Движимый намерением, что сродни заблуждению, я продолжил своё дело с упрямством барана, прущего на новые ворота, и у меня, что называется, пошло. «Урал», «Смена», «Литературная газета» и многие, многие другие.
Спасибо тебе, товарищ Цукерберг.
…Открываю крышку ноутбука, включаю, куда надо вхожу. Действую как решительный любовник.
Лиза Зорина пишет: «Андрей! Питчинг будет проведён в ЦДХ 26 ноября».
Питчинг – термин киношный, но его применили к литературному шоу-бизу. За две минуты автор должен рассказать, о чём его книга. Выдать что-то вроде синопсиса. Рассказать, заинтересовать издателя. Заинтересуешь – книгу издадут. Может быть.
Двадцать шестое ноября – день для меня неудобный. Смотрю по календарю – среда. Плохо. Скорее всего, я уже начну работать в, мать их фашистскую, конторке. Отпустят? Два дня нужно, не меньше.
…Вздыхаю и листаю ленту новостей. Статус мой понравился Александре Гусаровой. Кто такая Александра Гусарова? Дружим, оказывается, с две тысячи тринадцатого года. Чудное какое лицо, никогда бы не подумал, что здесь, в этой синеве, мне будет комфортнее, чем снаружи.
22
– Лера.
– Что, Андрюша?
– В ноябре я хочу слетать в Москву.
– Зачем?
– Я рассказывал тебе о питчинге. Его будут проводить в ноябре.
– Ерунда какая-то. Лететь из-за этого?
– Не только. Я увижусь с Егором.
– У нас не так много сейчас денег. Я поражаюсь твоей беспечности. Андрюша, у тебя другая семья и другие уже цели.
– Мои цели – это мои цели. Наши – это наши. Не нужно их путать.
– Спроси деньги у своих родителей и лети.
Я как-то медленно соображать стал в Екатеринбурге. Не зря тут платят уральский коэффициент. Витает здесь что-то такое, делающее человека пришибленным. Такие интересные слова я слышу. Говорит их человек, которого я люблю. Именно этот человек год назад вещал мне в телефон: «Какой у тебя чудесный сын! Я бы его как своего любила!» Уныло всё это как-то. Отстой, мать вашу фашистскую.
– Хорошо, – говорю я, – спрошу.
Не так уж я и отупел здесь всё-таки. У меня есть заначка. И там пятнадцать тысяч.
23
Они проснулись. Они взяли меня на работу. И мне от этого тошно.
Являюсь в костюме и галстуке. Отдел, тот самый, организационный, состоит из четырёх человек.
Человек № 1, начальница. Полина Александровна. Рыжая женщина в очках, голос пискляв и картавит.
– Мы сгаботаемся, Андгей Павлович.
Безусловно.
Она какая-то квадратная. И ножки кривые, тоненькие. Я нарекаю её Кубышкой.
Кира. Кира Владимировна. Рост и фигура, но лицо старухи. Оно приводит меня в тихий ужас.
Третья – Ирина. Она молода, и нижняя губа её висит.
Наконец, последний, № 4. Антошка.
– Антон Николаевич, – представился он.
Заместитель начальницы, на всякий случай. Школьник в очках.
У них тут все начальники в очках?
…Час назад я выставил на стол бутылку черногорского вина «Вранац», шампанское и литр водки. Бонус-трек – закуска.
«Вранац» пью я. Кубышка тоже на него посягнула, но потом переключилась на водочку. Я потягиваю вино и слушаю вполуха их блеяния о тяготах службы. Пытаюсь делать вид, что мне интересно. Хвалю руководство. Потом, видимо, вино даёт в голову или просто устаю я от их служебного жлобства и начинаю травить свои байки. Про то, сколько больших региональных чинуш было трахнуто по итогам моих проверок за время работы в Конторе.
Воцаряется тишина. Я слышу эту тишину, чувствую нависшее напряжение. Для разрядки рассказываю парочку анекдотов. Кривые ухмылки. Отчётливо осознаю, что они стесняются меня, завидуют и ненавидят. Пьют моё бухло и ненавидят. Такое бывает.
«Вранац» иссяк.
Кубышка окосела и смотрит на меня похотливо.
– Андрюша, можно на «ты»?
– Об чём речь, – говорю, – конечно!
– Андрюша, ты можешь называть меня Полей.
– Хорошо, Поля.
Поля икает.
– А водку… мы-ы… не употребляем?..
Это вызов. Кого же ты напугать хочешь, мать твою фашистскую? Я беру бутылку, разливаю по рюмкам. Поднимаю свою и бодро произношу черногорский тост:
– Живиле! – то есть будем здоровы, будем жить!
И выпиваю залпом.
– А я думала, ты непьющий.
Пьющий, пьющий. И пить умею, и напивался, когда – по пальцам пересчитать, хотя и моменты были яркие.
Вот две тысяча первый год, положим. Приехал в Тамбов, к сослуживцам зашёл. Валера Рощин, один из лучших друзей моих по райотделу, эксперт-криминалист. Ура, кричит, Андрей Павлович! В кабак отправились, часа три там пили. Девки какие-то, танцевали с нами, опять пили. Они потребовали такси. Вызвали, поехали. Очутились в коммуналке, там мужики и бабы голые на полу спят. Поехали отсюда на хер! – я сказал. И мы отправились в казино. «Крутое пике» казино называлось. Утро уже, часов шесть, народу полно. Эй, ты! – одному из охранников девонька крикнула. – Подойди! Подошёл. Дай мне тысячу рублей! Дал. И мы поехали в пригородный лес, в шашлычную. Там опять водки взяли, шашлык. Потом девки исчезли. Мы с Валерой вышли и долго брели по лесу, как измождённые былинные странники. Солнце светило ярко и начинало жарить. У Валеры с собой полбутылки водки. Мы очутились у реки, вблизи дачных участков. Какой-то дед в панаме поливал из шланга клубнику.
– Дед! – закричал Валера. – Дай нам стакан!
– Кто вы такие? – высказал недоумение дед.
– У тебя дикорастущая конопля на участке! Сейчас всё сожжём, а тебя трахнем и арестуем! Дай стакан, говорю!
Испуганный дачник выполнил приказ немедленно.
– Вот так вот.
У воды мне стало жарко, я разделся, уплыл на противоположный берег, лёг на песок и закрыл глаза. Валера остался на том берегу допивать. А потом он упал. Мы заснули на разных берегах, проспали до вечера и страшно обгорели…
…Такие дела, Полина Александровна. Она же – Поля. Есть что вспомнить. А если напиться с вами, я даже и не знаю, о чем здесь вспоминать.
– Столько много работы, столько много работы, – скулит она.
Смотрю на часы, время почти девять вечера. Намекаю, что пора собираться.
– Конечно, конечно, – тарахтит Кубышка, – ты ко мне потом зайдёшь?
– Обязательно. А для начала я помою посуду…
– Хорошо…
Антошка откланялся. Ирочка тоже. Помыв посуду, я вернулся в кабинет. Пусто в кабинете. Поля и Кира удалились в соседний, и это прекрасно, это шанс уйти незамеченным. Я надеваю куртку, выключаю свет и закрываю дверь. Осторожно продвигаюсь по коридору.
Из кабинета Полины Александровны доносятся рыдания:
– Они не утвердили план! Представляешь! Они не утвердили наш план!
– Успокойся, Поля, – строго говорит Кира Владимировна, – успокойся, ёб твою мать!
Ухожу, не прощаясь.
24
Я понимаю – что-то нужно менять. Как-то притираться нужно. Злит одно обстоятельство, прокол в мироощущении злит. Я же решил быть с ней не только потому, что она красивая. Я увидел в ней другую. Я подумал, что она мне ближе, чем Ирина. Своя, подумал. А тут, оказывается, те ещё выкидоны. И тоже надо притираться. А я убедил себя в том, что если люди любят друг друга, они притираются если не автоматически, то с лёгкостью. Но тут тяжело, как-то очень тяжело. Это не притирка, работы какие-то столярные. Зажала в тиски и лобзиком, лобзиком делает из меня нужную болванку. По образу и подобию. Чтобы размышлял, как она, делал, как она, и жил, как она, её жизнью жил. Делает, а вот не получается что-то, не выходит.
Ей не нравится, что я не уделяю должного внимания тем думам, в которые погружена она. Я не размышляю о новой квартире.
– Я постоянно думаю о ней, а ты не думаешь.
– А что думать? Вклад на ремонт я сделал? Сделал. Будем въезжать – будем думать и делать. Дом ещё не сдан. Дом сдадут через семь месяцев.
– Я вообще не понимаю, о чём ты сейчас думаешь!
А мне не о чем подумать?
Я думаю о Егоре, который опять перестал звонить. Я думаю о том, что не знаю его нового адреса. Ирина, женщина гордая, сняла новую квартиру, чтобы не иметь больше дела ни со мной, ни с моими родителями. И вообще, я слишком часто думаю. Но толку?
– Пойми меня правильно, Лера. Весь прошлый год я прожил на нервяке. Суды эти, скандалы… Я бросил всё, я приехал в новый город. У меня здесь никого нет. Я прошу тебя: дай мне шанс. Дай мне адаптационный период – два месяца. Я хочу войти спокойно в новую колею. Без ругани, криков, претензий. Честно признаюсь: когда ты меня долбишь за каждую мелочь, у меня пропадает всякая охота к переменам. Срок истечёт – критикуй и делай что хочешь!
– Хорошо, Андрюша. Прости меня, пожалуйста.
Странный договор, правда?
25
Бокалы подарила её подруга. Из чешского хрусталя. Их – шесть.
Первый бокал разбил кот. Он прохаживался по столу, задел его хвостом. В кошачьей выходке этой повинен, понятное дело, я. Ты тут сидел ночью и печатал и не прогнал его, когда он залез на стол! Виноват-с.
Два бокала случайно разбила Нина. Один укокошила Лера во время мытья посуды.
Я сижу на кухне и смотрю на два помытых, оставшихся, перевёрнутых бокала.
Два бокала случайно разбила Нина. Один укокошила Лера во время мытья посуды.
Я сижу на кухне и смотрю на два помытых, оставшихся, перевёрнутых бокала.
Когда они разобьются, думаю я, всё кончится.
26
Несмотря на вливание в коллектив, ко мне продолжают относиться настороженно. Когда нужно что-то обсудить, Кубышка долбит в стену, и Кира с Ирой покидают кабинет. Антошка сидит рядом с Кубышкой, его перемещения для меня незаметны, но я подозреваю, присоединяется и он. Что там за обсуждения происходят? Мне неведомо.
Такое со мной впервые. Никогда раньше, где бы я ни работал, ко мне не относились вот так. Чёрт его знает, почему так происходит. Может, я сам виноват, ведь мне с ними неинтересно. На прежних местах, какое из них ни возьми – райотдел милиции, радио, Контора – я всё-таки открывал для себя что-то новое. Там работали люди, у которых можно было что-то почерпнуть, или взрослее, или профессиональнее меня. Видимо, это называется развитием. Здесь развитие может пойти вспять. Я чувствую это.
– Андрей Павлович, – сообщает мне Кубышка, – послезавтра у нас коллегия. Приедут заместитель губернатора, первые лица администрации, первые руководители правоохранительных органов. Их нужно встретить на первом этаже и проводить в зал заседаний.
Это прекрасно. Никогда ещё не выступал в роли встречающего-провожающего.
– А других людей для этой роли нет?
– Я не поняла. А что здесь такого?
– Я их встречу, конечно, всех. Но Евгения Алексеевича пусть встретит кто-нибудь другой.
– Это ещё почему?
Смотрит на меня своими наглыми глазёнками.
Ты же всё понимаешь, думаю я, сука. Евгений Алексеевич – Босс местной Конторы. Я его проверял, а он меня умаслить пытался. Я при нём курил вульгарно. Поучал, как работать надо. И не очень-то комфортно мне в новой роли выступать сейчас.
Всё это я ей не говорю, конечно. По-другому выворачиваю.
– Видите ли, Полина Александровна. Я, когда был на проверке, неоднократно конфликтовал с ним. Справку жёсткую составил. Как бы не вспомнил он обиду, не отыгрался на вашем, в смысле, нашем управлении. Это тактически ошибочный ход, Полина Александровна.
Забегали глазёнки. Поля в некотором замешательстве.
– Нет, – слегка дрожащим голосом выдавливает она из себя, – ерунду говорите. Вы обязаны всех встретить.
Послать бы к чёртовой матери всю вашу богадельню, да не могу вот. Отпрашиваться у тебя вскорости надо, лететь в Москву.
Ну, ничего, думаю. Ничего. Я тебя обману, мать твою фашистскую.
27
Я вспоминаю поездку в Читу. Летели туда зимой, в январе. Изначально от нашего отдела должны были полететь двое: я и Коля. Но потом переигралось что-то, и отправили меня одного.
Коля расстроился.
– Вот чёрт, – сказал Коля, – я уже и термобельё купил. Жаль, конечно, жаль. Мы бы с тобой, Андрюха, быстро проверили всё вдвоём, глядишь, и похулиганили, да.
Ходил туда-сюда по кабинету Коля, размышляя вслух.
– Но есть один плюс, есть один плюс. Жена пока не знает, что я не лечу. На сколько командировочка, Андрюха?
На десять дней командировочка.
– Ага. Вот я на десять дней у Катьки и зависну.
Завис Коля у Катьки, может, и не завис. А я поздним вечером впёрся на борт самолёта и улетел в холодный негазифицированный Забайкальский край, шесть часов воздушного пути и восемь – разницы с Москвой. Коньяк «Одесский» во фляге успокоил меня и помог уснуть.
…Краевая Контора подала авто на посадочную полосу. Нам помогли оперативно забрать в багажном отделении чемоданы и повезли в гостиницу. Темнота и мороз.
– Пятьдесят градусов ниже ноля, – сообщил нам один из встречающих. Он был бурят, и звали его Иван Николаевич. – У нас в январе всегда так.
Сурово.
– Мы вас везде возить будем. На улицу самим лучше не выходить. С женщинами заводить отношения не советуем. Двадцать убийств за месяц по городу, восемнадцать совершены женщинами. Обижаются на мужчин – и сразу за нож. Удар на поражение, прямо в сердце. Потом в полицию бегут, явки с повинной пишут… А вообще у нас народ добрый, приветливый. В гостиницу сейчас заедем, отдохнёте, потом – на работу, потом – ужин…
Заведением, где мы отужинали, была огромная юрта в степи. Сумасшедшая такая степь, заснеженная и бескрайняя, уходящая в Монголию.
В юрте нас встретили гортанным бурятским пением. Луноликие женщины в национальных нарядах широко открывали рты, их лица были добры. Закончив петь, каждому из нас они повесили на шею синий шёлковый шарф. Потом мы сели за огромный стол, уставленный водкой, китайской лапшой фунчозой, дымящейся бараниной и большими пельменями, истинное название которых – позы.
– Вы когда-нибудь кушали позы? – искренне поинтересовалась старшая бурятка, хозяйка заведения. – Это делается так…
Она берёт поз, поднимает его высоко и продолжает инструктаж:
– Откусываете кусочек с краю. Выпиваете бульон. Потом едите. Очень хорошо под водочку!
Голос у хозяйки поставленный, интонации выдают её лидерское комсомольское прошлое. Возраст определить трудно, от сорока до семидесяти. В этих краях степные ветра стирают с лиц молодость и старость.
– А ещё лучше водочка в наших краях идёт под бухлёр. Бухлёр – бараний бульон, товарищи.
За столом наблюдается оживление. Позы – штука хорошая, но бухлёр своим названием перекрывает их эстетическую значимость.
– Бухлёр, бухлёр, – прокатывается весело по рядам моих коллег, у нас большая бригада, тринадцать человек, и никто не слышал этого названия.
Прекрасная получилась, динамичная командировка. «Бухлёр-тур», так я окрестил её.
Нам пришлось часто ездить по районам, мы много работали и много пили. В обед пили и в ужин. Обеды проходили в «позных». Стоимость – рублей сто пятьдесят на брата. Пять поз. Бутылка водки в десять минут «раскатывалась» на троих, мы выходили на улицу и моментально трезвели, сорок градусов ниже нуля. Прыгали в машину и устремлялись проверять. В семь вечера собирались на вечернюю планёрку, а оттуда, всей бригадой, снова в алкогольный бой. По выходным – музеи и природа. Девочек не предлагали.
– Будут заманивать с бабами в баню, – предостерегал в Москве Коля, – соглашайся только в том случае, если с тобой пойдёт очень большой начальник!
Но нам не предлагали девочек. Сам край, казалось, не располагал к этому. Дикие степи, разноцветные ленточки, повязанные на ветви деревьев, сопки, переходящие в скалы, Будда и местные духи, в деревнях до сих пор поклоняются им, сатанинский взгляд барона фон Унгерна, подмеченный мной на старой фотографии в одном из музеев, – всё это уносило прочь от материального мира.
– Рядом с фотографией барона фон Унгерна, – водила указкой по снимкам музейный гид, – наш учёный-антрополог Цибиков. Существует версия, что в двадцатые годы прошлого века по заданию ОГПУ он прибыл в один из тибетских монастырей и выкрал там ценнейшие письмена. Возможно, они относились к разгадке тайны Шамбалы или ещё к чему-то подобному. Когда пропажа обнаружилась, лама монастыря направил в один из наших дацанов секретное письмо. В нём говорилось: как только Цибиков умрёт, монахи должны отделить голову от тела и доставить в Тибет. Цибиков действительно вскоре умер, и местные монахи выполнили приказ. Череп учёного был распилен, из него сделали чаши и стали использовать во время ритуалов. Чаши наполнялись отварами. Лама пил из этих чаш. Пить отвар из черепа умного и сильного врага – большая честь для ламы…
Окончательно не давали погрузиться в эту эзотерическую пучину работа и подхалимаж. Именно здесь я столкнулся с приятным подхалимажем в свой адрес. Областные не подхалимничали, нет. Они были гостеприимны и исполнены достоинства одновременно. Мало кому удаётся вести себя так.
Подхалимаж бил ключом из районных князьков. Один такой, приземистый и юркий бурят, повёз меня и моего помощника в воинскую часть, пострелять. Я люблю стрелять. Тем более что к моим услугам было разнообразное оружие, давно снятое с производства: пистолет «ТТ», винтовка Мосина, автомат «ППШ», один из первых дисковых пулемётов.
Когда я стрелял из винтовки и укладывал одну бутылку за другой, князёк скакал рядом со мной бойким петушком и восхищался:
– Ах, как хорошо стреляет Андрей Павлович! Андрей Павлович снайпер, наверное?
Потом он повёз нас в военную баню с биллиардом.
– Какой кий желаете, Андрей Павлович?
Я обыграл одного соперника. Потом второго. А третий у меня выиграл.
Несчастный оказался подчинённым бравого князька.
– Как тебе не стыдно! – взревел князёк. – Нельзя выигрывать у Андрея Павловича!
– Можно! – великодушно разрешил я, отхлёбывая из кружки пивко.
– Ах, какой добрый человек Андрей Павлович! Андрей Павлович – справедливый человек, наверное?
…Вспоминаю и вздыхаю грустно. И после всего этого, думаю я о Кубышке, ты хочешь, чтобы я выступал в роли швейцара?
Я тебя точно обману, мать твою фашистскую.