Поток пациентов становится почти непрерывным, только и успеваю выкроить десять минут себе на обед и сгонять в хирургию. К ужину принимаю последнего человека и облегченно вздыхаю:
— Кажись, все! Интересно, а ночью как пойдут? Так же интенсивно?
— Да вряд ли, — зевает Марина. — Обычно и днем мало бывает, не знаю, что их так сегодня прорвало… Видно, чем-то согрешили, доктор? — Медсестра лукаво улыбается.
— Видно, — соглашаюсь я. — Ладно, пойду поднимусь на ужин и, если все спокойно, пойду к себе в комнату отдыхать. Если что, звоните.
На самом деле я не слишком умаялся: так, слегка вспотел. Дело в том, что здесь на амбулаторных больных не заводят истории болезни. Осмотрел, оказал помощь, выписал коротенькую справку, сделал запись в специальном журнале и все — свободен! В Питере же надо заполнять настоящую историю болезни со всеми полагающимися главами. Можно за две минуты осмотреть пациента, а после час заполнять историю. Тут такого нет.
Во время ужина уже знакомая мне медсестра Лена опять заговорщически шепчет мне на ухо:
— Дмитрий Андреевич, он проснулся! Уже опять приходил, вас спрашивал.
— Кто? — не поднимая головы от тарелки, так же шепотом интересуюсь я.
— Как кто? Бобров, рентгенолог!
— Родион Афанасьевич? — Я давлюсь омлетом. — Он что, так и не ушел домой?
— Нет, видимо, он у себя в рентген-кабинете проспался, накатил по новой и давай сызнова вас разыскивать.
— Что же он такой у вас неугомонный? — Но медсестра уже спешно вышла по своим делам.
Завершив трапезу, я спускаюсь к себе на этаж. Впереди мелькает знакомая фигура с характерной косичкой за спиной. Заметно качнувшись, рентгенолог отлипает от моей двери и плывет куда-то дальше по коридору. Я быстро прохожу к себе, и, никем не замеченный, прячусь за дверь.
— Фу-у-у! — выдыхаю я, падая в кровать. — Теперь, только если «Скорая помощь» потревожит, открою, — и засыпаю с этой мыслью.
— Бах! Трах! Бах! — раздаются мощные удары о дверь. — Коллега! Откройте! Бах!
Сплюнув на пол, я нехотя поднимаюсь и открываю. За порогом стоит, покачиваясь, очень пьяный рентгенолог в мятом вельветовом пиджаке салатного цвета, потертых джинсах, со свалявшейся бородой и с засаленной косичкой. В руках он держит литровую бутылку коньяку.
— Добрый вечер! — почти ровным голосом здоровается рентгенолог. — Разрешите войти?
— Входите. — Я пропускаю пьяного доктора. — Присаживайтесь за стол.
— О, молодец! Сразу за стол! Наш человек! Давай на «ты»? Я — Родион, можно просто — Родя!
— Дмитрий, можно просто — Дмитрий Андреевич!
— О, какие мы гордые, — шутливо грозит пальцем доктор Бобров, усаживаясь на свободный стул. — Ладно, тащи стаканы! Давай знакомство спрыснем! — Он ставит на стол свою бутылку.
— Я не пью, а вам, думаю, уже и так хватит.
— Дима, мы же с тобой на «ты»! — трясет косичкой Родя. — Че ты ломаешься, как неродной? Ты же хирург!
— Родион, я на службе. Дежурю сегодня, мне пить никак нельзя!
— Да брось ты! Я сам хирургом начинал: пять лет отпыхтел! Ты Мишку давно знаешь?
— Какого Мишку?
— Ну, Михал Михалыча, главврача нашего.
— Дней восемь, а что?
— Да ну? — таращит он пьяные глаза. — А все болтают, что ты его родственник.
— Кто все? Я знаю его чуть дольше, чем тебя, — и я в двух словах объясняю, как оказался в Карельске.
— Так значит, по Интернету нашел? Не родственник? — трет Родион вспотевший лоб огромной волосатой рукой. — Ну, все равно: давай выпьем!
— Родион, я же тебе русским языком объясняю: не пью, а во-вторых, сегодня дежурю.
— Что, совсем не пьешь? — подозрительно глядит на меня собеседник. — Что ж ты за хирург такой? Первый раз вижу хирурга, который не пьет, причем «Мартель»! Это же настоящий коньяк, не фуфло какое! Ты меня уважаешь?
«Ну, начинается!» — Мне делается тоскливо, и я привожу последний аргумент:
— Вот представь себе, Родион, мы с тобой сейчас пьем твой «Мартель».
— Он не мой, а французский!
— Отлично! Опрокинем литр французского коньяку, после, как водится, еще хлопнем! Что нам литр на двоих? Еще же пойдем искать, так?
— Возможно! — Грациозным жестом Родион откидывает назад жидкую косичку. — Все-то ты знаешь наперед! А говоришь, что не пьешь!
— Так вот, — продолжаю я, не обращая внимания на его реплику, — а там привезут кого-то из твоих родственников, а я в дугу пьяный! И чего делать? Кто их спасать станет? Уж не ты ли?
— Ты чего такое несешь? Каких родственников?
— Не знаю, каких: больных, травмированных — любых! Я всем помощь окажу! Никого не обижу!
— Но-но! — Он грозит мне толстым пальцем. — Ты, Дмитрий, говори, да не заговаривайся. Этого еще не хватало! Ишь чего удумал: родственников моих привезут!
— А чего ты так встрепенулся? Получается, если кого постороннего доставят, то можно надираться? А если своего, то нет?
— Что-то ты какой-то скучный, а еще хирург, — пытается сменить тему незваный гость. — А Зинка, заведующая хирургией, тебе как?
— В каком смысле «как»?
— Да в прямом: как заведующая, как хирург, как человек! Твое мнение?
— Слушай, Родя, я не пойму — чего тебе надо? Пришел, понимаешь, ко мне в гости, а я, между прочим, тебя всего второй раз в жизни вижу, и уже такие разговоры разговариваешь? Ты мне кто? Сват? Брат? — Физиономия Родиона все больше и больше мне не нравится.
— Да ладно, уже и пошутить нельзя, — улыбается рентгенолог, обнажив ровные, но прокуренные до несмываемой желтизны зубы. — Не принимай близко к сердцу. Я так спросил, по-дружески!
— Что-то я не припомню тебя среди моих друзей!
— Так давай по маленькой, — Родион кивает в сторону бутылки, — да и подружимся?
— Слышь, ты, рентгенолог, валил бы отсюда по-хорошему! — Этот тип мне окончательно надоел.
— Что за тон для визитера? — неловко улыбается Бобров.
— А я тебя в гости не звал! Выход там, а мне отдыхать надо!
— Хоть покурить-то у тебя можно?
— Если станешь платить за вызов пожарной машины, — я показываю на пожарную сигнализацию на потолке, — то начинай! Кури!
— А ты сам где куришь?
— Нигде. Я вообще не курю!
— Да? — Он с искренним удивлением оглядывает меня с ног до головы. — А ты, Дима, и вправду странный и непростой хлопец!
Бобров медленно встает и, ловко подхватив бутылку, прячет ее во внутренний карман пиджака. Я невольно подивился глубине его карманов: бутылка пропадает, как и не было.
— Не куришь, не пьешь! Как же ты хирургом работаешь? Что-то тут не так!
— Родя, вот протрезвеешь, тогда и поговорим, а сейчас иди.
— Я-то пойду, но вот ты, — он тычет в мою сторону волосатым толстым пальцем, — очень непростой товарищ! Ой, непростой!
— Все! Спокойной ночи!
— Может, все же по пять капель? — У самых дверей Бобров оборачивается и снова достает коньяк. — За знакомство?
— Родион Афанасьевич, — как можно громче говорю я. — Я пить не буду! И пожалуйста, не приходите ко мне больше пьяным.
— А что такое?
— Вот, Родя, придешь трезвым, я тебе все обстоятельно растолкую, а теперь иди домой спать!
— А что это ты тут раскомандовался, а?
— А то, что это я у себя в комнате, а не ты!
Родион открывает рот, чтобы возразить, но тут у меня в кармане звонит телефон, и меня приглашают в приемный покой.
— Все, выходим. Меня ждут в приемнике!
— Я посмотрю, кто там тебя ждет! — недовольно бубнит алкоголик и вываливается из комнаты. Я закрываю дверь на ключ и быстро шагаю к лифту. Бобров прислоняется к стене и, мотаясь из стороны в сторону, снова лезет во внутренний карман за бутылкой.
Глава 16
В приемном покое меня ждут две крайне взволнованные женщины. Одна лет пятидесяти, другая раза в два моложе, обе приятные на вид. Они склонились над лежащей на кушетке милой девочкой лет семи и что-то шепчут ей на ушко.
— Ой, доктор, хорошо, что вы так быстро пришли! — чуть заикаясь, тараторит молодая.
— У Ксюшеньки животик очень сильно болит! — перебивает ее старшая. — Мы думали, Родион вот-вот появится и подскажет, что делать, а он, собака, как с утра ушел, так и шляется где-то.
— Это жена, дочка и внучка нашего рентгенолога Боброва, — тихо сообщает мне медсестра Марина. — У его внучки живот с самого утра болит, они Родиона Афанасьевича все ждали, да не дождались. Сами «скорую» вызвали. Мы уж и анализы сделали!
— Молодцы! — одобряю я Марину и начинаю осматривать ребенка.
— Ну, что скажете, доктор? — Обе женщины с тревогой глядят на меня.
— А что тут говорить? У ребенка острый аппендицит, необходима срочная операция!
— А вы уверены? — со слезами на глазах спрашивает бабушка. — Может, что-то другое?
— Уверен! — твердо говорю я. — Острый аппендицит!
— Ой! И что же делать?
— Уверен! — твердо говорю я. — Острый аппендицит!
— Ой! И что же делать?
— Оперировать. По-другому нельзя!
— Доктор, а может, понаблюдать вначале? — Мама девочки испуганно смотрит на дочь.
— Нет! У нее уже клиника начинающегося перитонита. Только немедленная операция поможет избежать осложнений. Если вы согласны, то срочно подаем в операционную!
— Да-да! — кивает бабушка, глядя на свою дочь. — Правда, Валя?
— Да, мама, — размазывая по щекам слезы, соглашается Валя.
— Что за шум, а драки нет? — раздается невдалеке знакомый бас рентгенолога Роди. — Где тут наш хирург из Питера? Куда он запропастился?
Обе женщины как-то странно переглядываются, и бабушка смотрит в коридор, откуда доносится веселый голос ее мужа.
— Ой, Люба, а ты чего тут? — В дверном проеме показывается доктора Бобров. Увидев жену, он весь как-то сжимается и безвольно опускает плечи.
— Мы-то здесь по делу! — гневно отвечает она. — А вот ты, сволочь такая, где весь день лазаешь?
— Так я это, — глазки у него бегают, — на работу вызывали! Я же тебе утром говорил!
— Ничего ты мне не говорил! А почему на телефон не отвечаешь? Почему вечно недоступен? — Женщина грозно смотрит на мужа снизу вверх.
— Батарейка, наверное, села. — Он съеживается еще больше. — А что произошло?
— Что произошло? — Она сжимает маленькие кулачки. — Все никак не угомонишься? Все мало тебе! Все жрешь и жрешь ее, проклятую! И когда только она тебе поперек горла встанет? Ирод!
— Да что такого-то? — отступает на шаг назад вмиг протрезвевший Родион. — Ой, Валюха, и ты тут? — мямлит он, заметив заплаканную дочь. — Что у вас происходит? Может мне кто-нибудь хоть что-то прояснить?
— Папа, у Ксюши животик болит сильно. Доктор, — она показывает на меня, — говорит, что у нее острый аппендицит и начинается перитонит. Надо срочно оперировать.
— Как перитонит? У Ксюшеньки? — белеет рентгенолог. — Какой доктор говорит? Ты, Дима, ее смотрел?
— Послушай, Родион Афанасьевич, у ребенка острый аппендицит. Появились перитонеальные знаки. Надо…. — Он не дает мне договорить, а с ходу метит мне в голову правым кулаком. Я ухожу в сторону, и удар достается дверному косяку, возле которого я стою.
— А-а-а! Су-у-ука! — вопит доктор Бобров, выкатив по-рачьи глаза и перехватив ушибленную руку здоровой. — А, тварь! — Он сгибается от дикой боли пополам. — Накаркал!
— Деда! Деда! — начинает плакать Ксюша. — Не надо! У меня животик болит!
— Так, быстро берите девочку и везите ее в операционную! — командую медсестре Марине. — Вы, родственники, помогите!
Сам же обхожу сидящего на корточках рентгенолога (он все продолжает массировать травмированную кисть) и начинаю заполнять историю болезни.
— Дмитрий Андреевич, — обращается ко мне жена Боброва, — вы простите Родиона, он как выпьет, так совсем дурным становится.
— Идите к ребенку, — я отрываюсь от писанины, — помогите лучше медсестре.
— Конечно, конечно! А что с Родей?
— Пускай тут побудет — успокоится!
— Ах ты, гад! — стонет Родион. — Я из-за тебя, кажись, руку сломал! Как же я теперь работать стану?
— Сделай снимок, ты же рентгенолог! — советую я, заканчивая писать историю болезни.
— Ты заранее знал, что у Ксюши аппендицит! Почему сразу не сказал?
— Дурак ты, Родя, все мозги уже утопил в алкоголе! Откуда я мог знать про твою внучку?
— Ты же сам сказал, что могут кого-то из моих родственников привезти, когда пить отказался!
— Я сказал «могут». И вообще, что тут расселся? Иди снимок делай!
— Если что с девочкой случится, я тебя удавлю!
— Вот ты сейчас это для чего говоришь? — Я подхожу к Боброву и крепко хватаю его за шиворот. — Чтобы у меня руки тряслись, когда я твою Ксюшу спасать начну? — Я смотрю в его мутные, залитые этанолом глаза.
— Прости, Дима! Прости дурака! Только спаси ее! — канючит пьяный рентгенолог.
— Только на глаза мне больше не попадайся, по крайней мере, до операции! — Я отпускаю его ворот и поспешно выхожу в операционную.
Операция прошла без сучка и задоринки: я удалил измененный червеобразный отросток, промыл живот и оставил дренаж, поскольку перитонит уже начался. Родственники Ксюши безмерно рады, благодарят и просят простить ее дедушку. Тот стоит в стороне, понурив голову и держа в руках еще мокрый рентгеновский снимок.
— Спасибо за внучку, Дмитрий Андреевич! — говорит Родион, когда я подхожу к нему.
— Пожалуйста!
— Извини! Прости ради Христа, бес попутал! Ксюша для меня все! Понимаешь? — не поднимая головы, просит он — похоже, искренне.
— Понимаю. Я уже не сержусь. Давай снимок твой, гляну…
— Да чего глядеть? Я же как-никак действующий рентгенолог. Кости у меня крепкие, — Родион демонстрирует отекший кулак, — ушиб всего-навсего.
— Да уж, хорошо, что я успел увернуться. Неизвестно еще, что бы со мной было!
— Это точно! — вздыхает Бобров.
На этом страсти стихают, и я возвращаюсь к себе в комнату. Около полуночи меня приглашают осмотреть странную даму: традиционно пьяную и всю покрытую синяками.
— Вот, приехал из командировки, — начинает повествование ее муж, приличный с виду человек: трезвый и чисто одетый. — А Люська, жена, значит, валяется на полу, возле дивана, вся грязная как свинья, в синяках, и ничего не хочет говорить. Я «скорую» и вызвал.
— Что с вами случилось? — интересуюсь я у поименованной Люськи, очень колоритной девушки лет двадцати пяти. Свалявшиеся длинные волосы свидетельствуют о том, что их не мыли минимум неделю. Красный старый свитер и синие потертые джинсы настолько грязные, что похоже, этой Люськой подметали улицу. На всем кожном покрове множество давнишних кровоподтеков разного размера, на лице огромный желтеющий уже синяк, занимающий половину мятого лица неестественно серого цвета.
— Не знаю. — Люська смотрит на меня пустыми мутными глазами. — Спала я, а тут Сашка приехал и вызвал «скорую».
— Ты ее так отоварил? — спрашиваю у Сашки.
— Да зачем мне это надо? Меня дома две недели не было, кто его знает, чем она все эти дни занималась?
— Ладно. Что да как, пускай разбирается полиция, а мы вашу жену госпитализируем в травматологическое отделение.
— А что, что-то серьезное?
— Разберемся! Или она чего-то себе вколола, или нюхнула, или… — я выдерживаю паузу и смотрю на Люськиного мужа, чтобы проверить его реакцию, но он остается абсолютно спокойным, — у нее черепно-мозговая травма.
— Надо так надо.
— Не лягу я ни в какую больницу! — неожиданно оживает пострадавшая. — Ты сказал, что пускай только посмотрят! Не-е-ет! — Неожиданно для всех нас Люська падает на пол и бьется в истерике, продолжая орать благим матом.
— Хорошо, — равнодушно соглашаюсь я. — Не хотите — пишите отказ и идите домой.
— Доктор! Дмитрий Андреевич, так нельзя! — вдруг вступает в разговор медсестра Марина.
— Чего нельзя? Это право пациента: выбирать, госпитализироваться в стационар или нет.
— Вы же сами предположили, что у нее может быть черепно-мозговая травма. А вдруг помрет дома?
— Не помрет! У нее скорее «белая горячка» разовьется, что-то она странная какая-то.
— Тем более надо на койку определить! — не сдается медсестра. — Похоже, она уже «белочку» словила! Компьютер головы мы сегодня не сделаем, а алкогольный психоз надо купировать.
— И как ее, по-вашему, уговорить? — гляжу я на дергающуюся на нечистом полу Люську. По правде говоря, мне за сегодня так надоели все эти алкаши, что я готов сам ее вынести на руках за пределы больницы, лишь бы не видеть больше пьяную рожу. Но вслух, конечно, ничего такого я не говорю.
— Так вы только команду дайте! — подскакивает Марина. — Будете госпитализировать?
— Если согласится, то буду, — неуверенно говорю я. — Только если алкогольный психоз выставляем, то ее надо в реанимацию, чтоб в окно не сиганула!
— В реанимацию так в реанимацию! Так чего тут развалилась, красавица? — Марина легко приподнимает Люську с пола за хлипкие плечи. — Не трепыхайся мне! Галя! Тащи коляску!
— Не буду ложиться в больницу! — продолжает тянуть старую песню юная алкоголичка.
— Я тебе не буду! — громко рявкает Марина и ловко вытряхивает пациентку из замызганного свитера и вонючих джинсов. Под одеждой у нее почему-то нет нижнего белья. Теперь грязь и синяки куда заметней.
— Ты что делаешь? — кричит Люська, стыдливо прикрывая руками выпачканные в чем-то черном отвисшие груди. — Вы чего меня позорите?
— Сядь и не вякай! Чего прикрываешься? Кому тут на тебя глядеть? Рожа-то черней, чем у трубочиста, а про тело и руки и вовсе молчу! — Марина ловко толкает грязнулю в услужливо подставленное санитаркой Галей кресло-каталку. — Поехали в душ! А вы, Дмитрий Андреевич, пока заполняйте на нее историю болезни.