– Мы оба знаем, что такого человека больше нет... если и был. Тело Беверли Коршак тому доказательство.
– Но он получил стипендию в Нотр-Дам[11], Джой, и я не думаю, что в Саут-Бенде приветствуют черные мессы.
– Может, все началось здесь, до того, как он уехал в университет, а потом перебрался в Нью-Йорк.
– Как-то не верится.
– Не верится сейчас, в 1975 году. Но в 1995 увлечение сатанизмом психически неуравновешенного ученика средней школы не такая уж редкость. Поверь мне. И такое случалось и в шестидесятых, и в семидесятых, только не столь часто.
– Не думаю, что мне понравился бы твой 1995 год.
– В этом ты не одинока.
– В школе Пи-Джи считался психически неуравновешенным?
– Нет. Но иногда людям с очень сильными психическими расстройствами удается мастерски их скрывать.
Джой и Селеста, как сумели, разгладили простыни. От большинства складок удалось избавиться. Белая хлопчатобумажная ткань вроде бы даже побелела с тех пор, как они накрыли простынями алтарную платформу. Даже начала светиться.
– Раньше, – напомнил он ей, – ты сама сказала, что его смелость и решительность объясняются одним: он думает, что за ним стоят высшие силы. Возможно, именно так он и думает. Возможно, он думает, что заключил сделку, которая защитит его, благодаря которой он в любой ситуации сможет выйти сухим из воды.
– Ты говоришь, что он продал свою душу?
– Нет. Я не говорю, есть ли душа и можно ли ее продать, если она существует. Я лишь говорю, что он может думать, будто заручился покровительством темных сил, и поэтому во всех его действиях чувствуется экстраординарная самоуверенность.
– У нас есть души, – голос Селесты звучал твердо и спокойно.
Джой взял молоток, коробку с гвоздями.
– Принеси распятие.
Он подошел к стене, на которой когда-то висел двенадцатифутовый деревянный крест с распятым на нем Христом. Свет ламп под потолком не падал на стену, она освещалась двумя лампами, установленными на полу. Ведомый этим светом, взгляд прихожан устремлялся вверх, навевая мысли о вечном. Джой вбил в стену гвоздь чуть повыше уровня глаз.
Селеста поднесла крест, аккуратно повесила его на гвоздь, и в церкви святого Фомы над алтарной платформой вновь воздвиглось распятие.
Глядя в залитые дождем окна и беспросветную ночную тьму за ними, Джой задался вопросом, а наблюдает ли за ними Пи-Джи? Если наблюдает, то как может истолковать их действия? Воспримет со смехом... или встревожится?
– "Живая" картина из трупов, которую он намеревался здесь создать, насмешка над двенадцатью апостолами ценой в двенадцать жизней – это не просто поступок безумца. Это почти... жертвоприношение.
– Совсем недавно ты говорил, что он полагает себя Иудой.
– Предателем. Предающим людей, семью, веру, даже бога. Сеющим предательство, где только возможно. Засунувшим мне в карман тридцать долларов в своем автомобиле в ту ночь, перед тем как выпроводить меня в колледж.
– Тридцать долларов – тридцать сребреников.
Вернувшись к алтарной платформе и отложив молоток, Джой поставил шесть свечей с одного края белой простыни.
– Тридцать долларов. Маленький символический нюанс, дабы позабавиться. Плата за мое содействие. Без него он бы не ушел от ответственности за убийство Беверли. Вот он и выставил меня маленьким Иудой.
Хмурясь, Селеста взяла спички и начала зажигать свечи.
– Так он видит Иуду Искариота своим покровителем... святым темной стороны?
– Думаю, что-то в этом роде.
– Иуда отправился в ад за то, что предал Христа?
– Если ты веришь в ад, тогда, полагаю, его определили в самые глубины.
– А ты, разумеется, в ад не веришь.
– Слушай, во что я верю, значения не имеет. Главное, знать, во что верит Пи-Джи.
– Вот тут ты не прав.
Джой предпочел пропустить слова Селесты мимо ушей.
– Я не собираюсь утверждать, что я досконально разобрался в хитросплетениях его веры... если и уловил, только главное. А понять, что творится в голове моего большого брата, боюсь, не под силу и первоклассному психиатру.
Селеста зажгла все шесть свечей, повернулась к Джою.
– Итак, Пи-Джи приезжает из Нью-Йорка, потом решает прогуляться по окрестностям. Заглядывает в Коул-Вэлью, видит, что город изменился до неузнаваемости. Практически все дома брошены. Везде тлен и запустение. Вентиляционных колодцев все больше. На окраине города огонь вырывается на поверхность. Церковь секуляризирована, обречена на снос. Целый город словно сползает в ад. Сползает быстро, можно сказать, у него на глазах. И его это возбуждает. По-твоему, все так и было?
– Да. Множество психов очень чувствительны к символизму. Они живут в реальности, отличной от нашей. В их мире все и вся имеет тайное значение. Совпадений там не бывает.
– Тебя послушать, получается, что в этом вопросе ты дока.
– За эти годы я прочитал множество книг по психическим заболеваниям и отклонениям от нормы. Поначалу говорил себе, что читаю их с тем, чтобы набрать материал для будущих книг. Потом, признав, что писателем никогда не стану, все равно продолжал читать... в качестве хобби.
– Но подсознательно ты старался понять Пи-Джи.
– Маньяк-убийца с религиозным бредом, каким, вроде бы, является Пи-Джи, может видеть демонов и ангелов, прикидывающихся обычными людьми. Он верит, что космические силы принимают участие в самых заурядных событиях. Его мир пронизан драматизмом, в нем постоянно зреют и реализуются чудовищные заговоры.
Селеста кивнула. Дочь директора школы, она выросла в доме, битком набитом книгами.
– Он – гражданин Паранойяленда. Да, конечно, он наверняка убивал не один год, после того как уехал в колледж, а может, и раньше, одну девушку здесь, другую – там, время от времени приносил маленькие жертвы своему покровителю. Но ситуация в Коул-Вэлью вдохновила его, в его голове родился грандиозный замысел особого, огромного жертвоприношения.
Джой поставил статуэтку Девы Марии на белую простыню, довольно далеко от шести свечей, воткнул штепсель в розетку на боковой поверхности алтарной платформы.
– А мы разрушим его планы, открыв дверь богу, пригласив его вернуться в церковь. Решительно ворвемся в фантазию Пи-Джи и противопоставим символизму символизм, суеверию – суеверие.
– И как это его остановит? – Селеста перешла к тому углу алтарной платформы, где был Джой, чтобы зажечь три рубиновых стаканчика-свечи, которые он аккуратно расставил перед статуэткой Девы Марии.
– Думаю, его это озадачит. Это первое, что мы должны сделать, – озадачить его, ошеломить, посеять неуверенность, заставить выйти из темноты. И вот тогда у нас появится шанс взять над ним верх.
– Он – что волк, бродящий вокруг костра, – согласилась Селеста.
– Он обещал принести эту жертву, двенадцать невинных людей, и теперь он чувствует, что должен выполнить обещанное. Но он должен выложить "живую" картину из трупов в церкви, из которой изгнали бога.
– Ты говоришь так уверенно... словно читаешь его мысли.
– Он – мой брат.
– Меня это пугает.
– Меня тоже. Но я чувствую, что ему нужна церковь святого Фомы. У него нет возможности найти другое такое же место, во всяком случае, этой ночью. Теперь, когда процесс пошел, он чувствует себя обязанным довести его до конца. Этой ночью. Если сейчас он наблюдает за нами, то поймет наши намерения, его это разъярит, он придет сюда, чтобы заставить нас уничтожить алтарь.
– А почему он не может перестрелять нас через окна, а потом разобраться с алтарем?
– Он мог бы это сделать... если бы сразу понял наш замысел. Но упустил свой шанс, как только мы повесили распятие. Если я хотя бы частично прав насчет его религиозной мании, он не сможет прикоснуться к распятию, висящему над алтарем. Точно так же, как не смог бы прикоснуться к нему вампир.
Селеста зажгла последнюю из трех свечей.
Алтарь выглядел абсурдно. Его будто соорудили дети, играющие в церковь. Но даже эта бутафория создавала на удивление убедительную иллюзию святого места. То ли из-за более яркого освещения, то ли благодаря контрасту с пустой, пыльной церковью, простыни, покрывающие алтарную платформу, светились, будто их пропитали фосфоресцирующей краской. Распятие, подсвеченное снизу, отбрасывало длиннющую тень, и казалось, что в церковь вернулся тот массивный, вырезанный из дерева Христос, украшавший ее до секуляризации. Фитили шести рождественских свечей горели сильно и ровно, несмотря на гуляющие по церкви сквозняки. Ни один огонек не дрожал, ни один не грозил потухнуть. Мало того, свечи источали не запах воска, а аромат настоящих благовоний. Так уж вышло, должно быть, совершенно случайно, но одна из рубиновых стаканчиков-свечей отбрасывала розовое пятнышко света на грудь маленького бронзового Христа.
– Мы готовы, – подвел итог Джой.
Положил оба ружья на пол пресвитерия, где их никто не видел, но они оставались под рукой.
Положил оба ружья на пол пресвитерия, где их никто не видел, но они оставались под рукой.
– Он видел, что мы вооружены, – заметила Селеста. – Он знает, что ружья при нас. Он не решится подойти близко.
– Может, и нет. Все зависит от того, как сильно он погружен в свою фантазию, насколько неуязвимым себя считает.
Повернувшись спиной к ступеням, ведущим к алтарной платформе, Джой опустился на одно колено за балюстрадой пресвитерия у ниши для хора. Тяжелый поручень и мощные стойки в определенной степени защищали от пуль, но Джой, конечно же, не считал балюстраду надежным укрытием. Зазоры между стойками составляли почти три дюйма, а щепки, которые полетели бы от старого, хорошо просушенного дерева при попадании пули большого калибра, ничем не отличались от шрапнели. Посыпались бы и сами стойки.
Селеста словно прочитала его мысли.
– Ружьями тут ничего, не решить.
– Не решить?
– Сила тут ни при чем. Главное – вера.
И вновь, как уже не раз случалось в этот вечер, загадочность в темных глазах Селесты поразила и зачаровала Джоя. Лицо девушки оставалось бесстрастным... и на удивление спокойным, учитывая ситуацию.
– Тебе известно что-то такое, чего не знаю я?
Она долго смотрела ему прямо в глаза, потом перевела взгляд на неф.
– Многое.
– Иногда ты становишься...
– Какой я становлюсь?
– Иной.
– В каком смысле?
– Не такой, как все.
Тень улыбки пробежала по лицу Селесты, чуть изогнула губы.
– Я не только дочь директора школы.
– Да? А кто еще?
– Я женщина.
– В тебе есть что-то еще, – настаивал он.
– Что именно?
– Иногда мне кажется... что ты гораздо старше меня.
– Дело в моих знаниях.
– Поделись со мл ой.
– Мне нельзя об этом говорить.
– Но разве мы не в одной лодке? – резко спросил Джой.
Селеста вновь посмотрела на него, ее глаза широко раскрылись.
– Да, в одной.
– Если твои знания могут помочь...
– Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, – прошептала она.
– Что?
– Ты и представить себе не можешь, как крепко мы связаны.
И устремила взгляд в неф.
Они помолчали. Словно попавшие в силок и отчаянно пытающиеся освободиться птицы, ветер и дождь бились в окна церкви.
– Я чувствую тепло, – наконец, прервал молчание Джой.
– Действительно, здесь становится теплее, – подтвердила Селеста.
– Но как такое может быть? Мы же не включали обогреватели.
– Тепло идет через пол. Разве ты не чувствуешь? Через каждую щель.
Джой приложил руку к полу. Доски стали теплыми на ощупь.
– Тепло идет из земли, – пояснила Селеста, – от подземного пожара.
– Может, не только тепло? – Джой вспомнил тикающий металлический ящик, стоявший в углу кабинета отца Селесты. – А как насчет токсичных газов?
– О них можно не беспокоиться.
– Почему?
– Потому что этой ночью есть враг пострашнее.
За одну-две минуты лоб Джоя покрылся потом.
Роясь в карманах в поисках носового платка, Шеннон обнаружил в одном из них купюры. Две десятки. Две пятерки. Тридцать долларов.
Он постоянно забывал, что случившееся двадцать лет назад, в далеком прошлом, произошло уже по второму разу, за несколько часов до ночных бдений в церкви святого Фомы.
В ужасе глядя на деньги, Джой вспомнил, с какой настойчивостью Пи-Джи убеждал взять их, когда они вдвоем сидели в кабине его автомобиля. В багажнике которого лежало тело Беверли Коршак. От того вечера в памяти остался запах дождя. И еще более сильный запах крови.
По его телу пробежала волна дрожи, деньги он смял, тут же выронил.
На лету бумажный комок превратился в монеты, которые зазвякали, ударяясь о деревянный пол, как маленькие колокольчики. Поблескивая, вращаясь, ударяясь друг о друга, образовали горку у его ног.
– Что это? – спросила Селеста.
Он глянул на нее. Она не видела. Он находился между ней и монетами.
– Серебро, – ответил Джой.
Но, когда посмотрел вновь, монеты исчезли. На полу лежал комок бумажных денег.
В церкви становилось все жарче. Оконные стекла запотели, создалось ощущение, что начали таять.
Внезапно у Джоя гулко забилось сердце. Огромный кулак начал изнутри колотить по ребрам.
– Он идет.
– Где?
Чуть приподнявшись, Джой через балюстраду указал на центральный проход, на тускло освещенный нартекс за аркой, на парадные двери церкви, едва проглядывающие в сумраке.
– Он идет.
Глава 16
Пронзительно заскрипев несмазанными петлями, двери церкви открылись в темноту, в холодную ночь, в порывистый ветер, секущий землю дождем, и в нартекс вошел человек. Не пригнувшись, не повернувшись боком, не крадучись – просто вошел, направился к арке нефа, окутанный вонючими парами, поднявшимися по вентиляционному колодцу, что был прорыт во дворе церкви.
Пи-Джи. В тех же черных сапогах, коричневых брюках и красном вязаном свитере, в которых сидел в родительском доме за обедом и в кабине автомобиля, где он столь убедительно вещал о пользе забывчивости и крепости братских уз. Добавилась только черная кожаная куртка.
Но в церковь вошел не тот Пи-Джи Шеннон, романы которого раз за разом попадали в списки бестселлеров, не Керуак конца двадцатого века, неустанно мотающийся по стране на автомобилях, в мини-вэнах, домах на колесах. Этот Пи-Джи еще не разменял двадцать четыре года, совсем недавно закончил Нотр-Дам и работал в издательском доме в Нью-Йорке, откуда и приехал домой на уик-энд.
Он не принес с собой карабин, из которого перестрелял Биммеров, похоже, не думал, что ему понадобится оружие. Остановился в арке, широко расставил ноги, улыбнулся. Руки свободно висели по бокам.
До этой встречи Джой уже успел забыть, какую невероятную уверенность в себе излучал Пи-Джи, как разом привлекал к себе все взгляды. Слово "харизма" в 1975 году еще не стало расхожим. Это в 1995-м его использовали журналисты и критики для характеристики каждого политика, который еще не успел провороваться, каждого нового музыканта-рэппера, которому давались лишь самые простые рифмы, каждого актера, талант которого заключался лишь в красивых глазах. Но, независимо от года, 1975-го или 1995-го, слово это изобрели для Пи-Джи Шеннона. Он обладал харизмой ветхозаветного пророка, только без бороды и белых одежд, при его появлении все остальные будто уменьшались в размерах, он сразу же становился осью, вокруг которой начинала вращаться жизнь.
– Джой, ты меня удивляешь, – воскликнул Пи-Джи, встретившись взглядом с братом. Из-под арки он так и не вышел.
Рукавом Джой вытер со лба пот. Промолчал.
– Я думал, мы заключили сделку, – продолжил Пи-Джи.
Одну руку Джой положил на ружье, которое лежало на полу пресвитерия. Но поднимать не стал. Пи-Джи успел бы отскочить из арки в нартекс до того, как Джой уперся бы прикладом в плечо и прицелился. Да и потом, стреляя дробью с такого расстояния, ему не удалось бы серьезно ранить Пи-Джи, даже если бы тот не проявил достаточной прыти.
– От тебя требовалось, как и положено хорошему мальчику, вернуться в колледж, продолжить работу в супермаркете, с головой уйти в повседневную борьбу за существование, рутинную жизнь, для которой ты и рожден. Но ты сунулся в это дело.
– Ты же хотел, чтобы я последовал за тобой, – ответил Джой.
– Да, тут ты прав, младший брат. Но я не знал, последуешь ли ты. Ты всего лишь алтарный служка, лижущий руки священникам, целующий четки. Откуда я мог знать, что тебе хватит на это духа? Я думал, что ты скорее вернешься в колледж, приняв за правду сказочку о бородаче из Пайн-Риджа.
– Я и вернулся.
– Что?
– Однажды. Но не в этот раз.
Пи-Джи определенно не понимал, о чем речь. Ему, судя по всему, давался один и единственный шанс прожить эту ночь. Повторить прожитое предлагалось только Джою, чтобы во второй попытке он исправил допущенные в прошлом ошибки.
С пола он поднял тридцать долларов и, не вставая, бросил Пи-Джи. Бумажный комок долетел только до края ниши для хора и упал на пол перед алтарной преградой.
– Возвращаю тебе твое серебро.
На мгновение Пи-Джи словно остолбенел, потом ответил:
– Что ты такое говоришь, младший брат?
– Когда ты заключил свою сделку? – спросил Джой, надеясь, что он поставил Пи-Джи правильный диагноз и теперь мог лишить его значительной доли самоуверенности, нанес удар в нереальном мире, существующем только в голове старшего брата.
– Сделку? – переспросил Пи-Джи.
– Когда ты продал душу?
Взгляд Пи-Джи сместился на Селесту.
– Должно быть, ты помогла ему найти ответ на эту загадку. Ему самому увидеть истину не дано. И уж, конечно, он не справился бы с этим за ту пару часов, что прошла с момента, когда он нашел тело, заглянув в багажник моего автомобиля. Занятная ты штучка. Кто ты?
Селеста не ответила.
– Девушка на дороге, – продолжил Пи-Джи. – Это мне известно. Я бы уже разобрался с тобой, если бы не вмешался Джой. Но кто ты кроме этого?