Но и постановщик оказался неэффективным. За поворотом Мормон увидел водоросли, свисавшие с потолка и колыхавшиеся на манер зеленой бороды. Это движение было слишком медленным; взгляд увязал в подрагивающей и будто бы живой стене, на которой возникали невероятно сложные объемные узоры…
Мормон заставил себя идти дальше, гадая, чем же заняты сейчас двое его сообщников. Если они нападут одновременно, силы мутанта вряд ли хватит на то, чтобы удерживать круговую оборону. Однако пока все было тихо.
Мормон дошел до грязно-зеленого занавеса, отвратительного не только на вид, но, как выяснилось, и на ощупь. Когда его щеки коснулась мохнатая прядь, превратившаяся в гниющую руку утопленника, Мормона передернуло. Он пробормотал ругательство и понял, что дело плохо. Он попытался последовательно отключить органы чувств, очистить внутренний «мусоропровод». Это не помогло отогнать наваждение. Мокрый и липкий след на щеке отвлекал на себя драгоценное внимание. К нитям водорослей приросли ракушки; кое-где виднелись запутавшиеся кусочки рыбьего мяса. А по ту сторону колышущейся пелены могло оказаться нечто гораздо худшее – например, вполне реальный пистолет, нацеленный Мормону в лоб.
Впрочем, если так, он был бы уже мертв. Всенаправленный глюк обычно запускают только ради спортивного интереса. Мормон не думал, что мутант захочет с ним поиграть.
Невольно сжавшись и втянув голову в плечи, он шагнул сквозь водоросли… и едва не подвернул ногу на высокой ступеньке. Потеря равновесия и резкая боль на мгновение привели его в замешательство. Зато он попал в холл в точном соответствии с планом. Включенных источников света не было, поэтому Мормон остался в маске, которая неизбежно ограничивала поле зрения. Холл выглядел вполне обычно, если не считать рыб, лениво паривших под потолком.
Мормон лишний раз проклял малолетнего ублюдка и смирился с мыслью, что придется обыскивать все помещения по порядку. А дышать становилось все труднее. «Оказывается, тебе нужен акваланг, кретин». Он издевался над самим собой. Иногда это помогало. Сейчас – нет. Воздух обтекал трахею, как пена безвкусного шампуня. Этот эффект вызывал рвотные спазмы.
Мормону катастрофически не хватало времени. Сообщники или сбежали, или тоже барахтались в несуществующей «воде». Запасного плана у него просто не было. Настоящая внешняя опасность могла исходить откуда угодно…
Тут он увидел собственных двойников, синтезированных постановщиком помех и похожих на отражения в мутных зеркалах. Дышать сразу стало легче. Кажется, теперь мутант был вынужден решать вероятностную задачу. И на том спасибо. По крайней мере у Мормона появился шанс убраться отсюда живым.
Он рано обрадовался. На поверхности стен, потолка, пола и предметов обстановки начали образовываться кораллы. Процесс, занимающий сотни лет, происходил прямо у него на глазах. За какую-нибудь минуту стена напротив покрылась корявыми наростами и стала похожа на дурацкий атолл. Заметно потеплело, во всяком случае, Мормон почувствовал жажду. Соль разъедала глотку. В прозрачном бульоне резвились рыбки веселых цветов; на диване распускались актинии; пепельница из богемского стекла превратилась в створчатого моллюска.
Теперь полузадохнувшийся Мормон пытался уцепиться за уцелевшие фрагменты прежней реальности. Он не всплывал. Уже кое-что. Сила тяжести была неизменной и неспоримой. Он направился к широкой двустворчатой двери, которая вела в оранжерею, – ближайший путь для бегства. О другом он уже не помышлял.
Недоброе предчувствие не покидало его. Чуть позже он понял, в чем дело: снаружи не доносилось ни единого звука, хотя легавым давно полагалось быть на месте. И вряд ли причина идеальной тишины крылась в хорошей звукоизоляции.
Дыша, как астматик, он взялся за круглую ручку. На ее поверхности появились маленькие челюсти с треугольными зубками, тотчас впившимися Мормону в ладонь. Боль была вполне убедительной. Мормон застонал и судорожно рванул ручку на себя. О маскировке думать уже не приходилось. Единственное, на что он рассчитывал, это на свою быстроту и меткость. В конце концов, десять минут назад он, любитель, чтущий Бога и пэйнтбол, уложил профессионала…
Дверь поддалась. Из образовавшиейся щели хлынула тягучая масса, к которой намертво прилипали рыбы. Больше всего она была похожа на огромный ком жевательной резинки. В сравнении с ним Мормон казался самому себе неповоротливой мухой со спутанными паутиной лапками. Возникла угроза увязнуть в липком дерьме, заполнявшем оранжерею доверху.
Он отступил на шаг и отдернул руку. В это мгновение он увидел отражение, мелькнувшее в одном из стекол, которые украшали створки двери и составляли примитивный витраж.
Грязно-серая тень обтекаемой формы стремительно выдвинулась из темноты коридора. Мормон побывал там совсем недавно. Чтобы обернуться, ему понадобилось чуть больше времени, чем обычно.
Акула! Похоже, тварь безошибочно выбрала его среди пяти или шести абсолютно идентичных фигур. Игра приближалась к концу. Мормон увидел пасть, усеянную колючками, загнутыми внутрь и растущими в несколько рядов. Он начинал уважать недоноска, создавшего такого «сторожа». Это был впечатляюще совершенный глюк, однако Мормон не сомневался, что игрушке далеко до тех кошмаров «во плоти», которые умел создавать Дьякон.
Очень скоро ему пришлось изменить свое мнение. Он замер, надеясь, что «изделие» реагирует на движение. Напрасно. Шестиметровый кархародон, смотревшийся в просторном холле как меченосец в аквариуме, атаковал Мормона, сшибая по пути мелкие предметы вроде торшеров и ваз, обросших ракушками и потерявших форму. Тот лихорадочно прикидывал, какой может оказаться степень достоверности глюка, и решил не рисковать.
Он выстрелил из дробовика, когда расстояние между ним и акулой сократилось до семи-восьми шагов и продолжало сокращаться. Поэтому прицеливание было излишним. Его движения были доведены до автоматизма – несмотря на то что ноги уже увязли в «трясине». Разумеется, он попал, и заряд картечи превратил жаберные щели акулы с левой стороны в лохмотья. Из рваных ран хлынула темная жидкость, которая расползалась, будто чернильная клякса или катаракта, поразившая хрусталик. Вернее, оба хрусталика в глазах Мормона…
Тварь слегка повело в сторону; ее тело несколько раз содрогнулось.
Затем акула перевернулась на спину, и Мормон преждевременно поздравил себя с успехом. Тут же последовал резкий атакующий бросок.
За мгновение до контакта с глюком у Мормона возникло ощущение слабой ударной волны. Он успел сообразить, что это значит, и записал себя в покойники. Похоже, не обошлось без вмешателства Мозгокрута. Впрочем, это не повлияло на его желание пожить еще немного.
Он отшвырнул бесполезный дробовик, на перезарядку которого уже не оставалось времени, и несколько раз выстрелил из пистолета, пытаясь попасть в акулий глаз. Последние две пули ушли прямиком в акулью пасть, похожую на вскрытую консервную банку, а спустя ничтожный миг Мормон увидел там же собственную откушенную руку. Пистолетная рукоятка была зажата в кулаке.
Тошнотворное облако крови расплылось перед его лицом – почти неотличимое от черной пелены, заволакивающей мозг в результате болевого шока. Удар чего-то массивного и шершавого пришелся ему в грудь, выставленное вперед плечо и лоб. Мормон получил сильнейший импульс. Он проломил своим телом застекленную дверь оранжереи и вылетел в горячий сумрак, смахивающий на тесто и наполненный смутно знакомыми запахами.
Это были типичные ароматы городских помоек, к которым Мормон привык с детства, – гниющих фруктов, какой-то химии, мокрого дерева, картофельных очистков… Оказалось, что в памяти сохраняются именно запахи, а не картинки прошлого или голоса исчезнувших людей. Эти запахи проникли сквозь мглу кратковременного полузабытья, когда Мормон еще не мог слышать, видеть и связно соображать. С их помощью был запущен механизм новой иллюзии; сломанная и восстановленная музыкальная шкатулка воспроизвела неизменный мотивчик…
Придя в себя, Мормон осознал, что вцепился левой рукой во что-то обжигающее. Ладонь, казалось, пылала от адской боли, и в то же время она будто приросла к акульему боку. Плакоидная чешуя вонзилась в кожу сотнями миниатюрных крючков. Вместо правой руки осталась уродливая культя, из которой все еще истекал багровый туман – неестественно медленно, словно цветной газ в каком-нибудь дешевом шоу. Маска прибора слетела с лица, но теперь она была и не нужна – вокруг сиял жалящий электрический свет.
Когда зрение восстановилось окончательно, Мормон обнаружил, что держит в объятиях существо, порожденное больной фантазией язычника. Язычником он, естественно, был в детстве. Именно так он представлял себе то, что могло заманить в озеро глупого человека из сказки. Сам он испытывал вместо соблазна омерзение и страх… Существо было чем-то вроде дохлой раздувшейся русалки с вертикальным акульим хвостом, белым брюхом, отвисшей грудью и жабрами вместо ушей. Более того, «русалка» оказалась беременной.
Зеленоватое лицо приблизилось, и Мормон узнал свою благоверную. На мгновение отступила даже испепеляющая фантомная боль. Он невольно отшатнулся и заметил, как дрогнули веки, окаймленные бахромой наросших водорослей. Под ними обнаружились желтые глазные яблоки, лишенные зрачков. В этих маленьких круглых зеркальцах Мормон увидел себя – обалдевшего и раздавленного, – а также своих двойников, нанизанных на какое-то подобие светящегося шнура. Шнур тянулся изо рта мальчишки-мутанта, которому было на вид лет шесть, не больше. Мутант беззвучно кричал, и от его глотки радужными кольцами разбегались волны искажений. Достигнув Мормона, волны сразу трансформировались в эмоции, минуя стадию образов. Тот даже не подозревал, что ужас может иметь столько разнообразных оттенков…
Изъеденные рыбами губы «русалки» приоткрылись, обнажив ряд неровных зубов и огромный фиолетовый язык, по которому ползла улитка.
– Я ждала тебя дома, дорогой! – произнесло существо, влажно чавкая и поглаживая живот. – Где ты был так долго?
В короткие секунды агонии наваждение отступило. Пространство очистилось, водоросли и кораллы исчезли, акула растворилась. Перед стекленеющими глазами Мормона вдруг оказалась та самая девка, которую он собирался прикончить. Он выполнил только часть задания. Мормон понял, что совершил непростительную ошибку. Щенок остался жив.
…Шлюха умирала от страшных ран, нанесенных Мормоном. Ее платье было разодрано в клочья, нежная грудь разворочена картечью, из пулевого отверстия в шее хлестала кровь. Но в глазах девушки запеклось тупое, животное удовлетворение.
* * *Хасан (внешне – неизлечимо больной и изрядно сдавший за последнее время инспектор Резник) вошел в холл и бросил мимолетный взгляд на красивую парочку, в обнимку испустившую дух. У парня была отрублена правая рука, а грудь девки кто-то превратил в решето. При жизни она могла бы украсить любой гарем к востоку от Дона. Впрочем, Хасан тотчас же о ней забыл.
Он поставил на низкий столик керамический контейнер. Малыш, сидевший в кресле, убрал со столика свои ноги, обутые в полуразвалившиеся кроссовки, и несколько секунд пристально рассматривал доставленный товар. Видимо, удовлетворившись осмотром, он кивнул и бросил Хасану:
– Свободен!
Не произнося ни слова, тот сложил ладони перед грудью, поклонился и направился к двери, испытывая необычайную легкость, почти эйфорию от внезапно обретенной независимости. Это чувство доминировало и подавляло все остальные, включая инстинкт самосохранения. Клон отпустил Хасана на волю. Но и в этом «освобождении» содержался некий подвох. Нити были перерезаны; марионетка падала в пропасть, наслаждаясь последним полетом…
Хасан вышел на крыльцо особняка и начал спускаться по ступенькам. Он был убит первой же пулей, выпущенной полицейским снайпером после того, как не отреагировал на приказ остановиться, стать на колени и положить руки на затылок.
Глава двадцатая
Любой другой на его месте решил бы, что все позади. Но не старик. Бегство – это тяжелая, изнурительная работа, просто катастрофа для истерзанных нервов! И все представляется в десять раз худшим, когда не знаешь точно, кто тебя преследует.
Он сидел на месте пассажира в кабине грузовика, мчавшегося прочь от города со скоростью около ста километров в час. Кроме него, в кабине никого не было.
Малыш запрограммировал бортовой компьютер. Судя по тому, что старик был еще жив, а грузовик цел, он сделал это неплохо, обнаружив еще один из своих скрытых талантов. Клон позаботился также о прокладке оптимального и наименее опасного маршрута. Единственное, о чем он не подумал, это о температуре в герметически закрытой кабине. Установка искусственного климата была отключена. Только Господь Бог знал, как старику жарко! Но если Господь при этом наслаждался прохладой в разреженных астральных высях, то бедняга курьер страдал, запертый в тесной коробке, под аккомпанемент низкого гула. Вдобавок его пронизывала вибрация, которую создавал мощный двигатель. При отдельных сильных толчках, когда грузовик встряхивало на выбоинах дороги, вполне можно было откусить себе кончик языка. А вскоре старик почувствовал и нехватку кислорода.
Казалось бы, он должен был обрадоваться, когда грузовик сбросил скорость и начал тормозить. Самое время прийти в себя, осмотреться, проветриться, остыть. Заодно и отлить. А потом – дальше, дальше на юг, пока кошмар и причина кошмара не останутся позади, отделенные лесами, реками, пустыней, горами и границей Коалиции… Старик прокручивал это в своих скудно-однообразных мыслях, словно с каждым новым метром спадало напряжение, таял страх, отступала смерть. Но ничего подобного – с таким же успехом он мог приближаться к гибели. Старик многого не понимал, однако кое-что прочно засело в подсознании.
Малыша не было рядом. Клон ехал в первом грузовике. Видимо, на тот случай, если возникнут непредвиденные обстоятельства и придется корректировать курс. Маленькому паршивцу наверняка пришлось потрудиться, чтобы статус неприкосновенности и класс «0» были присвоены каравану, состоявшему из бензовоза и трех контейнеровозов с ПУСТЫМИ контейнерами. Тем не менее на каждом красовались символы, обозначавшие радиоактивный груз и хорошо различимые в результате фотоусиления в почти полной темноте.
Старик не знал, на что рассчитывал Мицар, маскируясь столь примитивным образом. Может быть, хотя бы на то, чтобы обезопасить себя от соло. Но Черного Дьякона ведь не обманешь…
В отличие от контейнеров, бронированная цистерна бензовоза была полной. Запаса горючего должно было хватить до самого конца. И даже останется кое-что для братьев-монахов. Однако до цели, возможно, доберутся не все…
Итак, четыре машины, ни одного профессионального водителя и, насколько старик понимал, ни одного профессионального охранника. Те двое, появившиеся незадолго до отъезда, похожи на кого угодно, только не на наемников с лицензией. Зато бензовоз полон. Поэтому старик не видел серьезных причин для остановки. Жара и духота не в счет. Лишь бы убраться поскорее и подальше от владений дьявола.
В отсутствие Мицара он чувствовал себя гораздо свободнее. Примерно как цепной пес, с которого сняли ошейник впервые за много лет. И теперь он не знает, куда бежать. И зачем. И нужно ли бежать вообще…
Впрочем, Малыш оставил ему в наследство кое-что похуже своего физического присутствия.
* * *(Незадолго до этого старик получил приказ спать. Малыш по-прежнему берег его – значит, еще ничего не кончилось.
Вначале старику приснился зловещий звук – дыхание тысяч человек, не сопровождаемое топотом. Как будто все они занимались любовью в абсолютной темноте… Потом возник город, сотканный из тумана, сумерек и полустертых изображений на дешевых открытках. Проклятый город, из которого старик сбежал когда-то, но, как выяснилось, поводок не оборвался, а оказался очень длинным.
Старик двинулся на звук, чтобы найти людей в каменном лабиринте своего одиночества. Он должен был присоединиться к кому-то – единственный шанс не пропасть, не исчезнуть без следа. Это было вроде заклинания реальности: я существую, пока другие знают обо мне…
Вскоре он увидел шевелящуюся серую массу, которая напоминала медленно накатывающуюся свинцовую волну. Улица впадала в огромную площадь, мощенную булыжником и обставленную мрачными домами, похожими, в зависимости от освещения, либо на пораженные кариесом зубы, либо на костяшки домино. Во сне масштаб восприятия непрерывно менялся, что раздражало и казалось довольно утомительным. Старику представлялись то муравьи, ползущие по столику в казино, накрытому стеклянным колпаком, который имитировал небо, то гиганты-атланты, прогуливающиеся среди мегалитических развалин.
Выйдя на площадь, старик остановился. Колонна состояла из тысяч людей с просветленными лицами, медленно бредущих мимо. На него никто не обращал внимания. Звук человеческого дыхания далеко разносился в неподвижном затхлом воздухе. По-прежнему только дыхание – будто все они были призраками, нанизанными на дыхательные аппараты. Если отвлечься от этого, в шествии не было ничего странного. Старик уже встречал подобных одержимых и раньше. Судя по их виду, это были неокоммунисты, совершавшие ежегодное паломничество к Мавзолею Ким Ир Сена. Все одеты в полувоенные серые френчи. На груди у каждого, включая женщин, – нашивка в надписью «Йозеф» (проклятая заноза, которую невозможно выдернуть из памяти!). Кроме того, старик разглядел мешочки из красного бархата, в которых паломники носили обломки другой святыни – разрушенного московского Мавзолея. Если бы все обломки были, как утверждалось, подлинными, из них можно было бы выстроить средней величины небоскреб.