У сидящего оказалось лицо неопределенного возраста. Вечный юноша или вечный старик. Стертая грань между всеприятием зрелости и радикализмом молодости… Человек улыбался. Плохо улыбался… В правой руке он держал гусиное перо. Перед ним лежала стопка очень старой на вид бумаги. А в глубине комнаты, в неосвещенном кресле, сидел еще кто-то. Мирошник увидел только бледный овал вместо головы, но ему стало не по себе. Это обезличенное пятно с растворившимися чертами тускло светилось, словно гнилушка на болоте.
Человек, переписывавший Библию, погрозил Мирошнику пальцем. Это был жест, исполненный благородства, отточенного изящества и безграничного превосходства. Детектив мгновенно почувствовал себя дремучим варваром, подглядывающим за представителями высокоразвитой цивилизации. В то же время ему стало совершенно ясно: его просветили насквозь, но не приняли всерьез. Так мог бы обращаться с паршивой овцой пастух, понимая, что та все равно никуда не денется.
Боб действительно осознал: некая ужасная мышеловка захлопнулась давным-давно, еще в минуту его появления на свет, а два существа, сидящих в мрачном номере отеля, – лишь статисты предопределения. Однако от этого страх не становился более понятным, и подавить его было ничуть не легче, чем вырваться из невидимой паутины, дойти до лифта на негнущихся ногах, спуститься вниз, пересечь холл и кивком головы попрощаться с новым ночным портье, заменившим беднягу Христиана Раковского.
* * *До половины третьего ночи все было спокойно. Мирошник приготовился встретить самую глухую пору суток со стаканчиком горячего кофе из термоса, плеснув туда коньяку. Выпить он не успел.
Завидев старый черный автомобиль, бесшумно подкатывавший к особняку, Боб не стал суетиться. Он выплеснул содержимое стаканчика в окно и вытер ладони. Его тайное оружие всегда было при нем. Ему оставалось всего лишь вытянуть правую руку и приложить ладонь к лобовому стеклу. После этого нажатием на определенные точки он установил примерно десятиградусный сектор поражения. Мирошник опробовал «стиратель» на ближайшем подходящем объекте. Убедившись в том, что мерцание в саду погасло, он пожелал себе счастливой охоты.
Под кожей его ладони находился уникальный прибор, точного названия которого никто не употреблял ввиду его труднопроизносимости. Немногие, имевшие доступ к подобным штукам, называли их «стирателями». Это было не совсем правильно, зато просто и понятно. Прибор разрушал формирующий код глюков, что позволяло очищать от них пространство в радиусе до нескольких сотен метров.
Первая причина, по которой «стиратели» не производились серийно, была очевидна. Настройка на ДНК носителя превращала людей вроде Мирошника в редкие и чрезвычайно дорогие экземпляры живого оружия, требующие многолетней тренировки и подготовки. Случалось, что «стиратель» срабатывал только раз в жизни, однако и этого хватало с лихвой. Материальные затраты окупались чем-то более важным.
Другая причина малой численности «стирателей» заключалась в том, что накопления не происходило. В один прекрасный день каждый из них исчезал. Бесследно. Вместе с носителем.
Существовало подозрение, что их уничтожает сам «Абраксас» – и делает это, как только мощность противодействующего излучения достигает определенного критического порога. Если так, то Орбитальный Контроль позволял младенцам забавляться с потенциально опасными игрушками, а затем занимался их же «избиением». Одним словом, Ирод.
Мирошнику приходилось активизировать свой «стиратель» трижды, и в этом смысле он мог считать себя долгожителем. А все потому, что он умел вовремя остановиться, ограничивая расход энергии. Выгода, которую он принес Ассоциации, не шла ни в какое сравнение с полученной им скромной платой за труды. Но Мирошник не жаловался. Он был всем доволен. Он знал, что жизнь коротка, а он балансирует на шатком мостике над пропастью и ему никогда не перебраться на другой берег…
На всякий случай в левой руке он держал вполне обычный пистолет армейского образца с отсутствующими серийными номерами. Боб одинаково хорошо стрелял с обеих рук. Для того, чтобы выстрелить из пистолета, достаточно было выставить его из окна, но детектив надеялся, что поднимать шум не придется. Это могло повредить его безупречной репутации.
Когда автомобиль, который сливался с темным фоном ночи, приблизился настолько, что стало различимо свечение, пробивавшееся из-под днища, Мирошник увидел то же самое, что видели сотни жертв Дьякона до него. В отличие от них это зрелище не стало для частного детектива последним в жизни.
Водительское место было пустым. Сидящие сзади представляли собой только неподвижные силуэты.
Мирошник не стал делать эффектной паузы и прочих глупостей. Он активизировал «стиратель» последовательностью нервных импульсов, в которой содержалась вся необходимая информация о цели, дальности до нее и вероятной мощности противодействующего излучения. В таких случаях Боб не жалел энергии, хотя это плохо отражалось на его здоровье. В течение секунд Мирошник терял несколько килограммов массы, и на полное восстановление обычно требовалась пара недель в каком-нибудь тихом уголке с креслом, пледом и книжонкой. То есть Мирошник периодически превращался в безобидного пенсионера. О том дне, когда ему придется окончательно отправиться на покой, он думал без сожаления.
Сейчас он ощутил то же самое, что и всегда: приступ дурноты, кислый вкус во рту, быстрое понижение кровяного давления. Как следствие, в глазах зарябило и потемнело. Сердце загрохотало, будто пневматический молоток. Ноги и руки, казалось, потяжелели втрое…
К счастью, это состояние «выпадения» длилось недолго. Придя в себя, Мирошник увидел обычный результат: глюк исчез. Но не полностью. То, что осталось, могло быть только примитивной матрицей – материальным предметом, используемым в качестве модели для поддержания формы. Насколько понимал Мирошник, такие матрицы не имели ограничений по размеру и материалу – тут важна была структура, а не масштаб увеличения.
Однако он впервые увидел ЖИВУЮ матрицу. Это его неприятно удивило, как будто обнаружилось, что он не устранил глюка, а казнил человека. В этом смысле Мирошник отличался известной щепетильностью…
Рост матрицы не превышал роста трехмесячного ребенка. Голая бледная фигура, несомненно, принадлежала женщине. Однако та была не карлицей, а просто уменьшенной копией с нормальными пропорциями тела. Из ее слегка вздутого живота торчали пучки каких-то белесых нитей, которые судорожно сокращались, словно были продолжениями мышц или нервных волокон. Но и они постепенно рассеивались, как будто плоть превращалась в дым.
Пока детектив раздумывал, не пристрелить ли бедняжку из жалости, у него появился более серьезный повод для стрельбы. То, что он посчитал нераспавшимися остатками декора, оказалось не кучей тряпья или грудой смятого металла, а человеком, лежащим на дороге в трех шагах от матрицы. На нем был черный плащ священника и ковбойские сапоги из змеиной кожи. Длинные вьющиеся волосы, распущенные по плечам, делали его похожим на средневекового принца. Стоило этому красавчику поднять голову, как Мирошник мгновенно узнал тонкое смуглое лицо постояльца «Одинокого всадника» из триста шестнадцатого номера.
* * *…Картафил проиграл очередную дуэль. Когда Дьякон испарился вместе со своей призрачной машиной, ему не пришлось долго искать причину. Похоже, падшие ангелы опять одерживали верх. Шанс спастись тоже оказался иллюзорным, как вожделенный покой смерти. Его, Картафила, подразнили несбыточной мечтой, чтобы снова отправить скитальца в путь, продолжающийся больше двух тысяч лет и напоминающий утомительный сон, в котором реальна только боль в моменты трансформации, а ускользающая истина всегда относительна. Он был белкой в кармическом колесе, вынужденной щелкать от голода отравленные орешки. Единственный способ отдохнуть – это остановить бег, но тогда мир вокруг начинал меняться с возрастающей скоростью. Поток, состоящий из миллионов материальных предметов, мелких и крупных событий неудержимо вовлекал в свое однонаправленное движение, пресекая жалкие попытки Картафила плыть в нужном направлении. Не было ничего кроме этого потока, ничего бестелесного, что могло бы остаться вне, пропустить сквозь себя время, замереть в точке абсолютного покоя. Это – как свет, скорость которого всегда постоянна, но в таком случае чем отличалось сияние недостижимого рая от излучений «Абраксаса», порождающих глюков?
Картафил знал ответ – ничем. Поэтому он действовал соответствующим образом. Обстановка всегда определяла способ поведения, не оставляя никакого выбора.
Он подполз поближе к бледно-розовой матрице, которую Дьякон почему-то называл «Лизаветой». Из ее глотки вырывались хриплые нечленораздельные звуки. Картафил сунул ей в брюхо ствол «форхэнда», вошедший в рыхлое вещество неожиданно глубоко, и нажал на спуск. Тело было отброшено на полметра; оно дернулось еще пару раз и замерло. Теперь можно было спокойно осмотреться.
Он подполз поближе к бледно-розовой матрице, которую Дьякон почему-то называл «Лизаветой». Из ее глотки вырывались хриплые нечленораздельные звуки. Картафил сунул ей в брюхо ствол «форхэнда», вошедший в рыхлое вещество неожиданно глубоко, и нажал на спуск. Тело было отброшено на полметра; оно дернулось еще пару раз и замерло. Теперь можно было спокойно осмотреться.
Ни одного случайного прохожего. Обитатели ближайших домов наверняка попрятались. В наступившей тишине был слышен истошный лай запертой собаки… Как только Картафил поднял голову, в глаза ему ударили слепящие лучи фар. Слишком яркий свет всегда предшествовал боли – для Картафила этот свет каждый раз выхватывал из тьмы краешек истины, которая, впрочем, никогда не становилась окончательной…
В его ужаленных светом глазах расплылись черные кляксы, но он все же выстрелил вслепую по фарам надвигающегося автомобиля. Потом удар в лоб, похожий на проникновение длинного гвоздя, вбитого невидимым молотком, заставил его успокоиться.
Как всегда, на время. Засвидетельствовать очередное чудесное воскрешение было уже некому.
Глава девятнадцатая
Прикончив длинноволосого красавчика единственным точным выстрелом между глаз, палач Ассоциации позволил себе немного расслабиться. Сказывались понесенные потери. Все тело охватывал невыносимый зуд, словно запаса крови внутри оказалось недостаточно, чтобы донести ее до тонких капилляров.
Гул в ушах помешал Мирошнику услышать то, что в другое время он услышал бы гораздо раньше. Шестое чувство не изменило ему, однако сигнал пришел слишком поздно. Он ощутил чужое присутствие, движение за левым плечом, приближение опасности.
Боб затормозил и начал оборачиваться. В этот самый момент Мормон, догонявший его на нейтральной передаче, выстрелил ему в голову из дробовика зарядом, начиненным рублеными гвоздями. Машина частного детектива вильнула и врезалась в фонарный столб. Из-под капота повалил пар, который затянул багровое месиво, расплескавшееся на лобовом стекле.
* * *Мормон, оставшийся на какое-то время в одиночестве, предпочел бы убраться с места перестрелки раньше, чем раздастся вой полицейских сирен. Однако его удерживало здесь чувство долга, которое было намного сильнее инстинкта самосохранения. Тем более что дома его никто не ждал. Он пожертвовал своей безмозглой самкой, когда Дьякон призвал его для служения (да и можно ли назвать это пожертвованием? Скорее бесценным даром). Отправляясь в дальний путь, раздай долги. Мормон свято верил в свои идеалы и в то, что миссия, для которой он избран, должна быть доведена до конца.
Впрочем, он осознавал свое несовершенство, свою примитивность. Он не умел «переселять», как это делал Дьякон. Он умел только убивать неисправимых грешников и выжигать скверну. А ведь он хотел совсем другого, противоположного – давать новую, чистую жизнь…
Интуиция (или, возможно, извращенное религиозное чувство) не изменила ему. Через несколько секунд он уже завороженно наблюдал за формированием глюка. С некоторых пор это зрелище приводило его в почти экстатическое состояние. Оно означало, что недремлющее око Ангела все еще направлено вниз, на данную точку земной поверхности. И оно до сих пор излучает свет – истинную энергию, незримую, но животворящую. Да, он, Мормон, был свидетелем акта творения – почему нет? Его охватило благоговение. Ему захотелось опуститься на колени и молиться…
Пространство словно заполнилось жидкостью; зеркало поверхности, отразившей лицо самого Мормона, подернулось туманом; кольцевые волны распространялись во все стороны, унося обломки потерянных образов, а потом жидкость мгновенно вскипела. В этом пенящемся киселе, пронизанном мощным потоком излучения, зародилась и эволюционировала протоплазма, повторяя сжатый до предела миллионнолетний путь случайностей. Мормон смотрел не мигая; даже в течение ничтожных промежутков времени происходило нечто похожее на фильм, прокручиваемый с бешеной скоростью.
Например, он видел фигуры – множество фигур, не всегда человеческих. Некоторые распадались мгновенно, сразу после синтеза; другие существовали недолго и даже участвовали в призрачной войне. Со стороны это выглядело так, словно не вполне нормальный ребенок перебирает оловянных солдатиков. Можно было ручаться только за то, что выбор будет непредсказуемым. Мормон не пытался угадывать. Он просто ждал возвращения хозяина, какой бы облик тот ни принял. Дьякон владел кроме его жизни еще и его судьбой.
Пока хозяин всего лишь примерял маски, морды, лица, тела – однако плоть, которую он стремительно наращивал, столь же стремительно разрушалась, словно где-то поблизости находился источник неощутимого ветра, мгновенно сдувающего идеограммы, составленные из праха ангельски умелой рукой, и сносящего в пустоту мертвый пепел. Скорее всего это означало, что «стиратель» все еще работает, но на его поиски не было времени.
Мормона это ни на йоту не лишало веры – в конце концов, наступил самый расцвет сатанинского правления. Все, что мог сделать он, маленький, слабый человек, – это выполнить свой долг. Долг состоял в очищении громадной и безнадежно запущенной общественной помойки. И, как всегда, самое мерзкое и гнусное было замаскировано под прекрасное и чистое. Мормон уже давно научился избегать таких ловушек. Он не попал в нее и на этот раз.
С большим трудом он оторвал взгляд от того, что вполне могло оказаться отвлекающим маневром. Пока глюк корчился в «родовых» муках – причем сам был и матерью, и плодом, и пространством утробы, – Мормон неслышной походкой охотника приблизился к чугунной ограде особняка и подал знак двоим из своей команды. Пора кончать с девкой, стариком и сопляком, трехмерные изображения которых он видел незадолго до этого в бункере Дьякона.
Он с легкостью избавился от своей самки и неродившегося ребенка – Дьякон «переселил» обоих в свою вечную Колонию; все остальные значили еще меньше. Девка была красива как дьявольское наваждение, а мальчишка был мутантом, недоразумением, опечаткой, вкравшейся в Господний план и подлежащей исправлению. Мормону будет приятно выполнить эту работу.
Уничтожать, стирать грешную красоту нравилось ему почти так же, как жечь деньги. Земля и люди должны быть в меру уродливыми – чтобы не посягать на божественное совершенство. Но и не безобразными, чтобы средний мир не превратился окончательно в филиал преисподней…
С этими маниакально-устойчивыми мыслями Мормон крался через опадающий сад к черному ходу особняка, с подробным планом которого у него также была возможность ознакомиться. Он был готов к встрече со «сторожем» и соответствующим спецэффектам, включая зрительные и слуховые галлюцинации, однако тот, похоже, был стерт заодно с глюком. Кроме заряда во втором стволе дробовика, у Мормона оставалось еще восемь патронов в обойме пистолета с глушителем – все восемь с серебряными пулями. Это было что-то вроде его фирменного стиля. Почти наверняка бесполезно, зато символично.
Он беспрепятственно добрался до двери, проверил отсутствие разрядника, который мог бы превратить его в угольный столбик, и налег на дверь плечом. Как и следовало ожидать, та оказалась запертой, но Мормон знал, куда шел, и хорошо подготовился. Он достал из кармана куртки миниатюрную газовую горелку и вырезал кодовый замок. Это заняло не больше тридцати секунд. Вой полицейских сирен приближался, однако Мормон целиком положился на судьбу, то есть на Черного Дьякона и его слуг. Даже если речь идет о богоугодном деле, кто-то должен позаботиться об отходном пути…
За дверью была темнота, и Мормон опустил на лицо маску прибора ночного видения. От порога начиналась небольшая лестница. Узкий коридор уводил куда-то в серо-зеленую мглу. Гулкая тишина, отсутствие теней…
«Чертовски смахивает на затонувшую посудину», – подумал Мормон на свою беду. Эта мимолетная мысль сработала как спусковой крючок. Словно некий ловец накрыл сачком эфемерную бабочку в надежде пополнить свою коллекцию и та начала незаметно превращаться в чудовище. У Мормона возникли проблемы. Чем дальше он продвигался в глубину дома, тем сильнее становилась иллюзия пребывания под водой.
Вначале он ощутил нарастающее сопротивление среды. Когда он добрался до поворота, воздух уже приобрел свойства легкой прозрачной жидкости, что несколько замедляло движения. Давление на грудь заставляло дышать реже и глубже… При помощи специальной психической техники Мормону удалось убедить себя, что причина искажения – исключительно у него в голове, однако ненадолго.
Он столкнулся с мощным противодействием, во много раз превосходившим возможности самого лучшего и дорогого «сторожа». Мормон поспешно врубил собственный постановщик помех, который мог если не полностью нейтрализовать противника, то хотя бы спутать тому карты.