повернулся к Степану:
– Жаркий выдался денек… или как обычно говорят в таких случаях? – Он снял с пояса солдатскую флягу и сделал несколько глотков, а потом, немного подумав, полил из горлышка Степану на голову. – Кто тут у нас? Еще одна разбойничья харя?
Степан помотал головой, насколько это позволяла веревочная петля, разрывающая ему рот.
Загрохотали копыта, пахнуло пылью и потом. Замелькали по земле тени: это подоспели остальные казаки.
– Тпру! Стой! Тпру! – загомонили со всех сторон одновременно.
– Коля, кто этот мальчишка?
– Коля, чего стоишь, как истукан? Развяжи парня!
– Вроде конь знакомый…
– Да это же Ванькин Валет! Ваньки из Каменки!
– Тю!
Возле Степкиного лица сверкнул клинок шашки. И тотчас ослабела веревка, не позволявшая ему говорить. Собравшись с духом, Степан кое-как вытолкнул изо рта напитавшийся кровью и слюной изжеванный кусок.
– Спасибо, мужики… – проговорил он, вскинув голову, хотя онемевшая от усталости шея почти не гнулась, чтобы можно было разглядеть его лицо. – Я из Каменки. Степан Стариков я. Нас ночью пришлые выжгли.
– Да мы знаем, – сказал пожилой казак, протирая бурой тряпкой лезвие шашки. – Нас атаман послал проверить, уцелел ли кто-нибудь. А чего это пришлые за вас взялись?
– Развяжите меня, – потребовал Степан.
– Сейчас, – бросили ему с другой стороны, веревки, которыми он был привязан к Валету, натянулись еще сильнее, а потом ослабли. Несколько пар рук помогли Степану не свалиться на землю, подобно коровьей лепешке, а аккуратно встать на трясущиеся ноги. Оглядевшись, он увидел вокруг себя людей в форме, похожей на советскую. Синие брюки с лампасами, зеленые гимнастерки, бушлаты и шинели со споротыми звездами, фуражки с красными околышами или папахи… Бойцы Старого Режима носили перешитую одежду из армейских запасов, и оружие у них тоже было солидное: автоматы Калашникова, карабины «СКС». Кроме того, каждый был при кобуре с пистолетом и, само собой, при шашке, производство которых удалось наладить на бывших колхозных кузницах с первых месяцев существования Старого Режима.
Степан повернулся, подставляя под лезвие шашки бечевку, стягивающую ему запястья. Треснула пенька, Степан сжал зубы и зажмурился, чтобы не закричать. Возникло ощущение, будто по венам вместо крови хлынула лава. Острая боль прошила руки от плеч до кончиков пальцев.
Малорослый казак-снайпер пожал крутыми плечами.
– Мне этот парень показался подозрительным, – сказал он, почесывая шею Валету. – Мало ли… Вдруг его свои же связали за крысятничество или за иное непотребство. Тут же разбойник на разбойнике.