Альмен постарался взять поднос с точно такой же естественностью.
16
Когда он вошел в комнату, постель была пуста. Из-за приотворенной двери ванной слышались шумы, неприятные шумы: кашель, отфыркивание, отхаркивание, стоны, ругательства.
Альмен поставил поднос на ночной столик и размышлял, как бы дать ей знать о своем присутствии.
В этот момент дверь ванной распахнулась, и оттуда вышла Жоэль. Она была голая, что ей — пронеслось у него в голове — в приглушенном шелковом свете той ночи шло больше, чем в ярком освещении этого сухого ветреного утра.
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы заметить его.
— Shit! Я думала, ты ушел.
Она глянула на себя сверху, метнула в его сторону полный ненависти взгляд и поспешила назад, в ванную.
Когда она вернулась минут через десять, на ней уже была губная помада, подводка для век, немного косметики, одно черное полотенце в качестве тюрбана и второе в качестве саронга.
Только теперь она заметила поднос. Направилась прямиком к нему и вылущила таблетки в стакан с водой. Оба зачарованно наблюдали, как таблетки прыгали в волнении углекислоты.
— Ты спас мне жизнь, — пробормотала она и похлопала его по щеке.
Средство растворилось вплоть до маленького осадка из белых крошек на дне. Она поднесла стакан ко рту и привычно осушила его залпом. Потом взяла стакан с травянисто-зеленой жидкостью, выпила половину и сказала:
— Сок дикого ячменя. Очищает организм от ядов и укрепляет иммунную систему.
Жоэль села на край кровати и приступила к первому эспрессо.
— Я видел твоего отца.
— Ах, он здесь? — В ее словах звучало равнодушное удивление.
— А ты не знала?
— Про моего отца никогда не знаешь, где он сейчас находится. Иди сюда, сядь. Жертвую тебе мой второй эспрессо.
— Спасибо, я свой уже выпил. — Альмен сел рядом с ней. — Мне уже скоро надо идти.
— Откроешь мне перед уходом эту чекушку? — Это было все, что она хотела сказать на его сообщение.
Альмен открыл маленькую бутылку шампанского и наполнил бокал.
— Сначала второй эспрессо. — Она подала ему свою пустую чашку, будто кельнеру.
Он заменил ее на полную, коричневая пена которой уже полопалась и освободила кружок черной жидкости.
Она осушила чашку, скривилась и снова протянула пустую чашку ему. Он взял у нее грязную посуду, а ей сунул во все еще протянутую руку бокал шампанского.
Жоэль выпила половину и поставила бокал на ночной столик. Потом вытянула руки и, зевая, потянулась.
— Борис тебя отвезет. Когда захочешь.
— Тогда прямо сейчас, — коротко ответил Альмен.
Она пошла к телефону, набрала короткий номер и сказала:
— Да, Борис, господин фон Альмен вроде как готов. Спасибо. — Она положила трубку и улыбнулась ему: — Он ждет тебя у подъезда.
Жоэль подставила левую щеку и положила ладонь ему на затылок. Второй ладонью снова потрепала его по щеке так же покровительственно.
— Спасибо, — шепнула она, — было хорошо.
Альмен спустился по лестнице и спросил себя, почему она без звука дала ему отставку. Он удовлетворился тем объяснением, что увидел много лишнего. Слишком много правды в слишком ярком свете.
Борис ждал его с плохо скрываемой насмешкой. Когда они выехали за ворота, Альмен беззвучно шепнул:
— Прощай, Жожо.
17
Когда Альмен нажал кнопку звонка на входной двери своего дома, было уже полуденное время.
— Да? — ответил недоверчивый голос Карлоса.
— Это я, — сказал Альмен.
— Дон Джон… — начал было Карлос, но связь оборвалась, и зажужжал зуммер запорного устройства.
Альмен прошел часть дороги, ведущей к вилле, и свернул на дорожку к дому садовника.
Дверь, как обычно, была открыта, и Карлос ждал его в прихожей. Альмен сразу увидел по нему, что не все в порядке. Не дожидаясь приветствия, Карлос сказал:
— Дон Джон, le esperan, вас ожидают.
— Кто?
— Un seňor. — Он указал подбородком в сторону гостиной.
Еще до того, как Альмен увидел, он уже знал, кто его дожидается. Гость стоял в полуоткрытых дверях и теперь распахнул их полностью. Не говоря ни слова, он протянул Альмену раскрытую ладонь. Поскольку Альмен не среагировал, гость требовательно покачал ею.
Альмен освободился с помощью Карлоса от пальто, прежде чем полезть в карман, чтобы выудить оттуда оставшиеся купюры. Он отсчитал на лапу Деригу пять тысячных.
Дериг стоял не шевелясь, как соляной столб, и ждал остальное.
Альмен обыскал свои карманы, нашел еще две сотенные и одну пятидесятку и положил все это поверх крупных купюр.
Дериг сказал:
— Двенадцать тысяч четыреста пятьдесят пять.
— У нас еще есть что-нибудь в доме, Карлос? — небрежно осведомился Альмен.
Карлос удалился в кухню и вернулся с двумя тысячными, которые Альмен оставлял ему в амбарной книге по домашнему хозяйству. Альмен положил и их на неподвижно вытянутую руку.
Дериг ждал.
— Остальное на днях, — твердым тоном сказал Альмен.
Дериг повернул ладонь на девяносто градусов. Купюры упали на пол.
— Дерига этим не купишь, — спокойно и угрожающе сказал он. Потом поставил свой правый каблук на стопу Альмена и перенес на него весь свой вес.
Альмен вскрикнул.
— В четверг. В это же время. На этом же месте. Иначе…
Дериг пошел к двери и остановился перед ней. Карлос понял и открыл дверь. Дериг сунул ему чаевые в десять сантимов.
Карлос закрыл за ним дверь, бросил монету в мусорную корзину рядом с вешалкой и нагнулся, чтобы собрать купюры с пола. Альмен скакал на одной ноге, потирая вторую.
— «Дерига этим не купишь! — презрительно повторял он. — Дерига этим не купишь!»
18
Нечасто так бывало, чтоб Альмен не мог оторваться от книги. Его страсть к чтению — и он не притворялся в этом — всегда была его способом отгородиться от действительности, окопавшись в другой реальности.
Но на сей раз окоп не срабатывал. Он читал Бальзака, Тридцатилетнюю женщину. Раньше этот автор гарантированно уводил его в другой мир. Но сегодня и Бальзаку не удавалось указать картинам сегодняшнего дня их место.
Между строчками то и дело выныривала Жоэль. Экзальтированная и декадентская в «Шапароа»; усталая и испытывающая потребность к кому-то прислониться, словно девочка, в пижаме не по росту; разбитая с похмелья; голая и изношенная в ярком свете позднего утра; отстраняющая и самодовольная при прощании с ним. Стрекозы тоже возникали снова и снова. В освещении витрины и в бесформенном черном комке из полотенца в живой изгороди из туи.
То и дело становился у него на пути и образ Клауса Хирта. Как он смотрел из-за дверного косяка. Что это был за взгляд? Испытующий? Презрительный? Недоверчивый? Знающий?
А если ему и удавалось наконец прогнать эти картины, то между элегантных и изысканных маркизов и графов Бальзака грубо и ординарно протискивался Дериг. Которого не купишь.
Вытеснить этого было труднее всего. Он был вездесущ — из-за тупой боли кровоподтека на ступне Альмена, которая давала о себе знать при малейшем движении. Альмен снял башмак, разместил ступню повыше и надеялся на действие мази, которую ему прописал Карлос. Ее нужно было выдавливать из хрупкого тюбика с надписью «Милагро», чудо.
Альмен сдался. Он отложил книгу и похромал к стеклянной стене, ведущей к задней части сада, отсюда была видна мрачная чаща за теплицей, где иногда показывалась городская лиса.
Если быть честным с самим собой — а это случалось в жизни Альмена очень редко, — то он должен был признаться, что он почти банкрот. Нет, не почти. Просто банкрот, и точка.
Он едва сводил концы с концами. Поверхностное улаживание его самых неотложных финансовых проблем больше не могло скрыть тот факт, что за этим нарастает нечто такое, что рано или поздно обрушится на него. Goodwill, репутация, которую он завоевывал все эти годы расточительства, вот-вот будет израсходована. Все благодушные кредиторы, один за другим, целая толпа Деригов, будут занимать поначалу его мысли и сны, а потом его действительность. Ничто его не спасет.
Кроме удара, который разрядил бы опасную обстановку у ворот.
19
Родители Карлоса отправили его в возрасте четырех лет на улицу чистильщиком обуви. Они купили ему грубо сколоченный, выкрашенный черной краской специальный ящик. Поначалу все шло очень хорошо. Он был хоть и не очень ловкий чистильщик, но такой маленький и хорошенький, что в борьбе за немногих туристов, носивших не кроссовки, а кожаную обувь, часто выходил победителем. Некоторые давали ему десять кетцалей вместо одного, обычного за эту услугу. Случалось также, что они покупали ему в харчевне на обочине дороги что-нибудь поесть.
Но когда он подрос, ему пришлось совершенствоваться в ремесле. Он работал над тем, чтобы стать лучшим чистильщиком в деревне, и концентрировался на местной постоянной клиентуре: служащих, полицейских, владельцах магазинов. Карлос лучше всех наводил на обувь блеск и умел виртуозно и элегантно обращаться с щеткой и полировальной бархоткой. Клиенты иногда поднимали взгляд от газеты или приостанавливали разговор, чтобы посмотреть на спектакль маленького стилиста.
Эту сноровку Карлос сохранил и применял по сей день. Когда он чистил обширную коллекцию обуви Альмена, то со свойственной ему вежливой дерзостью настаивал на том, чтобы делать это на ноге. Поначалу отказавшись, Альмен затем смирился с тем, что процедура чистки проходила в стеклянной библиотеке — при задернутых шторах, разумеется, — при его непосредственном участии: поставив ногу на черный чистильный ящик Карлоса и сидя на высоко поднятом вертящемся фортепьянном табурете, Альмен подвергался процедуре.
Он привычно менял ногу по знаку Карлоса — быстрому постукиванию по острию подметки — и недовольно надевал следующую пару, пока Карлос вставлял распорки в свежепочищенную предыдущую.
Этот ритуал был почти единственной возможностью поговорить о вещах, которые выходили за пределы обычных вопросов по домашнему хозяйству.
— Карлос, можно ли делать что-то нечестное, если окажешься в нужде?
— Сómo no, Don John[1].
«Сómo no» было способом Карлоса говорить «да». Оно означало больше, чем «да». Оно означало: наверняка, само собой разумеется, непременно. Ответ приходил быстро, как и большинство ответов Карлоса. Как будто у него имелся большой запас готовых, моментально извлекаемых ответов на все случаи жизни.
— Если не получается выбраться из нужды при помощи чего-нибудь честного.
Это ограничение не нравилось Альмену. А следующее тем более:
— Но только что-нибудь нечестное. Ничего криминального.
Альмен некоторое время смотрел, как туго натянутая полировочная бархотка порхает над носками его черных английских ботинок, сшитых по мерке, и на каждом третьем обороте издает щелчок. Как этот звук возникает, Альмен за все годы так и не выяснил.
— А что вы будете делать, если я попаду в тюрьму?
Карлос не поднял глаза от своей работы.
— Это было бы плохо, Дон Джон. — Но после паузы добавил: — Однако у меня бы тогда было меньше работы.
Альмен снова обратился к своему Бальзаку.
20
Товарищ по учебе, который в последний раз давал ему «Смарт», на сей раз выделил ему «BMW». Автомобиль благоухал новой кожей и был набит электроникой, в которой Альмен ничего не понимал. На приборной доске светилась карта, на ходу показывающая дорогу и его местонахождение на этой дороге. Неприятно сознавать, что находишься под постоянным спутниковым наблюдением. При необходимости всегда можно будет впоследствии точно выяснить, куда Альмен ездил в ту ночь.
Было чуть больше трех часов. Альмен выбрал это время, потому что, по его мнению, полуночники уже улеглись спать, а ранние птахи еще не встали. И действительно: на дороге почти не встречалось машин. Тем более на загородной улице, тянувшейся вдоль озера.
Он сосредоточился на управлении. Уже дважды он ловил себя на том, что превышал скорость. Машина оказалась настолько бесшумной и совершенной, что Альмен не ощущал темпа.
Концентрация на вождении имела то преимущество, что он не мог поставить под сомнение свое решение. Как будто в него вселился кто-то другой и он, Альмен, стал его исполнительным органом.
По-прежнему дул сухой теплый ветер. Наступило полнолуние, и ночь была светла и прозрачна. Альмен предпочел бы плотные облака.
Очень редко навстречу ему попадались автомобили, и лишь два-три раза его кто-нибудь обгонял. Лишь однажды ему пришлось тормозить из-за кошки, и еще он миновал пешехода, у которого на куртке были пришиты полоски безопасности, издали отражавшие свет фар. Виллы стояли на берегу озера тихие и темные.
Когда номер 328б был уже близок, Альмен совсем сбавил скорость. Свет над парадным входом не горел, но окна слабо светились. По-видимому, то было ночное освещение холла и лестницы, хорошо знакомых Альмену.
Он проехал на несколько домов дальше и свернул в чей-то въезд. Там развернулся, поехал назад и остановил машину напротив соседского участка. Выждал несколько минут, вышел и направился вдоль живой изгороди к воротам.
Еще издали он заприметил то место, где лежал сверток в махровом полотенце. Он немного высовывался из ветвей, настолько неаккуратно Альмен спрятал его вчера. Чудо, что его никто не обнаружил.
Как раз в тот момент, когда Альмен вынимал сверток, над входной дверью виллы зажегся свет. Альмен побежал, насколько позволяла травмированная ступня, назад к машине, положил сверток на заднее сиденье и включил двигатель.
Не проехал он и пяти минут, как его на высокой скорости обогнал лимузин Хирта с Борисом за рулем.
21
На краю города, на въездной дороге он еще издали увидел полицейское заграждение. Полицейский махнул ему красным светящимся жезлом, указывая на обочину, подошел к машине и ждал перед водительской дверцей, когда Альмен опустит стекло.
Но Альмен не знал, как это делается. Он давил на все кнопки, вмонтированные в дверь, но стекло не опускалось.
Полицейский подозвал своего коллегу. Альмен попытался жестами объяснить, что не разбирается в этой машине.
Тут один из полицейских схватился за кобуру. Второй хотел открыть дверцу. Но сработала автоматическая блокировка, и машину нельзя уже было открыть снаружи. Альмен поднял руки вверх.
Он видел, что один полицейский, смеясь, что-то сказал другому. Потом взял свой блокнот и что-то написал на нем. «Заглушите двигатель!» — прочитал Альмен, когда полицейский прижал блокнот к стеклу. Он послушался, и полицейский открыл дверцу.
— Машина не моя, — первым делом признался Альмен.
Ему велели выйти. Полицейские посветили внутрь карманными фонариками. Оба луча скрестились на махровом свертке на заднем сиденье и замерли.
Сердце Альмена заколотилось. Полицейские переглянулись. Потом выключили фонарики и занялись Альменом.
Проверили техпаспорт. Велели поменять его потрепанные водительские права в течение следующих двух недель. Потом ему пришлось дуть в трубочку. Прибор показал 0,4. Вино с ужина оставило свои следы.
В конце концов они его отпустили.
— Нуль промилле все-таки был бы лучше, — пожурил его один из полицейских, — тем более на чужой машине, которую не знаешь.
Альмен пообещал впредь не пить и поехал домой медленно и сверхосторожно.
22
Раньше Альмен не пользовался компьютером — из соображений элегантности. Если ему требовалось что-то связанное с компьютером, на то у него имелся секретариат. Да, в его хорошие времена он располагал секретариатом. Если набирали его номер, женский голос отвечал: «Офис Йоханна Фридриха фон Альмена». С ударением на «А». Одна ассистентка вела его переписку, бронировала его поездки и вела финансовый учет. После падения его империи, как он называл это иногда в приступе самоиронии, все эти обязанности он, насколько возможно, делегировал Карлосу.
У Карлоса был компьютер, использовавшийся главным образом для того, чтобы оставаться в контакте с семьей в Гватемале. Был у него и струйный принтер, сам же он и оплачивал доступ в Интернет.
Карлос на следующий день сфотографировал пять вазочек со стрекозами своей цифровой камерой. Он стал вполне сносным фотографом, поскольку в те времена, когда он ухаживал за орхидеями Альмена, у него было хобби — фотографировать их.
Он выстроил на рояле при помощи куска светло-серого полотна небольшое углубление и снял одну за другой все пять вазочек. Шеф неумело ассистировал ему.
Карлос отправился наверх в мансарду, к своему компьютеру — и вернулся через десять минут, гордый результатом. Молочный свет облачного дня, проникавший в стеклянный дом, и маленькая лампа, которой Альмен по указанию Карлоса подсвечивал объекты, позволили получить почти профессиональные снимки. Вот только качество струйного принтера оставляло желать лучшего.
Альмен положил снимки в папочку, а папочку — в тонкую черную кожаную папку. Карлос убрал с рояля фотоинсталляцию.
Теперь пять вазочек Галле стояли в ряд на кабинетном рояле и отражались в его черной лаковой поверхности. Альмен и Карлос задумчиво смотрели на них.
— Дон Джон, una sugerencia, nada más, всего лишь предложение, не более того.
— Да, Карлос?
— Лучше бы не оставлять эти предметы здесь.
Альмен покосился на него:
— Вы боитесь, что их могут украсть?
— Они выглядят очень ценными.