Саша постанывал от наслаждения, а я, конечно, мечтала кое о чем другом, но понимала – заикнись я сейчас, он не откажет, но вижу ведь, что устал. Ничего, у нас вся суббота впереди, все воскресенье. Съездим с утра в больницу, и остаток дня – наш.
Девяностые
Мне одиннадцать лет.
Зайдя в кабинет отца за бумагой для рисования, я вижу приоткрытый ящик стола. Любопытство берет верх над здравым смыслом и страхом – нам, детям, категорически запрещено трогать вещи в папином кабинете. Открываю и вижу на дне небольшой черный пистолет. Вынимаю осторожно, дрожа от восторга и ужаса, глажу, нюхаю. Интересно, а вот это зачем? Случайно засылаю патрон в патронник. Смотрю на себя в зеркало – ух ты, я настоящая шпионка… Строю многозначительные мины, призванные обозначить мое шпионское нутро. Целюсь в стоящую на шкафу вазу. Внезапно на пороге возникает отец. Мой палец на курке вздрагивает, раздается выстрел. Меня, худую и маленькую, отдачей отбрасывает назад. Я не удерживаюсь, падаю на пол, ударяюсь затылком о подлокотник кресла. Морщась от боли, встаю, инстинктивно прячу пистолет за спину. Зачем – все ведь и так очевидно… Отец с бледным лицом и посеревшими губами приближается ко мне, обнимает и отбирает пистолет. На полу за его спиной – осколки старинной китайской вазы, подаренной друзьями-приятелями.
– Александра… никогда… Слышишь? Никогда больше! Не смей! Входить! Сюда! Без спроса! – отчеканивает он.
Оттолкнув меня, отец достает из кармана пиджака пузырек с таблетками и сует одну под язык – в последнее время у него плохо с сердцем, я слышала, как это сказал врач домработнице Гале.
Мне стыдно и больно. Я огорчила папу…
Любовь к оружию отец привил мне сам. Однажды позвал покататься, и я с готовностью согласилась – любила такие прогулки вдвоем. Охрана не считалась – они никогда не мозолили нам глаза, а потому можно было считать эти вояжи свободными. Мы бродили то по старой части города, то где-нибудь в лесу, и папа, заложив руки за спину, что-нибудь рассказывал. Но в тот день мы поехали на заброшенный песчаный карьер, долго скользили вниз, на самое дно котлована, держась за руки и посмеиваясь над собственной неуклюжестью. Я повернулась назад и ахнула:
– Пап, да как же мы обратно-то?! Там же метров сто вверх!
– Ну, не сто, конечно, но высоковато, – согласился отец. – Не бойся, Кнопка, выберемся. Смотри, что у меня есть.
Из кармана куртки неожиданно появился небольшой пистолет.
– Настоящий?! – снова ахнула я – ей-богу, сегодня день сюрпризов.
– А ты думала, я игрушечный тебе дам?
У меня начали дрожать руки от возбуждения – надо же, настоящий пистолет, из которого стреляют! И папа вот так запросто дает его мне подержать… Интересно, а выстрелить позволит? Я подняла глаза и умоляюще заглянула в лицо отца. Тот с одобрением хмыкнул и кивнул:
– Сейчас попробуем.
Он кивнул водителю Глебу, и тот вынул из висевшей на его плече сумки штук пять пустых бутылок, аккуратно расставил на валявшемся бревне и отошел в сторону.
– Ну-ка, вставай вот так… – Отец легким движением носка ботинка заставил меня поставить ноги на ширину плеч, обе руки мои сложил на рукояти пистолета, а указательный палец правой положил на курок. – Держишь? – Я кивнула, чувствуя на затылке дыхание отца. – Теперь целься. Смотри, будет отдача, можешь упасть. Я подстрахую, но будь готова.
Я от волнения облизывала губы, но взяла себя в руки и прицелилась в крайнюю правую бутылку.
– Готова? – спросил папа, и я снова кивнула – говорить от избытка эмоций не могла. – Хорошо. Спускай курок.
Я что было сил утопила курок, что-то оглушительно бабахнуло, и меня, как бревном, откинуло назад, на папу. Он рассмеялся, забрал пистолет:
– Ну ничего, для первого раза главное не испугаться. – И, отстранив меня, сам методично расстрелял бутылки. – Ничего-ничего, Кнопка, научишься.
– Дай еще! – потребовала я, уязвленная неудачей.
Отец внимательно посмотрел на меня, но пистолет протянул и встал сзади.
– Отойди, я сама! – потребовала я, удивив его.
Папа хмыкнул, но отошел и велел Глебу поставить еще несколько бутылок.
Я сделала два выстрела, всякий раз с трудом удерживаясь на ногах при отдаче. Не попала ни разу, патроны закончились. Я закусила губу от досады и стыда – не смогла! Папа увидел, что я завелась не на шутку, забрал пистолет и вставил новую обойму:
– Упертая ты, Кнопка. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
В конечном итоге мне удалось разбить одну бутылку, и это было встречено бурными аплодисментами водителя, охранника и отца. Я чувствовала такую дрожь в теле, что, казалось, даже идти не смогу. Но показать слабость отцу – ни за что! Я карабкалась вслед за ним вверх по песчаному обрыву и отказывалась от предложенной руки. Я сама! Сама!
Уже сидя в машине, я услышала, как Глеб говорит папе:
– Жалко, что девчонка, Ефим Иосифович. Далеко пошла бы, будь мужиком.
– Она и девкой далеко пойдет, – отозвался отец, думая о чем-то, и его лицо вдруг стало печальным. – Вот ведь как обернулось – родные сыновья… – Но, переведя взгляд на дверку машины, он увидел в окне мое заинтересованное лицо и осекся: – Лады, поехали домой, дела ждут.
С тех пор повелось – каждый выходной мы ездили на карьер, и я училась стрелять. Выходило все лучше и лучше, а вскоре я уже довольно легко выбивала пять из пяти. Папа гордился несказанно, даже захотел отдать меня в секцию пулевой стрельбы, но там предложили подождать несколько лет. Тогда папа, разозленный отказом, попросил устроить мне просмотр, и слегка испуганный папиным грозным видом тренер согласился. Я страшно волновалась, а потому стреляла хуже, но все равно выбила восемьдесят из ста. Тренер был шокирован:
– Я впервые вижу, чтобы ребенок, да еще девочка, в таком возрасте… Глазам не верю…
В общем, меня взяли – и я за четыре года успела выполнить нормативы на второй взрослый разряд и выиграть множество различных соревнований. Папа выделил в стенном шкафу целую полку под мои кубки, медали и грамоты, страшно гордился успехами и по возможности старался приезжать на стенд во время соревнований. Я была ему очень благодарна за науку, которая очень пригодилась мне впоследствии…
Второй моей странной страстью стал байк. Так сложилось, что мне по какой-то причине абсолютно не были интересны девичьи забавы вроде кукол, платьев и украшений-макияжа. Видимо, отсутствие постоянного женского внимания – тетя Сара не в счет – сказалось. Не то чтобы я выросла мужиковатой или без вкуса, нет. Просто мне искренне неинтересно часами крутиться у зеркала, завивая волосы – да и к чему, когда мои собственные кудрявы от природы? Я собирала их в хвост на макушке, тщательно приглаживала и закручивала в шишку, чтобы казаться немного выше. Рост был единственной моей проблемой…
Зато я умела то, что моим сверстницам и не снилось. Обнаружив в гараже старенький мотоцикл «Урал», я загорелась желанием водить его – и освоила благодаря папиному водителю. Он же научил меня метать нож в доску. Когда папа узнал, откуда у меня синяки на коленях и содранные в кровь локти, он сперва разозлился, но потом махнул рукой и отправил меня в автошколу. Я получила права на вождение мотоцикла, а на семнадцать лет – отличнейший «Харлей Дэвидсон». Взамен папа потребовал определенных уступок, и мне пришлось согласиться. Я довольно быстро примкнула к большой группировке байкеров, где совсем скоро стала «своей». Мы носились по городу и загородной трассе, устраивали гонки с милицией – словом, развлекались как могли. Меня всегда провожали домой с эскортом – я единственная жила в загородном поселке, и байкеры чувствовали ответственность за меня, даже неотступно следовавшая за нами машина моей охраны не могла их заставить отказаться от «проводин».
А потом со мной случилось нечто. Я влюбилась. Это естественно для молодой девушки, лишенной проблем и забот – чем же еще забить голову, как не любовью? Одноклассники меня не интересовали, ребята из моей байкерской тусовки относились как к сестре, да и кто бы попробовал сказать дочери Фимы Клеща традиционную байкерскую фразу «села – дала»? Это уличных лохушек можно было разводить на быстрый секс, а со мной, единственной в команде девушкой, обращались как с любимым байком – то есть холили, лелеяли и сдували пылинки. Кроме того, папины охранники сразу и весьма доходчиво объяснили ребятам: если вдруг со мной что-то случится, они не будут разбираться, виноват ли мокрый асфальт. Лица у Башки и Гамаюна были такие, что никто из байкеров не рискнул проверять, насколько слова соответствуют действительности. Я, конечно, устроила дома скандал с битьем посуды, но папа и бровью не повел.
– Хочешь кататься с ними – ради бога. Но я должен знать, кто тебя окружает. А будешь выступать – заберу ключи от мотоцикла.
Вот так – коротко и ясно. И ведь забрал бы… Пришлось подчиниться.
Вот так – коротко и ясно. И ведь забрал бы… Пришлось подчиниться.
…Я впервые увидела его рядом с отцом, когда мне было семнадцать. Я заканчивала школу, усиленно готовилась к экзаменам и к поступлению в институт. Отец никак не комментировал выбор профессии, только молча положил однажды на стол, за которым я делала уроки, пачку денег и сказал:
– Вот… репетиторы нужны, или как их там называют? Учись.
Я кивнула. Репетиторы были нужны…
Собственно, как раз в тот день, когда я впервые собралась на другой конец города к биологу, в нашем загородном доме, куда мы переехали всего год назад, появился ОН. Я по привычке забежала в кабинет отца, чтобы сказать, мол, уезжаю. Папа был не один. За большим столом спиной ко мне сидел широкоплечий мужчина в кожаной куртке, таких же брюках и высоких ботинках на шнуровке. Голова выбрита наголо, на самой макушке оставлен пучок волос, сплетенных в тонкую косу, достававшую до лопаток. Кроме того, голову наискосок слева направо опоясывала черная кожаная лента. Вид слегка экзотический, но я не особенно удивилась – вокруг моего папы часто толклись люди весьма странной наружности, и появление очередного не поразило.
– Что тебе? – спросил отец, оторвавшись от каких-то бумаг, которые просматривал, сдвинув на кончик носа очки в золотой оправе.
– Я поехала в Локтево, к репетитору.
– Хорошо. Потом сразу домой.
– Локтево – не самый лучший район для одиноких вояжей, – хрипловато отреагировал папин гость и повернулся ко мне.
Я почувствовала себя мухой, попавшей всеми лапками в патоку: хочется уйти, а ни сил, ни возможности – увязла. На меня смотрел единственный глаз – но такой ясный и проницательный, что отсутствие второго не было заметно. Левого у мужчины не было, а вся щека напоминала смятый лист красной бумаги.
– Фима, ты не боишься отпускать девчонку одну в чужой район?
Это «девчонка» изрядно меня покоробило – уже давно все считали меня взрослой, а этот… паленый четко определил возраст.
– Хотите проводить? – с вызовом поинтересовалась я.
– Александра! – предостерегающе произнес отец, но меня уже толкал в бок мой сумасшедший бесик, сидевший внутри и выбиравшийся наружу вот в таких ситуациях.
– Или боитесь? Район-то чужой, – я нарочно выделила голосом последнее слово, чтобы подчеркнуть: поняла, о чем речь. В Локтеве папин авторитет веса не имел, там свой «смотрящий».
Папа вдруг захохотал, а обезображенное ожогом лицо его собеседника стало растерянным, но только на секунду:
– О, я понял, что задал лишний вопрос. Такая щучка запросто палец отхватит. Или руку, если зазеваешься, – он посмотрел на меня с неким подобием уважения.
– Да, Акела, дочка у меня в папашку пошла. Не то что братья, – папа скривился при упоминании о Славке и Семене.
– Ну, что, красавица-тезка, проводить тебя в самом деле, что ли? – спросил Акела, не обращая внимания на папино замечание.
Я смерила его взглядом и бросила:
– Мне бояться нечего.
– Так я не за тебя, за локтевских боюсь – вдруг покалечишь? – усмехнулся он, чем вызвал в моей душе бурю эмоций – никому еще не приходило в голову говорить со мной в таком тоне.
Не найдя что ответить, чтобы не показаться дурой, я вылетела из кабинета, хорошо приложив дверь к косяку – за спиной на пол шмякнулся кусок штукатурки. Папа явно не похвалит, но черт с ним.
Сидя в такси – я не пользовалась автобусами, папа категорически запретил, – я подумала о незнакомце: ну надо же, мультяшная кличка! «Акела промахнулся!» Фу! И коса эта дурацкая… Но в самом потаенном уголке сердца поселилась маленькая птичка-надежда. На то, что этот странный человек когда-нибудь воспримет меня всерьез. Надо было сегодня на мотоцикле поехать, а не в такси этом идиотском! Тащится, как полумертвая черепаха!
Занятие с репетитором прошло из рук вон плохо, потому что я никак не могла сосредоточиться на аллелях, генах и доминантных гомозиготах. В ушах вместо преподавательского фальцета звучал хрипловатый низкий голос Акелы, а перед глазами поверх схем перекрестного опыления стояло лицо с кожаным кружком на месте левого глаза. От этих воспоминаний почему-то сладко ухало в животе и кожа покрывалась мурашками, как в ознобе.
Домой я ехала с теми же мыслями. Мне очень хотелось застать этого человека у нас. Вдруг они с отцом еще не закончили свои дела? И – о, счастье! – во дворе стоял зеленый «Прадо». Я обошла его, заглянула внутрь – на зеркале заднего вида висели два белых кубика с черными точками, водительское сиденье вместо чехла обтянуто шкурой какого-то зверя, а на крышке бардачка красуется нанесенный чем-то белым профиль оскалившегося волка. На коврике под задними сиденьями лежало что-то длинное, завернутое в одеяло. «Во дурак – неужели карабин в открытую возит?» – изумленно подумала я, но почувствовала уважение – даже мой отец не позволял ни себе, ни своей охране демонстрировать наличие оружия вот так, внаглую. У меня просто руки зачесались посмотреть, какой именно карабин лежит в машине папиного гостя. Ощущение тяжести пистолета в руках, его запах, гладкость и холод ствола так впечатались в мою память, что с тех пор оружие стало главным интересом моей жизни. Любое – огнестрельное, холодное. Разумеется, собираясь поступать в медицинский, я бредила карьерой хирурга…
Нет, в таком вздернутом состоянии нельзя входить в дом, иначе папа сразу заметит неладное, и кто знает, чем все закончится. Я развернулась в направлении гаража, где стояли два моих байка – старый, весь в царапинах «Урал», на котором я училась ездить, и новехонький «Харлей». Зная, что меня никто не видит, я скинула пальто, задрала юбку и села на мотоцикл. Руки привычно легли на руль, сразу стало спокойнее, захотелось выехать отсюда и понестись по городу. Но – нельзя. С папой строгий уговор – не уезжать без предупреждения. Я прекрасно знала, что, куда бы я ни двинула, за мной постоянно следует серая «девятка» с тонированными стеклами – Башка и Гамаюн, люди, отвечающие за меня головой. Папе проще отпустить меня вот так, с охраной, чем не отпустить совсем и терпеть капризы и громкую рок-музыку из мощных динамиков стереосистемы. Я не нарушала уговора – если честно, то боялась, что однажды папа просто отберет ключи, как обещал. А как я могла бросить свою компанию, остаться без ощущения ветра свободы на лице, без скорости и блестящей ночной дороги? Ни за что! Проще соблюдать несложные правила, и всем будет хорошо: папе спокойно, а мне комфортно.
Просидев на мотоцикле минут двадцать, я почувствовала, что колени под тонкими чулками совсем замерзли. Надо бы уже идти в дом – благо душевное равновесие восстановилось.
В прихожей я запнулась о потертую кожаную сумку, довольно вместительную и больше похожую на старинный саквояж, с которыми рисовали дореволюционных докторов. Странно, что я не заметила ее, когда уезжала – или ее не было? Сбросив пальто, я пошла к себе. Часы показывали половину восьмого, нужно поторопиться – время ужина, а папа настаивал на том, чтобы все, кто дома, садились за стол одновременно. Это давало ему ощущение большой семьи. Как острил порой Семка, когда был уверен, что его слова достигают только моих ушей, – «дон Корлеоне». Но, кем бы там ни мнил себя наш отец, правило совместных ужинов мы соблюдали четко. Правда, братья уже давно жили отдельно, но если собирались нагрянуть в гости, то делали это непременно к ужину. Сегодняшний день не стал исключением, разве что в одном – за столом вместе с папой, Семеном и приехавшими в гости Славкой и его женой Юлькой я обнаружила и Акелу. Он был уже без куртки, в черной футболке с оскаленной мордой волка. На правой руке я заметила точно такую же картинку, как на бардачке в машине, – тот же волк. «Маньяк какой-то», – подумала я и вдруг четко связала его кличку с этим странным пристрастием к волчьим оскалам. Акела – вождь стаи из «Маугли» Киплинга! Кошмар… точно – маньяк.
Я привычно села на свое место, взяла салфетку и кинула осторожный взгляд в сторону жены брата. Так и есть – Юлька опять пьяна, но не настолько, чтобы упасть лицом в салат. Хотя… лиха беда начало, сейчас примет еще сто – сто пятьдесят – и готово дело. Юлька пьет все то время, что Слава на ней женат. Подозреваю, у них как раз по этой причине нет детей. Может, и к лучшему.
Акела невозмутимо разделывался с куском мяса и односложно отвечал на Юлькины пьяные подколки. Слава хмурился, лицо отца пошло пятнами – вот-вот разразится скандал. И только Семен не обращал внимания на происходящее.
– Ты где была-то? – спросил он, подкладывая мне в тарелку салат.
– У репетитора.
– Ну и?
Я пожала плечами. А что нужно говорить? Что я все занятие думала об этом вот чуваке, что сидит сейчас наискосок от меня и не обращает никакого внимания?
– Я не понял – как репетитор-то? – не отставал Семен, и мне пришлось соврать:
– Объясняет понятно, думаю, споемся.