- Завтрак приготовил Панса, - все так же после паузы сказала Альдонса. - Твоя одежда перед тобой, на стуле...
Он замер, глядя прямо перед собой невидящими глазами:
- А где это письмо?! Альдонса... где?!
Кинулся ворошить одежду. Обыскивать карманы...
- Где письмо? Где оно? С деньгами?
- Оно у Пансы, - ровным голосом отозвалась Альдонса.
- Да? Я хочу узнать... а кто все-таки заказал... кто заплатил за меня. Вот черт... ну почему меня интересует такая ерунда?! Так мало времени, так много дел... и вот эта ерунда... Я хочу это знать, Альдонса. Кто хотел свести меня с ума?
Альдонса молчала.
Тяжело переваливаясь с ноги на ногу - ступни были как деревянные - он подошел к окну и сдернул занавеску.
И, когда глаза притерпелись к нахлынувшему солнцу - увидел наконец, что Альдонса вовсе не сидит у кровати, как ему показалось вначале, что она стоит на коленях, и лицо ее - как воск.
- Что ты... Альдонса? Почему ты на коленях? Вставай...
Только расширившиеся зрачки выдали ее боль, когда она попыталась подняться.
Отвергла его помощь, встала сама, двинулась к двери...
В дверях чуть не упала. Ухватилась за притолоку.
* * *
Она сказала себе: если всю ночь вот так простоять на коленях у его кровати - помешательство минует его; уже через несколько часов ночного бдения у нее, кажется, не было ног. Только тупая саднящая боль.
Алонсо метался, стонал сквозь зубы и бормотал неразборчиво не то мольбы, не то угрозы; Альдонса стояла, как коленопреклоненное надгробие, готовая не сходить с места и год, и два, или до смерти.
Потом Алонсо понемногу успокоился. На тумбочке догорала свечка, Альдонса видела, как лицо мужа разглаживается, как забытье переходит в сон. За окном стихали цикады; пришел рассвет, но шторы были плотно задернуты, и только тонкие лучики, ползущие по выщербленному полу, напоминали Альдонсе о времени.
Алонсо пошевелился.
Открыл глаза.
В первую секунду ее поразил бессмысленный, как у младенца, взгляд; мертвели, наливались сединой волосы у нее на висках. Длинная секунда потного смрадного ужаса...
- Альдонса? - выговорили его запекшиеся губы.
Ужас все еще жил в ней. Трясся в каждой жилочке.
- Альдонса... какое сегодня число?
Она закрыла сухие глаза:
- Двадцать шестое.
Он улыбнулся. Ни дать ни взять мальчишка, проснувшийся рано утром в день своих именин:
- У нас мало времени... Уже двадцать шестое... Осталось два дня... Росинанта подковали? Где Фелиса?
Вот и все, сказала себе Альдонса. Не надо гневить Бога... Он действительно уйдет. Ничего не изменилось... Не надо гневить. Он здоров...
- Прячется... Росинанта подковали, Фелиса прячется...
- Ерунда... Два дня! Подумать только... Где мои сапоги? Где одежда? Где Фелиса? Почему она не приготовила завтрак?
Все как прежде, подумала Альдонса. И усмехнулась - мысленно, потому что улыбаться по-настоящему было больно губам.
- Завтрак приготовил Панса. Твоя одежда перед тобой, на стуле...
Он вдруг замер, будто прислушиваясь:
- А где это письмо?! Альдонса... где?!
Кинулся ворошить одежду. Обыскивать карманы...
- Где письмо? Где оно? С деньгами?
- Оно у Пансы, - ровным голосом отозвалась Альдонса.
- Да? Я хочу узнать... а кто все-таки заказал... кто заплатил за меня. Вот черт... ну почему меня интересует такая ерунда?! Так мало времени, так много дел... и вот эта ерунда... Я хочу это знать, Альдонса. Кто хотел свести меня с ума?
Он выбрался из постели и проковылял к окну. Ой, не надо света, успела подумать Альдонса.
Ударило солнце. Альдонса спрятала лицо; предстояло встать с колен, а ей не хотелось подниматься при свете. В присутствии мужа. Не нужно свидетелей...
- Что ты... Альдонса? Почему ты на коленях? Вставай...
Злость придала ей сил. Рывок...
Собственно, ничего страшного. Главное теперь - удержать равновесие. Если ноги от колен - чужие чулки, набитые песком...
В дверях она все-таки упала.
* * *
- ...Я говорил с этим, который Панчитин отчим. Час назад говорил. По-свойски, - Санчо, ухмыляясь, потер правый бок, которому, признаться, здорово досталось от кулаков неуемного пьяницы. - Так верите ли, господин мой, пообещал мне, собака такая, что падчерицу свою больше пальцем не тронет. Ни в жисть. Никогда. Языком хоть что твори, а руки при себе оставь... Так что не волнуйтесь, с Панчитой все улажено, девочка хорошая, живая такая, ух, глазищи! Говорю: пойдешь за меня замуж? А она засмущалась, покраснела, как яблочко... Эх. У нас в селе тоже был такой, как напьется, давай жену мотузить... Так дед мой, царство ему небесное, головатый был старикан... Присоветовал ей сзади под юбку кирпич приспособить.
То-то, драчун, все на пинки был скор... Так дал ей пинка, сломал палец на ноге, охромел... и все. Любились, как голуби, до старости. Вот как...
Санчо говорил, не умолкая, стараясь держаться поближе к двери. Чтобы сразу, как только сеньор Алонсо задумает высказать все, что о продажном оруженосце думает - чтобы сразу наружу, верхом на Серого и вскачь со двора.
Санчо не раз и не два собирался улизнуть вместе с Серым. И только стыд пока удерживал его - сбежать сейчас означало окончательно втоптать в грязь честь славной семьи Панса.
- Что ты под дверью топчешься? - спросил наконец сеньор Алонсо. - Иди сюда...
Сядь.
Санчо занервничал:
- У нас в селе еще так говорят - вы бы сели, чтобы полы не висели... Я тут постою, ладно?
Алонсо посмотрел ему в глаза.
Взгляд был тяжелый, но нестрашный. Того презрения, которого так опасался Санчо, того отвращения, которого он, конечно же, был сейчас достоин, в глазах хозяина не наблюдалось.
Подошел. Нащупал седалищем самый край лавки:
- Сеньор Алонсо...
- Ты поедешь со мной, Санчо?
Он разинул рот:
- Так это, сеньор Алонсо... Разве вы еще поедете куда-то?
Сдвинувшиеся брови хозяина заставили Санчо шлепнуть себя по губам:
- Нет, то есть я... Я не то имел в виду! Может, вы поедете... два дня же осталось, много дел... в лавку, или к кузнецу, так я о том спрашиваю. И говорю:
а разве вы поедете? То есть поедете в лавку, или к кузнецу, или...
Усилием воли он заставил себя заткнуться.
- Ты поедешь со мной, Санчо? - повторил Алонсо.
Санчо понял, что запутался. Что попал впросак, не надо было лезть хозяину на глаза, надо было спрятаться, как умная Фелиса...
Алонсо встал - Санчо поднялся тоже и попятился к двери; Алонсо рванул на себя стол, Санчо в какой-то момент показалось, что сейчас его строгий хозяин, подобно пьяному великану в корчме, начнет швыряться мебелью...
На обратной стороне столешницы тоже был портрет. Нос этого идальго казался огромной каплей, готовой скатиться с лица, но почему-то в последний момент задержавшейся. Прищуренные глаза смотрели холодно и отстраненно.
- Это Кихано-Отступник, - сказал Алонсо. - Федерико Кихано... Он тоже мой предок, поэтому я держу его портрет в гостиной. Он тоже отправился в путешествие... но не ради помощи обездоленным! Он предал и продал все, что можно. Он стыдился своей Дульсинеи и в конце концов отрекся от нее. Он без мыла лез во дворец, заводил дружбу с герцогами и маркизами, лез из кожи вон, чтобы на него обратили внимание... Его оруженосец был ему под стать пьяница, обжора и предатель.
Санчо вздрогнул и отступил еще дальше.
- Я не называл предателем тебя, - медленно сказал Алонсо. - Я хочу объяснить тебе... Санчо. До выезда осталось два дня. Я не боюсь больше ничего на свете; помешательство пощадило меня, а значит, в мире не осталось силы, способной меня удержать.
Санчо, сопя, привел мебель в надлежащее положение, подобрал с пола рассыпавшиеся свечи, заново постелил скатерть, разгладил складочки:
- Сеньор Алонсо... Я таки и есть предатель. Я... купился, сеньор Алонсо. Но когда я купился... я еще не знал вас. Я думал... что вы просто останетесь дома.
Что это ничего, ничего особенного. Я не хотел, чтобы вы сходили с ума! Я готов сжевать эти проклятые деньги. Сеньор Алонсо, что мне сделать, чтобы вы меня простили?
Алонсо помолчал. Усмехнулся:
- Ты поедешь со мной, оруженосец?
Санчо опустил глаза:
- Сеньор Алонсо... Вот ведь... Вас не зря прозвали - Алонсо Кихано Добрый.
Куда мне деваться, сеньор Алонсо... Поеду.
Секунду Санчо смотрел, как на невидаль, на протянутую ладонь; потом вскочил и пожал ее двумя руками.
* * *
...Рыцарь Печального Образа улыбнулся бы и кинул голубенький, сложенный вчетверо листок - в печку.
Его отец Диего Кихано улыбаться бы не стал, а письмо утопил бы в отхожем месте.
Значит, он, Алонсо, слабее духом? Суетнее? Мелочнее? Что ему за дело до этого грязного письма, до этих липких денег? Мало ли завистников присылают свои творения по почте, мало ли языков треплют в цирюльне имя Кихано...
Буквы печатные, выведены специально так, чтобы не узнать было почерк.
Буквы печатные, выведены специально так, чтобы не узнать было почерк.
Голубенькая бумага...
Кто-то из своих, подумал Алонсо, и чем дальше, тем труднее было переубедить себя.
В печку, ну! Пока не поздно! Два дня осталось до выезда. Мало ли других дел...
- Да, я заходил в цирюльню, - сказал Санчо, пряча глаза. - Порасспросил осторожненько... Цирюльник ничего не знает... или делает вид, что не знает. Но скорее всего... мальчик у него работал, посетителям прислуживал. Помню этого мальчонку, все вокруг меня крутился... Он уже пять дней, как не работает. Мать забрала. Я не поленился, по адресу сходил... Никого нет, и дом продается.
Переехали... Я вот думаю - скорее всего, мальчонка-то мне конверт и подбросил...
И не узнать теперь, кто поручил ему...
Алонсо вертел в руках вчетверо сложенный листок:
- Считаю ниже своего достоинства проводить это... расследование. Стыдно.
Санчо подался вперед:
- Господин мой... А давайте я проведу? Я ведь тоже, ну, пострадал, имя мое честное, совесть... И вообще. Мне вот интересно, какая такая скотина посчитала Санчо - продажным! Вам, понимаю, мараться неохота, а мне - чего уж! Расти трава для пса, если лошадь сдохла!
Алонсо молчал.
- А давайте так, будто вы ничего не знаете, - сказал Санчо тоном ниже. - Вы только отдайте письмо...
Алонсо молчал и смотрел на Санчо; оруженосец аккуратно выцепил сложенный вчетверо листок из его ослабевших пальцев:
- Сеньор Алонсо, вы же господин мой! Вы можете отдать мне письмо с приказом, чтобы я сжег его, к примеру... А перед тем как сжечь, я поразузнаю малость. У меня и опыт есть кое-какой... Как-то у меня на сарае написали... - Санчо, наклонившись к хозяйскому уху, подробно сообщил, что именно написали, и Алонсо, вздрогнув, подивился своеобразию народного юмора. - Ножиком вырезали, - радостно продолжал Санчо. - Так что я сделал? Я в тот же день собрал у себя всех, на которых подозрение имел, ну, как бы ненароком... И вот когда всех их собрал - по роже сра-азу догадался, чьих рук дело... И что вы думаете? Еще до вечера слова соскребли и мне сарай покрасили...
- Дай, - сказал Алонсо.
- Что?
- Письмо... дай.
Санчо помедлил - и протянул ему сложенный вчетверо листок.
"Если Алонсо Кихано никогда не наденет латы и останется дома, Санчо вдобавок к задатку получит еще дважды по столько"...
Алонсо смял бумажку в кулаке. Сдавил сильнее; разжать бы сейчас ладонь - а нет ничего, пепел...
Санчо топтался рядом. Ждал.
- На, - Алонсо вернул ему бумажный комок, вытер руку о полу куртки. На...
возьми.
Повернулся и быстро пошел прочь.
* * *
- Итак, господа, сегодня последний вечер... Когда мы вместе. Завтра рано утром я выведу Росинанта... А славный мой оруженосец Санчо Панса выведет своего верного ослика. И мы отправимся... и я верю, что когда мы вернемся наконец домой, мир станет лучше. Выпьем, господа!
В молчании поднялись бокалы.
Цирюльник не пришел, сказавшись больным, а нотариус уже две недели в отъезде.
Стало быть, нотариуса отметаем сразу, а цирюльник... Цирюльника тоже отметаем.
Именно потому, что конверт подсунули во время бритья, ну не дурак же цирюльник, чтобы вот так подставляться...
Алонсо скрипнул зубами. Накануне великого дня он думает о низким, мелочном, грязном. Эти подозрения... В конце концов, цирюльник ни разу не давал повода считать его подлецом!
За столом, кроме Алонсо, Альдонсы и Санчо Пансы, сидели фигуранты, и оба невеселые: Карраско казался озабоченным, Авельянеда - тот вообще надулся как туча...
Стоило устраивать перед самым отъездом этот... фарс?
Что сказал бы отец?
Но теперь уже поздно. Теперь ничего не остановить...
Он должен узнать правду.
* * *
- Вы ешьте, господа, - приговаривала, носясь вокруг стола, Фелиса. Ешьте, прошу вас, уважьте...
- Да уж тут такие сидят, - отозвался Санчо, - которые хорошо едят... За ухо небось не понесем, а прямо в рот!
В одиночестве рассмеялся Карраско. Бледно улыбнулась Альдонса.
- Господа, а вот эта олья - по рецепту добрейшего Панса... Ешьте, ешьте!
Подкрепляйтесь, сеньор Алонсо, с завтрашнего дня неизвестно еще, где и чем поживиться придется...
- А ты не волнуйся за него, - обернулся Санчо. - Со мной он кору глодать не будет... Я в горсти умею олью готовить! А также щипанку, крученики, завиванцы, кендюхи, бабки, варенуху, мокруху, спотыкач с имбирем и контабас в придачу...
Гости одобрительно переглянулись; Санчо по-хозяйски кивнул Фелисе:
- А теперь, девка, неси фирменное блюдо.
И Фелиса вынесла круглый поднос, накрытый платком, и поставила перед Санчо.
- Это еще что такое? - нервно спросил Карраско. Авельянеда только мрачно зыркнул.
- А здесь, господа, у нас подлость с приправой, - весело сообщил Санчо и сдернул платок.
Перехваченная резинкой пачка денег. Сложенный вчетверо, аккуратно разглаженный лист бумаги.
Санчо впился в их лица.
Оба занервничали. Оба делают вид, что не понимают, что происходит; который все-таки из них? Карраско или Авельянеда?
Неловкое молчание затягивалось. Санчо чувствовал, как гуляет над полом холодный сквозняк, заставляя ежиться, поджимать пальцы ног в башмаках...
- Как это понимать, любезный Панса? - осведомился Авельянеда.
- А никак, - Санчо безмятежно улыбнулся. - Это мне по случаю деньгами пособили, чтобы я провернул одно дельце... Но не выгорело дельце, сорвалось. Как честный человек, думаю денежки сегодня вернуть.
Из-под воротника Авельянеды выползла предательская краснота, поползла вверх по толстой шее, к щекам, ко лбу; Санчо смотрел, не отводя взгляда. Тогда Авельянеда демонстративно пожал плечами и склонился над тарелкой; некоторое время над столом висела напряженная тишина.
В этой тишине Алонсо поднялся снова.
- Господа... Завтра я отправляюсь в путь, который, каждый по мере своей возможности, прошли много поколений моих предков... Путь, проложенный для нас Рыцарем Печального Образа, человеком, который незримо присутствует за этим столом...
Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон-Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, на котором Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.
- Господа... Сегодня я счастлив. Ни происки... людей, способных на подлость...
ни даже... безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.
Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.
Алонсо вышел из-за стола. Остановился перед возвышением, на котором, согласно традиции, были разложены его латы, шлем и копье:
- Да, я надену эти доспехи. Я не вижу в этом ничего смешного; я не вижу ничего смешного в том, что хоть один человек среди всего этого прекрасного и несправедливого мира пустится в дорогу не ради собственной выгоды, а ради тех, кому кроме Дон-Кихота - никто не поможет...
- Сеньор Алонсо, - не выдержал Авельянеда. - Сегодня мы видим вас, быть может, последний раз... Не поговорить ли нам о чем-нибудь приятном? О погоде? О политике? О приключениях Амадиса Галльского, наконец?
- Сеньор Авельянеда, - с улыбкой заметил Санчо. - Слыхали пословицу? Гость хозяину не указ, гость как невольник, где посадят, там сидит... И с чего это вы взяли, что видите сеньора Алонсо в последний раз? Ой, не дождетесь, сеньор Авельянеда!
Авельянеда вспыхнул и часто задышал:
- Господа... Господин Карраско. Вы бы... как специалист... Если человек надевает на голову бритвенный тазик, какие-то доспехи, берет какое-то копье... и при этом утверждает, что действует в интересах человечества по-моему, это и есть случай самого натурального помешательства, вы меня простите, я не медик, я не вправе ставить диагнозы... Я искренне надеялся, что хотя бы трагическая история вашего батюшки, сеньор Алонсо, заставит вас взяться за ум. Я считал, что ваше странствие - своего рода игра... Что вы поиграете в странствующего рыцаря - да и образумитесь... Что поделать, инфантилизмом нынче страдают до сорока лет и до пятидесяти, никто не хочет взрослеть, взрослеть неудобно, взрослеть неприятно... Но вы-то, вы, сеньор Алонсо! Я так рассчитывал на вас... А теперь я вижу, что вы всерьез отправляетесь носиться по свету в погоне за химерами, смеша всех добрых людей, знакомых и незнакомых. И какой гуманистический пафос! Какая выспренность! Никому вы не нужны, кроме себя самого да, простите, сеньоры Альдонсы... которую вы своими же руками делаете навек несчастной!
Стало тихо, и в этой тишине слышно было, как невозмутимо, за обе щеки, с чавканьем поедает олью Санчо Панса.
- "Я рыцарь, - медленно сказал Алонсо, - и, если на то будет милость Всевышнего, умру рыцарем. Одни люди идут по широкому полю надменного честолюбия, другие - по путям низкого и рабского ласкательства, третьи по дороге обманного лицемерия, четвертые - по стезе истинной веры; я же, руководимый своей звездой, иду по узкой тропе странствующего рыцарства, ради которого я презрел мирские блага, но не презрел чести. Я мстил за обиды, восстанавливал справедливость, карал дерзость, побеждал великанов, попирал чудовищ... Все мои стремления всегда были направлены к благородной цели, то есть к тому, чтобы всем делать добро и никому не делать зла".