С портрета на него смотрел, улыбаясь, Рыцарь Печального Образа.
Авельянеда, дурачась, зааплодировал:
- Браво... Браво! Брависсимо!
- "Ничего больше не говорите в свое оправдание, сеньор мой и господин", - сказал вдруг Санчо, - "ибо ничего лучшего нельзя ни сказать, ни придумать, ни сделать. И разве то, что этот сеньор утверждает, что на свете не было и нет странствующих рыцарей, не доказывает, что он ничего не смыслит в том, что говорит?"
- А вы, милейший, молчите, - раздраженно бросил Авельянеда. - Сеньора Наследственность и о вас сказала свое слово, и мне вас жаль. Каково это: быть потомком поколений оруженосцев, которым поколения Дон-Кихотов вот уже столетия обещают... подарить остров!
- "Я тот самый, - невозмутимо откликнулся Санчо, - и остров я заслужил не меньше всякого другого. Я из тех, о ком сказано: "следуй за добрыми людьми, и сам станешь добрым... или еще: "кто под добрым станет древом, доброй осенится тенью". Я пристал к хорошему хозяину... и, ежели Бог допустит, стану сам вроде него; и да пошлет Господь долгие годы ему и мне"!
Санчо поднял бокал и в полной тишине выпил; Авельянеда сопел, Алонсо шагнул навстречу оруженосцу:
- Санчо... Санчо, считай, что в этот момент я тебя окончательно за все простил!
- Не лыком шиты, - сказал довольный Санчо. - Признайтесь, хозяин, а вы думали, что все Панса держат "Дон-Кихота" на полке, но никогда не читают! Вы думали, что все Панса, как их достойный прародитель, вообще не умеют читать, а подписывать свое имя научились, разглядывая надписи на мешках с зерном? А вот вам! Четыре класса, как есть, закончили, какое-никакое, а образование!..
И они обнялись.
Санчо подумал, что знает этого человека всего неделю, и за это время успел один раз предать его и один раз спасти, и что теперь согласен отдать руку за его благополучие, да что руку - голову...
И что теперь он с новым ужасом смотрит в будущее, потому что одно дело - хоть сколько неприятная поездка с чужим человеком, и совсем другое быть свидетелем неудач, несчастий, унижений близкого друга.
Авельянеда встал, едва не опрокинув тяжелый стул:
- Господа... простите. Сеньора Альдонса... простите! Я не могу быть свидетелем... всего этого. Быть равнодушным свидетелем - значит быть соучастником...
Ага, удовлетворенно подумал Санчо. Не удержался. Пробило тебя перед лицом улики...
Алонсо улыбнулся:
- Сеньор Авельянеда... В гневе вы произнесли фразу, достойную самого рыцаря Печального Образа. "Быть равнодушным свидетелем - все равно что быть соучастником". Вспомните, сколько раз в жизни вам приходилось быть вот так равнодушным свидетелем! Как вы можете спокойно есть и пить, когда сейчас, в это самое мгновение, где-то умирают от голода дети! И не в далеких странах - рядом, в получасе спокойной ходьбы!
- Сеньор Алонсо, - подал голос молчавший до того Карраско. - Мы с вами тысячу раз говорили... Помощь, о которой вас никто не просил - тоже преступление!
Вмешательство в чужие дела, которые вас не касаются - тоже преступление!
- Напрасная трата слов, - махнул рукой Авельянеда. - Этому сеньору кажется, что он в своем уме... Что ж, не стану вам мешать. Прощайте!
- Одну минуту, - сказал Санчо, когда Авельянеда был уже в дверях. Одну минуту... Я хочу вернуть вам ваши деньги.
Авельянеда поднял брови:
- Что такое, любезный Панса?
- Ваши деньги, - громко повторил Санчо и взял со стола поднос. - Те самые, что вы анонимно заплатили мне за то, чтобы Дон-Кихот никогда не вышел на дорогу.
Здесь все, забирайте-забирайте.
И, поклонившись, как лакей в трактире, протянул Авельянеде поднос.
Авельянеда долго смотрел на пачку денег, на письмо, а все смотрели на Авельянеду. Он надувался, становясь похожим на бурдюк с вином, на один из тех отвратительных бурдюков, с которыми сражался еще Рыцарь Печального Образа.
- Как человек бережливый, - хладнокровно продолжал Санчо, - говорю вам:
заберите денежку, в хозяйстве пригодится. Кто за копеечку не держится, тот сам ни гроша не стоит. Берите.
И снова молчание. Надутый и красный сосед стоял как на арене цирка под многими взглядами.
Наконец, Авельянеда зашипел. Засипел, засвистел, как проколотый воздушный шар, и только потом обрел способность к членораздельной речи:
- Вы... Вы! Идиоты! Безумцы! Да чтобы я! Свои деньги! Потратил на этого! На это! Свои деньги! Да вы рехнулись тут все! Это оскорбление, я буду вправе, как честный идальго, потребовать пятьсот суэльдо за обиду! Да если какому-то идиоту интересно тратить свои деньги, чтобы этот, - он ткнул пальцем в сторону Алонсо, - чтобы этот сумасшедший, чтобы этот дон Олух оставался дома... Да Бога ради! Но чтобы платить деньги этому Санчо, надо быть вдвойне идиотом, потому что если за этим, - снова хамский жест в сторону Алонсо, - стоят поколения сумасшедших идеалистов, то за этим, - он ткнул пальцем Санчо в грудь, - стоят поколения полных дебилов, которые рисковали шкурой не ради идеи даже - а ради "губернаторства на острове"... Вы, бездарности, присвоившие обманным путем чужую славу! Славу добрых и честных людей, которые в поте лица своего трудились на благо общества... а не мотались по дорогам! Вы, свихнувшиеся на одной-единственной книжке, занудной, лживой и к тому же плохо написанной!
"Хитроумный идальго Дон-Кихот"! И чтобы я платил свои деньги, чтобы вас удержать? Да скатертью дорога! И пусть на вас падут все побои, все унижения, вся грязь, вся навозная жижа, которую так щедро получал в своих странствиях Рыцарь Печального Образа. В десятикратном размере!
И Авельянеда ушел.
Санчо посмотрел на поднос в своей руке. Посмотрел Авельянеде вслед.
Если допустить, что письмо написал не сеньор Авельянеда... А судя по его реакции, так оно и есть...
Или он хороший актер?
Кто его знает. Но если письмо написан все-таки не сеньор Авельянеда...
Санчо посмотрел на Карраско.
И Алонсо перевел взгляд на Карраско.
И Альдонса смотрела на Карраско, и Фелиса, притаившаяся у дверей, смотрела на Карраско; прошла минута, другая, Карраско жарился под этими взглядами, будто на медленном огне, но делал вид, что ничего не замечает. Героически запихивал себе в глотку кусок за куском...
Поперхнулся.
Закашлялся.
Встал. Огляделся, будто загнанная в угол мышь; часто задышал:
- Алонсо? Алонсо?! Вы же знали моего отца! Вы же меня знаете с детства! Вы же знаете... И теперь вы смотрите так, будто я... Да как вам не стыдно! Пусть этот Санчо знает меня всего неделю... пусть сеньора Альдонса терпеть меня не может...
но вы-то?! Как вы могли... подумать?! Обо мне?! Что мне теперь делать, после того, как на меня пало такое подозрение? Что мне, повеситься? Да, я не хотел, чтобы вы уходили! Я и сейчас не хочу! И честно могу сказать вам в глаза: лучше бы вам никуда не ходить! Вот вы не говорите вслух об этой легенде, легенде вашего рода, но я знаю, вы в нее немножечко верите... Как наивный Панса немножечко верит в свое губернаторство. А вы говорите себе: ничего, что все мои предки потерпели неудачу. Ничего, что историю Дон-Кихота называют "блестящим и подробным отчетом о крушении иллюзий". Ничего, думаете вы, я попробую, может быть, у меня получится... Но это тоже иллюзия! Быть оптимистом в наши дни - это так унизительно... Сеньор Алонсо, мне будет больно, если вас затопчет какое-нибудь стадо свиней! Я люблю вас... а за дружбу, за сочувствие... вот такая плата. Да, может быть, этот Санчо все придумал, сам написал письмо и морочит вам голову! А вы... Прощайте.
И он быстро, почти бегом, вышел.
* * *
Алонсо только сейчас ощутил, до какой степени он устал за эти дни.
Он уязвим сегодня. Не надо было устраивать этого прощального вечера; он поддался слабости. Ему захотелось увидеть разоблаченного анонима...
А может быть, он преувеличил свою силу. Потому что, поддавшись эйфории, поверил, что сможет уверить, сможет убедить даже их - Авельянеду, Карраско - в правильности своего пути.
Изначально невыполнимая задача. Они и не должны понимать Дон-Кихота.
Дон-Кихоту суждено быть непонятым...
А теперь еще и предательство, которое, он, уходя, оставляет за спиной.
Но неужели предатель - все-таки Санчо?!
- Нет, - сказал под его взглядом Панса. - Сеньор Алонсо... Я ведь сроду не видел столько денег сразу. Я мог бы оставить их себе... Ничего вам не говорить... Сеньор Алонсо, я клянусь моим батюшкой, который дал мне имя Санчо, я клянусь моим островом... которого у меня никогда не будет... клянусь моими пацанами, которые остались дома... что я не соврал вам. Это письмо написал не я...
Алонсо молчал.
- Ради Бога, сеньор и господин мой... Вы действительно могли подумать...
- Письмо написал не ты, - сквозь зубы сказал Алонсо, - но, если отставить в сторону подлость и подкуп... Все вы готовы подписаться под этим письмом. Все вы не хотите, чтобы я шел. Ты, Санчо, идешь со мной без радости - только потому, что ты верен... Авельянеда завидует, Карраско сочувствует... Никто не понимает, зачем Дон-Кихоту отправляться в странствия... Бритвенный тазик на голову - смешно? Смешно... "...Он подошел к Дон-Кихоту, выхватил у него копье, сломал его на куски и одним из них принялся так колотить нашего рыцаря, что, несмотря на его доспехи, измолол его, как зерно на мельнице. Он брал в руки один кусок копья за другим и ломал их на спине несчастного, простертого на земле рыцаря..."
Алонсо молчал.
- Ради Бога, сеньор и господин мой... Вы действительно могли подумать...
- Письмо написал не ты, - сквозь зубы сказал Алонсо, - но, если отставить в сторону подлость и подкуп... Все вы готовы подписаться под этим письмом. Все вы не хотите, чтобы я шел. Ты, Санчо, идешь со мной без радости - только потому, что ты верен... Авельянеда завидует, Карраско сочувствует... Никто не понимает, зачем Дон-Кихоту отправляться в странствия... Бритвенный тазик на голову - смешно? Смешно... "...Он подошел к Дон-Кихоту, выхватил у него копье, сломал его на куски и одним из них принялся так колотить нашего рыцаря, что, несмотря на его доспехи, измолол его, как зерно на мельнице. Он брал в руки один кусок копья за другим и ломал их на спине несчастного, простертого на земле рыцаря..."
- Фелиса, - ласково спросил Санчо, - а у тебя никогда не возникало мысли удержать подольше столь любимого тобой хозяина?
Фелиса бросила быстрый взгляд на Альдонсу.
- У меня сроду не было таких денег, любезный Санчо. Так что я тут не при чем, и не думайте...
- "Огромное хрюкающее стадо налетело и, не выказав никакого уважения ни к Дон-Кихоту, ни к Санчо, прошлось ногами по обоим... Своим стремительным набегом полчище свиней привело в смятение и потоптало седло, доспехи, серого, Росинанта, Санчо Пансу и Дон-Кихота"... - негромко проговорил Алонсо.
- Хватит, хозяин, - Санчо поежился. - Не стоит... В конце концов, вовсе не обязательно, что нас будут топтать свиньи. Возможно, просто парой тумаков дело и ограничится...
- "Не лучше ли сидеть спокойно дома, чем бродить по свету в поисках птичьего молока, ведь вы знаете - бывает, собираешься обстричь овцу, смотришь - тебя самого обстригли..." - продолжал Алонсо. - Альдонса... Скажи, ты тоже не понимаешь - зачем все это? Скажи...
* * *
И она сказала.
- Я люблю его. Все слышали?
Молчание. Притихла в уголке Фелиса.
- Я люблю его... таким, какой он есть. Я люблю Алонсо, а не Дон-Кихота! А он уйдет в странствия, чтобы любить Дульсинею, которой не существует.
Она видела, как напрягся Алонсо.
И прекрасно понимала, что имеет сейчас над ним... да. Возможно, именно сейчас, впервые в жизни, она имеет над ним реальную власть.
- Дульсинеи не существует, - громче повторила Альдонса. - Дульсинея миф...
"Красота ее сверхчеловеческая, ибо все невозможные и химерические атрибуты красоты, которыми поэты наделяют своих дам, в ней стали действительностью: ее волосы - золото, чело - Елисейские поля, брови небесные радуги, очи - солнца, ланиты - розы, уста - кораллы, зубы жемчуг, шея - алебастр, перси - мрамор, руки - слоновая кость, белизна кожи - снег..." - Альдонса перевела дыхание. - Именем прекрасной Дульсинеи нам, - Альдонсам, Терезам, Люсиндам, - суждено быть когда-то покинутыми. Это несправедливо, но, возможно, это правильно. Мы - это мы, а Дульсинея воплощенная тоска по недостижимому...
Она перевела дыхание. Алонсо ждал.
- Они все, - Альдонса обвела широким жестом портреты, - они все... помнили о Дульсинее. Которой нет. Донкихотство... человек с копьем, бредущий по дороге...
да это та же Дульсинея для человечества. То, бессмысленное... порой красивое до глупости... без которого не может быть человек, если он, конечно, не скотина...
Алонсо, если ты не вернешься, мне незачем будет жить... Собственно, это все, что я хотела сказать. Еще будут вопросы?
Все молчали.
- А раз вопросов нет, - буднично сообщила Альдонса, - то предлагаю разойтись по кроватям. Время позднее, завтра рано вставать... Санчо, мы вместе проверим поклажу. Фелиса, прибирай со стола. Да живее... По-видимому, тайну письма, соблазнившего нашего Санчо, нам так и не суждено узнать. Давайте посчитаем, что его написал злой волшебник, завидующий нашему рыцарю, - она устало усмехнулась.
* * *
Завтра...
Нет, уже сегодня.
Ему страшно? Да, чуть-чуть. Как и положено перед большим начинанием.
Его предки смотрели на него с портретов. Сумасшедший Кристобаль Кихано, подражатель Алонсо Кихано-второй, честолюбец Мигель Кихано, вечный революционер Селестин Кихано, здравомыслящий Алонсо Кихано-третий... лица, лица... его собственный отец смотрел тоже.
Только Кихано-Отступник, предатель и паршивая овца, смотрел в пол, прибитый гвоздями к обратной стороне столешницы.
Алонсо улыбался. Сегодня - его последняя ночь с Альдонсой. Сегодня он скажет ей то, о чем молчал все эти дни...
О чем он никогда не говорил ей вот так, в глаза. О чем она, как он надеялся, и сама знает, но теперь он уходит, а уходя - нельзя оставлять недоговоренностей...
Горячее дыхание. Тонкая фигура в полумраке гостиной.
- Сеньор Алонсо... Убейте меня. Убейте. Я так перед вами виновата... Я последняя дрянь. Я скотина...
- Что ты, - пробормотал он недовольно. Ему не понравилось, что его возвышенные размышления были прерваны таким вот неожиданным...
Горячие груди тяжело легли ему на колени. Фелиса была почти голая - и горячая, будто из бани:
- Сеньор Алонсо... Я принесла плетку - можете меня выпороть. Идемте ко мне в комнату, выпорите меня, чтобы я больше не страдала душой... Ну, идемте.
Пожалуйста. Я заслужила. Вот плетка... Ну идемте. Ко мне в комнату...
Она бормотала и тянула его за руку, и он в конце концов поднялся из своего кресла; Фелисины глаза светились, казалось, в темноте, а запах полуобнаженного тела забивал ноздри.
- Сеньор Алонсо... Сеньор Алонсо, сеньор и господин мой... Ведь это же последний шанс... завтра вы уедете, и что? А как же ваши наследники? Вам надо сына, вам надо, надо...
Горячие губы; чтобы достать до лица Алонсо, ей пришлось повиснуть у него на плечах.
- Ваш сыночек... он хочет, чтобы мы его зачали... Ну давайте, ну идемте, идемте...
Ему хотелось заорать во все горло; ему хотелось задушить эту маленькую стерву, но перед этим разложить здесь, на столе... и разорвать пополам. Раздавить собой.
Разъять; секунда остановилась, забилась бабочкой на булавке. Бездна времени уместилась в пространстве между двумя вдохами...
- Не так резво, Фелиса, - сказал с лестницы ледяной голос Альдонсы.
И наваждение пропало. Остался стыд.
Альдонса шла неторопливо, ступала, будто неся на голове высокий кувшин с вином. Когда-то, когда она жила в доме отца, богатого винодела, ей и приходилось носить...
Альдонса остановилась перед Фелисой. Властно протянула руку; девчонка, как загипнотизированная, подала ей плетку, которую, оказывается, действительно имела при себе.
Альдонса коротко размахнулась; Фелиса взвизгнула, схватившись за лицо.
- Вон, - бросила Альдонса.
И ударила еще раз.
- Если я увижу тебя еще хотя бы раз в жизни, я закопаю тебя живьем, девочка моя... корова. Пошла прочь, дрянь. Сейчас, в чем стоишь. Утром я выкину за ворота твои шмотки.
Фелиса отступила на шаг. Оскалилась скорее жалобно, чем угрожающе:
- Нет так резво, госпожа моя... Не так резво! Госпожа Альдонса, дочка виноторговца, девица хамского происхождения, да еще пустая утроба!
Новый удар; на этот раз Фелиса уклонилась от плетки и побежала прочь, топоча босыми пятками:
- Пустая утроба! Пустоцветка! Я вот расскажу господину Алонсо, откуда взялся голубой листочек, это самое письмо... Рассказать?
Со свечей в руке вбежал Санчо:
- Что здесь у вас... Ах ты маленькая дрянь!
- Фелиса, - глухо сказала Альдонса. - Немедленно убирайся прочь, а то...
- А то - что? Я бы и так не осталась! Мне и так... Только так я бы промолчала про голубое письмо, потому что я вас, сеньора Альдонса, ужас как люблю... А теперь не промолчу.
- Заткнись! - рявкнула Альдонса голосом, какого Алонсо никогда не слышал от нее.
- Не заткнусь! Сеньор Алонсо, слушайте... как раз перед тем, как любезный Санчо прибывать изволил, сеньора Альдонса послала меня в лавку... за бумагой! А так как белой бумаги не было, я купила дорогую, голубенькую, с водяными знаками!
Лавочник еще хвалился, какая это бумага редкая, он ее только привез, и никто до меня ее не брал, потому что дорогая! А теперь посмотрите на тот листочек...
посмотрите! Еще можете у лавочника спросить, его ли бумага, кому продавал, для кого... Или не станете спрашивать, а посмотрите только на сеньору Альдонсу? На ее лицо? Чего это она пятнами взялась, ровно тот леопард? А?
Альдонса неподвижно стояла посреди комнаты - прямая, будто гвадеррамское веретено.
- ...А еще спросите у нее, куда девался кулончик с камушком? Единственная драгоценность сеньоры Альдонсы, бабушкин подарочек? Куда он убежал? К ювелиру убежал, иначе откуда у сеньоры Альдонсы такие денежки... Во как - бабушкиного подарочка, любимой цацки сеньора Альдонса не пожалела!
И тогда Алонсо выхаркнул Фелисе в лицо одно-единственное, тяжелое слово:
- Убирайся.
* * *
Кулончик с камушком был ее единственной драгоценностью. Она пришла в дом Алонсо в единственном ситцевом платье - и с кулоном на груди.