– Ну, отлично. А живет где?
– Вы заткнетесь или нет? Других тем нет для застолья, кроме биологии? – поинтересовалась меж тем Юлька, делая большой глоток из стакана, в котором, кроме сока, явно было что-то еще. Папа никогда не выставлял на стол водку и коньяк, если видел, что невестка уже в градусе, но хитрая Юлька привозила с собой, пряча фляжку то за резинкой чулка, то просто в кармане.
Семен открыл рот, чтобы огрызнуться, но Слава сильно сжал руку жены, лежавшую на столе, и Юлька, чуть взвизгнув, замолчала и занялась едой.
Я исподтишка бросала на Акелу взгляды, но тот не реагировал. Это меня страшно злило. Как же хотелось увидеть хоть какую-то эмоцию на этом каменном лице! Как хотелось, чтобы единственный глаз Акелы засветился чем угодно – злостью, интересом, смехом – хоть чем. Но гость продолжал перемалывать челюстями мясо и не велся на мои призывные взгляды. Устав корчить из себя роковую соблазнительницу, я встала из-за стола и, швырнув салфетку в тарелку, почти бегом двинула к себе, чтобы никто не увидел, что я вот-вот расплачусь.
Замкнув дверь, я бросилась на кровать и взвыла от досады. Эмоции, волнами захлестывавшие меня, были незнакомыми и странными, прежде мне не приходилось испытывать подобного. С чего я решила, что хочу внимания этого человека? Он же старый – ну явно старый, может, не намного моложе отца! Но, черт возьми, почему мне так хочется снова поймать на себе его взгляд? Почему мне не страшно и не противно смотреть на его изуродованное лицо? Почему меня не пугают эти волки, повязка на глазу, огромные руки? Почему хочется, чтобы этими руками он поднял меня, оторвал от пола и закружил по комнате? Господи, какая чушь – даже жарко стало от этих мыслей…
Я села, зажала руками пылающие щеки – они горели, как при высокой температуре. Поддавшись порыву, вынула из тумбочки альбом и принялась водить карандашом по белому листу. Очень скоро появился четкий профиль, голый череп идеальной формы, длинная тонкая русая косичка… Черт! Это же – ОН! Нужно спрятать подальше – не хватало еще, чтобы нашла любопытная домработница Галя.
Акела поселился в нашем доме, и я имела возможность видеть его каждое утро и каждый вечер. При встрече я кроила равнодушную мину, за столом делала вид, что не замечаю его, а внутри все тряслось от счастья и восторга. У папы были какие-то дела с ним, а потому он предпочитал держать Акелу поближе.
То, что я приняла за карабин, оказалось длинной палкой из бамбука – по утрам Акела во дворе выполнял какие-то непонятные упражнения, используя эту штуку в качестве снаряда. Однажды я вроде как безразлично поинтересовалась, как называется палка. Акела, разгоряченный упражнениями, смерил меня цепким взглядом единственного глаза и объяснил:
– Это не палка. Это боевой шест бо.
– Не поняла…
– Что именно? – терпеливо уточнил он, закидывая шест на плечо.
– Для чего он?
– Для боя.
– Им же неудобно! – искренне удивилась я – длина шеста превышала мой рост.
– Если уметь, то очень даже удобно.
– А вы умеете?
– А я – умею, – усмехнулся он. – Если я удовлетворил твое любопытство, то могу идти? У меня много дел.
Я вспыхнула, спрыгнула с перил крыльца, на которых сидела, и унеслась в гараж. Вот хам! Отцу, что ли, пожаловаться? Но потом я передумала – аргументов против Акелы у меня не имелось, он не позволил себе ничего лишнего. Папа не оценит…
Я отполировала тряпочкой фару «Харлея», подмигнула наклеенной на бензобак пушистой рыжей кошке-картинке и пошла в дом завтракать.
За столом сегодня было мрачно и как-то молчаливо. Папа курил, постукивал по столу пальцами, тетя Сара, переселившаяся к нам не так давно, тихо переругивалась с домработницей Галей, появившейся у нас через три месяца после папиного возвращения и прижившейся, последовавшей за нами в этот огромный дом в загородном поселке. Акела, нахмурив брови, ел овсянку – папа страдал язвой желудка и поэтому придерживался диеты, ну а все домашние вынуждены разделять ее во время совместных застолий. Хотя потом никому не возбранялось съесть то, чего душа просила, – Галя готовила вкусно и разнообразно, учитывая привычки каждого члена семьи. Я, например, любила выпечку, пельмени, что-то из макарон – это пока никак не сказывалось на фигуре, а потому Галя часто баловала меня то булочками с ореховым кремом, то конвертиками с ветчиной и сыром, а то и спагетти с красным мясным соусом.
Покончив с завтраком, отец и Акела поднялись в кабинет, а я решила поехать к портнихе – уже готовилась к выпускному, шила платье. Тетя Сара, разумеется, вызвалась сопровождать меня, хотя ее присутствие мне не было нужно – зная вкусы тетки, я понимала, что наряд она не оценит и нажалуется отцу. Фасон я нашла в журнале «Бурда», и он позволял выгодно подчеркнуть то хорошее, что было в моей фигуре. А, кроме того, сегодня я решила еще и кардинально поменять образ – остричь волосы. В общем, тетку удалось оставить дома, однако мастер в парикмахерской заартачилась и наотрез отказалась резать почти под ноль мои кудрявые черные волосы.
– Да ты сдурела! Как можно – такое богатство?! – причитала толстая тетка в белом переднике, призывая на помощь всех сотрудников. – Вы только гляньте – стригите, говорит, под ноль! Это где такое видано?
Сорвалась моя стрижка… Но ничего – найду другую парикмахерскую, пусть и не сегодня.
Близость Акелы нервировала меня. Его присутствие в доме, его шаги на лестнице, его куртка и ботинки в прихожей – все это заставляло постоянно думать о нем. Зато он меня почти не замечал…
Я похудела, «спала с лица», как прокомментировала тетя Сара. Папа настаивал на визите к врачу, но я отказывалась. Только брат, мой любимый брат Семен мгновенно вычислил причину.
Однажды он приехал к нам в то время, когда отца и Акелы гарантированно не было дома, вошел ко мне, запер дверь и потребовал:
– Рассказывай.
Я оторвала от подушки заплаканное лицо и пробормотала:
– Нечего…
– Влюбилась? – сочувственно спросил Сема, садясь на край кровати и поглаживая меня по спине.
Я молча кивнула, вцепившись зубами в угол наволочки. Семен вздохнул:
– Понимаю…
– Как ты можешь меня понять?
– А ты думаешь, я не люблю Максима?
Меня слегка передернуло, но потом я настроилась на свой обычный лад – принимать брата таким, каков он есть.
– Ну, наверное… только…
– Что – хочешь сказать, что это как-то иначе происходит? Нет, Сашура, совершенно так же. Те же эмоции, те же чувства.
Я молчала. В душе мне казалось оскорбительным, что Семен сравнивает нетрадиционные отношения с обычными. Но кто я, чтобы судить его?
– И кто же наш избранник, Сашура?
Я молчала, не в силах вывернуть это имя – Акела, хотя ночами напролет произносила его вслух и шепотом, писала на любых подвернувшихся бумажках, пририсовывая рядом оскаленную морду волка. Это было моей тайной, темной стороной моей души.
– Не скажешь? Ну, как хочешь, – покладисто признал Семен. – Если нужно будет поговорить – приезжай, мы будем тебе рады.
Это «мы» означало, что Максим теперь живет в его квартире. Я иногда заезжала к ним и успела неплохо узнать этого парня. Он уже не казался мне неприятным или омерзительным – с чего бы? Ничего нарочитого в нем не было, он говорил нормальным голосом, не красил ресниц, не размалевывал ногти лаком, одевался скромно и со вкусом, и я стала все чаще обращаться к нему за советами. Максим помогал с удовольствием, и мы довольно быстро подружились. Я так и воспринимала его – как подругу, с которой можно поболтать за чашкой кофе с пирожными. Которые, кстати, Максим мастерски пек, будучи поваром в одном хорошем и дорогом кафе. За корзиночки с миндальным кремом я могла простить ему что угодно…
К Семену я поехала через неделю, не в силах больше выносить молчания и равнодушия объекта своей страсти. Акела не видел меня в упор, как я ни старалась. Я даже нарочно установила во дворе мишень и каждый вечер упражнялась в стрельбе, которую не так давно забросила, собираясь готовиться к экзаменам. Однако Акела оказался слеп и глух к моим успехам, и пробитая исключительно в районе «десятки» мишень так и осталась сиротливо висеть на дереве, а пистолет отправился обратно в сейф. Самолюбие мое было уязвлено – дальше некуда.
Припарковав байк у подъезда брата и сунув ключи от замка цепи в карман, я поднялась на седьмой этаж и позвонила в дверь. Открыл мне не Максим, как я ожидала, а Семен.
– О, Сашура! А я думал – Максим вернулся.
– А где он?
– Ушел в магазин и что-то долго не возвращается. Может, знакомых встретил, заболтался.
В голосе брата я почувствовала тревогу. Мы просидели в гостиной больше часа, и я никак не могла начать разговор о себе, потому что видела – Семен нервничает, его мысли заняты другим. Он вскидывался на каждый шорох за дверью, на каждый телефонный звонок, и я поняла, что приехала не вовремя.
Распрощавшись, я уже зашнуровывала ботинки, когда телефон снова зазвонил. Лицо Семена стало белым-белым, как у покойника, а руки затряслись. Он пробормотал что-то, уронил трубку и… заплакал. Я кинулась к нему, обняла:
– Что случилось? Скажи мне, что случилось?
– Максим… – прорыдал брат, утыкаясь в меня. – Его… он…
С огромным трудом мне удалось выяснить, что на Максима напали какие-то бритые подростки и забили насмерть прямо на выходе из магазина. Никто не вступился… Позвонил милиционер, нашедший в кармане куртки Максима записную книжку…
Сказать, что я была потрясена, не значит ничего. Как в семь вечера в большом городе можно безнаказанно убить человека? Как такое может быть?
– Мне… надо… на опознание… – пробормотал Семен. – Езжай домой, Саша.
– Сейчас! Я тебя одного не пущу!
– Но…
– Я же сказала – не пущу, не разговаривай даже! – И брат подчинился.
Мы поехали к городскому моргу, где Семена ждал следователь. Они вошли внутрь, а я осталась сидеть на байке, покуривая сигарету и думая о том, что сегодня, пожалуй, домой не поеду, не оставлю Семку в таком горе одного – мало ли.
Меня что-то очень сильно напрягало, я никак не могла понять, что именно, но потом, оглянувшись, догадалась. «Что-то» – это была компания подростков лет шестнадцати-восемнадцати, стриженных наголо и одетых, как в униформу, в черные кожаные куртки и тяжелые берцы вроде тех, что были на мне. Они расположились на двух составленных сиденьями друг к другу лавочках, курили, пили пиво, горланили что-то и постоянно поглядывали в направлении дверей морга. Это нравилось мне все меньше…
На всякий случай я незаметно вынула из багажника цепь и намотала на руку – нехитрому приему самозащиты меня обучили байкеры, но пользоваться пока не приходилось.
На крыльце показался Семен, закурил и сделал шаг в направлении машины, припаркованной чуть дальше того места, где сидела я. И в тот же момент толпа рванула к нему с криком: «Бей его!» Я слетела с байка и кинулась наперерез, не соображая, что я одна, а их человек десять. Размахивая цепью, я истошно орала и изрыгала такой мат, что потом даже не могла вспомнить, у кого все это слышала. Первый же не успевший остановиться пацан получил удар цепью, с визгом упал на асфальт, зажимая разбитое в кровь лицо. Следующему попало по уху, третьему – по руке. Остальные ошалели от наглости и напора и растерянно замерли. Этого как раз хватило Семену, чтобы вынуть из багажника бейсбольную биту и кинуться мне на помощь. Однако уже ничего не требовалось – воинственные «скины» превратились в кучку испуганных малолеток и обратились в бегство, не решившись связаться со взрослым вооруженным мужиком и явно нездоровой на голову девицей. Я же вошла в какой-то странный раж, как собака, учуявшая раненого зверя и устремившаяся в погоню. Подскочив к лежавшему, я принялась молотить его цепью и ботинками. Парень уже даже не закрывался, только стонал и бормотал что-то, а у меня перед глазами стоял Максим – безобидный, добрый Максим, убитый ни за что этими уродами… Только почувствовав, как из-под ног ушла почва, я перестала орать и брыкаться – Семен волок меня к мотоциклу:
– Ключи!!! Сашка, ключи давай, надо сваливать!
Я не соображала, что происходит, но ключи дала. Семен завел байк, усадил меня сзади, велев держаться, и поддал газу. Окровавленная цепь так и висела на моей руке…
Семен привез меня к себе, уже в квартире осторожно снял цепь с моей руки и отбросил ее в угол. Меня трясло от пережитого и от навалившихся эмоций, с которыми я никак не могла совладать. Безумно жалко Максима – и Семена, потерявшего любимого. Мы обнялись в гостиной на диване, я плакала, размазывая слезы по лицу, Семен поглаживал меня по плечам и тоже, не стесняясь, плакал.
– Ты бы видела его, Сашка… – всхлипнул он. – Как можно было… он же никому ничего не сделал…
– Не надо, Семочка, не плачь. Максиму уже не поможешь…
– Наверное, это наказание за наш образ жизни…
– Ну, хватит! – собрав все силы, рявкнула я – невыносимо видеть старшего брата в таком разобранном состоянии. – Хватит себя жалеть! И хватит – слышишь! – хватит оправдываться за то, кого ты любишь и как это делаешь! Мне вот все равно – и к Максиму я относилась хорошо, мы дружили! И мне неважно, что он любил не девушку, а моего старшего брата! И ты не смей – ведь предаешь его!
Семен отстранил меня, сел очень прямо, вытер глаза и проговорил:
– Ты совсем уже взрослая, Сашка. Взрослая и умная, мне и в голову не пришло бы то, что ты сейчас сказала. Ведь действительно – я сейчас веду себя как предатель… А нужно заниматься похоронами, у Максима никого нет, кроме меня… не было. Он из детдома.
Я знала. Однажды Максим рассказал мне о детстве, проведенном в маленьком интернате города-спутника. Именно там он, худенький, слабый и по-девичьи симпатичный, впервые подвергся насилию одного из старшеклассников. Это продолжалось довольно долго, а потом Максим начал испытывать отвращение к женскому полу, которого не мог себе объяснить. Словом, с тех пор его партнерами были только мужчины. С моим братом он познакомился в ночном клубе, и завязалось. И вот теперь Максима больше нет, а мне отчаянно жалко Семена.
– Я помогу тебе.
– Не нужно, Сашура, – вздохнул Семен. – Не хватало еще, чтобы отец узнал. Все равно не будет никаких церемоний – я тихо похороню его, и все. Потом, если захочешь, приедешь на могилу. Но это необязательно.
Я понимала, о чем говорит брат. Практически каждый мой шаг контролировался папиной охраной, и Семен не хотел, чтобы необдуманным поступком я навредила себе.
– Как скажешь. Можно, я у тебя переночую? – хмуро спросила я. – Никакого желания домой ехать, когда там этот… – Тут я запнулась, понимая, что сейчас не самое лучшее время для обсуждения моих любовных терзаний.
– Акела? – спросил Семен, удивив меня. – И что он тебе? Машет палкой по утрам, уезжает с отцом, приезжает с ним же – и к себе. Вроде как не докучает особо.
«А мне как раз хочется, чтобы докучал», – подумала я, царапая ногтем кожу брюк, но не стала говорить вслух.
Семен постелил мне на диване – я всегда спала там, если вдруг оставалась ночевать, мне очень нравилась эта комната в темно-синих тонах, с белой отделкой. Огромный удобный диван напоминал по форме ракушку, из которой выдвигалось спальное место, мягкий синий ковер под ногами, полупрозрачная синяя органза на окнах, а сверху – белые портьеры до пола. И много морских пейзажей на стенах – Семен очень любил море. Здесь я чувствовала себя спокойно.
Однако сегодня мне совершенно не спалось, я ворочалась на диване, садилась, поджав ноги, пыталась читать книжку, найденную на журнальном столе, но ничего не помогало. На цыпочках я прошла в кухню и включила чайник, решив, что чашка чаю поможет мне уснуть. Обычно с этой целью Галя приносила мне молока с медом, но брат мой молочного не терпел, а потому в холодильнике не держал. Я полезла в навесной шкаф, где у Семена хранились банки с чаем, и нечаянно уронила одну на пол. Жестянка с грохотом упала, крышка отлетела под стол, а из банки выпали какие-то пакетики, совершенно непохожие на заварочные. Я нагнулась и взяла один – внутри прозрачного полиэтилена пересыпался белый порошок. Догадка, осенившая меня вдруг, была ужасна – похоже, мой братец имеет отношение к кокаину. Неизвестно только, употребляет или продает. Папа отрицательно относился к торговле наркотиками, я точно это знала, потому что однажды краем уха услышала, как он орал на Бесо:
– Никогда на моей территории не будет этого! И сам толкать не буду, и вам, уродам, не позволю! Дочь у меня растет – а ну как ей кто-то продаст?! Ты, толстый хряк, будешь отвечать за это?!
Что ответил Бесо, я не помню, но наркотиками в районе, где «смотрящим» был папа, не торговали, а если кого-то вдруг ловили, то разговор оказывался обычно коротким. И вот теперь я нахожу у родного брата целую банку…
Я уже забыла о чае, сгребла пакетики и пошла в спальню. Семен не спал, лежал в темноте, закинув руки за голову. По его щекам катились слезы. Я швырнула в него свою находку. Пакеты усыпали кровать.
– Что это? Что, я тебя спрашиваю?!
Семен равнодушно взирал на пакеты и словно не слышал моего вопроса. Я запрыгнула на широкую кровать и изо всех сил затрясла брата за плечи:
– Ты меня слышишь?! Слышишь?! Откуда у тебя это?! Ты сам? Или торгуешь?!
Семен оторвал мои руки и, больно сжав запястья, проговорил:
– Это не твое дело, Сашура.
– Не мое?!
– Нет, не твое. И кокаин не мой.
– А… чей?!
– Максима.
Он сказал это спокойно и уверенно, но я почему-то подумала, что брат врет. Поди узнай теперь, так это или нет! И если Семен вот так валит все на мертвого – кто он после этого?
Брат смотрел прямо и открыто, но мне все равно чудилось, что здесь кроется какая-то неправда. Семен скрывает от меня что-то. Прежде у нас не было тайн – это ведь очевидно. Значит, появилось нечто, о чем я не должна знать ни при каких условиях. Даже ценой такой ужасной лжи. Лжи на мертвого…