Люгер взобрался по пологому склону и прислонился спиной к стволу старой осины. Только тут он почувствовал, что проклятое болото понемногу «отпускает» его. Будто мутная пелена упала с глаз, но это не добавило красок к грязно-серой палитре окружающего пейзажа. Стервятник стоял на краю леса, и этот лес уже не принадлежал Ведьмам, однако все еще оставался самым большим лесом в западных королевствах, и в нем можно было блуждать до самой смерти. Слоту оставалось только гадать, где он оказался: в Валидии или Эворе, во владениях ульфинского герцога или даже в землях варваров, если мокши вывел его к северу от пограничья.
На всякий случай Люгер решил поберечь силы и заснул сидя под деревом, пока медленно рассасывающийся кокон еще хранил остатки тепла. Непроницаемый занавес, созданный земмурскими чернокнижниками, оградил Стервятника от притязаний мокши и хранил его во время долгого сна…
* * *Он проснулся от холода. Ледяные осы жалили лицо. Поднявшийся ветер носился между деревьями и закручивал снежные смерчи. Люгер с трудом разогнул окоченевшие ноги и услышал треск, с которым рвалось примерзшее к коре тряпье.
В своих жалких лохмотьях Стервятник наверняка выглядел как бродяга. Его сотрясала дрожь. Он был ослаблен и мог заболеть. Ему следовало поскорее найти человеческое жилье, обзавестись теплой одеждой и оружием.
Небо по-прежнему было пасмурным. Люгер бросил последний взгляд в сторону болота, повернулся и двинулся наугад — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, что было нелегко из-за глубоких сугробов, зато вскоре он согрелся.
Удача не изменила ему и на этот раз. Он одолел не такое уж большое расстояние, стараясь по мере возможности придерживаться выбранного направления, когда заметил, что лес впереди поредел. Тут он почуял запахи дыма и домашней скотины. Чье-то жилье было совсем близко.
Еще немного — и Стервятник оказался на берегу замерзшего пруда, за которым чернели крестьянские дома, а еще дальше были видны прямоугольники заснеженных полей. Из труб поднимались к небу столбы дыма. Слот насчитал около двух десятков людей, катавшихся на коньках, и пять или шесть треугольных парусов — в этих местах буера не были редкостью.
Крестьяне, занятые своими нехитрыми зимними развлечениями, не сразу заметили человека, вышедшего из леса, то есть оттуда, откуда уже давно никто не появлялся. Считалось, что в той стороне гнездится ужас и обитают чудовища, которыми пугали детей. С болотами было связано и старое предание, широко распространенное в здешних деревнях.
Обессилевший и замерзающий Стервятник медленно двинулся навстречу своей судьбе, уже не думая о возможной опасности. Когда крестьяне увидели того, кто вернулся из холодного ада, они уставились на него, как на ходячего мертвеца.
Люгер подошел достаточно близко, чтобы различить лица: изумленные, испуганные, настороженные, хмурые. Дети смотрели со смесью страха и любопытства — для них он был кем-то вроде лесного уродца из жуткой сказки. Он мог только догадываться, каким стало его собственное лицо — ведь оно принадлежало недавнему пленнику Ведьм, носящему в себе нечеловеческое существо…
Все, что ему сейчас было нужно, это пристанище на ночь и немного еды. Крестьяне раздражали его своей тупой медлительностью. Он понял, что не дождется от них ни сочувствия, ни приглашения, поэтому направился через расступившуюся толпу к ближайшему дому.
— Болотный человек… — прошептал вдруг кто-то рядом с ним, и множество голосов подхватило эти бессмысленные, по мнению Стервятника, слова.
Возникший ропот вначале был приглушенным и неуверенным.
— Болотный человек!!! — исступленно завопила какая-то женщина, и тогда Люгер, к своему величайшему изумлению, увидел, что на некоторых лицах выражение страха сменяется чуть ли не благоговением.
Кое-кто из крестьян упал на колени, другие отворачивались, чтобы не встречаться с ним взглядом. Ему хотелось рассмеяться, но на это у него уже не осталось сил.
Темнота хлынула в зрачки. Потом он столкнулся с внезапно выросшей перед ним ледяной стеной, прокусил язык, и последнее, что он почувствовал, был вкус крови во рту.
Глава пятнадцатая
УЗНИК
В глубине его беспамятства зарождались сновидения, которые означали, что хозяин временно покинул свой замок. Тень мокши бродила по опустевшим комнатам, перебирала потерянные безделушки воспоминаний, спускалась в лабиринт подвалов и рылась в холодном пепле надежд. Мокши добрался до самого сокровенного, однако остался безразличен к этому хламу.
У него была совсем другая цель.
* * *…Люгер открыл глаза, но ничего не увидел в полной темноте. Воздух был спертым, и остро пахло лошадьми. Слот ощущал толчки и покачивание — он пришел в себя в каком-то закрытом экипаже; кроме размеренного стука копыт, время от времени раздавался дикий вопль кучера.
Он попробовал пошевелиться и понял, что дело плохо: его везли со связанными руками и надели на голову мешок. Но, по крайней мере, конечности не были отморожены. Кто-то проявил трогательную заботу о том, чтобы пленник не задохнулся — напротив рта в мешке была проделана дыра.
Постепенно он восстановил в памяти все, что происходило с ним вплоть до того момента, когда он потерял сознание на окраине неизвестной деревни. Он вспомнил даже кое-какие отрывочные видения, преследовавшие его потом, — мучительные в своей зловещей недосказанности. Одним из призраков было существо с обнаженным телом Сегейлы и головой черного лебедя. Длинная шея извивалась по-змеиному, клюв чем-то напоминал губы, сложенные для поцелуя, а в огромных желтых лебединых глазах Люгер вдруг увидел собственную фигуру, которую принял вначале за отражение, но у нее отсутствовала правая кисть и левая стопа. Когда существо распахивало клюв, из глотки веяло могильным холодом. Оно являлось Стервятнику непременно посреди заснеженного леса, в глубине которого кричал ребенок.
Бесконечно повторявшийся тоскливый крик казался нечленораздельным, но потом Люгер стал различать слова: маленькая заблудившаяся девочка звала своего отца. И почему-то этот зов вселял в него леденящий ужас…
Он видел и свою гадательную колоду, лежавшую на полке под запыленным зеркалом, — колоду, вобравшую в себя уже слишком многое из его судьбы, чтобы лгать или утаивать горькую правду. Он воспользовался Оракулом. Об этом остались очень яркие и подробные воспоминания; возможно, кое-что из предсказанного должно было произойти в ближайшем будущем.
Неотъемлемым от Оракула был образ родового гнезда, приобретавший явные магические оттенки вроде кроваво-красных или черных пятен в тех местах, где кто-либо когда-либо умер за несколько истекших столетий, а также голубого свечения у входов в жилища духов и ауры смерти, окутывавшей мертвый зверинец — собрание чучел, пополнившееся недавно новым экспонатом.
Люгер сохранял слабую, но непрерывную связь с Оракулом. В том полусне весь дом медленно вращался вокруг гадательной колоды, будто уже не стоял на земле, а летел во мраке, при этом дух Стервятника находился одновременно снаружи и внутри — растворенный в эфире, бесформенный, всепроникающий…
И вот чьи-то руки принялись раскладывать карты на поверхности зеркала. Впрочем, эти руки были знакомы Люгеру, но он не мог вспомнить, кому они принадлежали, что причиняло ему мучительное неудобство.
Он заранее видел выпавшие карты, которые отражались в зеркале, поэтому никакого гадания не состоялось. Случайность была исключена, осталась одна только предопределенность. Не спасало даже то, что фигура Строгого Оракула не соблюдалась, и карты легли в гораздо более сложных сочетаниях. Вдобавок от Люгера не ускользнуло и появление «лишних» карт с незнакомыми ему изображениями, возникавшими, вероятно, под влиянием мокши. Именно они оказались совершенно непонятными и потому бесполезными: запечатленные образы были необъяснимо тревожными, как плохое предчувствие, и неотступными, как повторяющийся из ночи в ночь кошмар.
В какой-то момент Оракул начал действовать. Символические фигуры, населявшие многоярусный мирок возможного, неотвратимого и несбыточного, внезапно «ожили». Слот будто рассматривал их с большого расстояния, но в то же время различал мельчайшие подробности.
В новом, только что сложившемся мрачном орнаменте блуждающий взгляд Люгера наткнулся на карту, которая когда-то обозначала Влюбленных. Теперь вместо красивой девушки в объятиях цветущего юноши была отвратительная голая старуха с морщинистой кожей и редкими желтыми волосами. Юноша, похоже, не замечал ее уродства и позволял старухе ласкать себя дрожащими руками. Их любовная игра выглядела тем более омерзительно, что рот старухи был зашит толстой черной ниткой…
Взгляд Стервятника переместился на Висельника, повешенного на перекладине за левую ногу. Правая была согнута в колене. Обе ноги тоже образовывали известный символ.
Сначала Люгер видел тело со спины. Не иначе как ветер трепал одежду и медленно разворачивал Висельника. И вдруг ледяным воздухом дохнуло прямо из карты, словно из прямоугольной норы, уводившей в другой мир. Этот потусторонний ветер обдал могильным холодом Стервятника, находившегося на огромном расстоянии от поместья.
Наконец Висельник развернулся к нему лицом, и он узнал в нем своего сына Морта. Только теперь это был уже не ребенок, а мужчина, и его улыбка стала просто отвратительной — может быть, оттого, что зубы отливали тускло-фиолетовым металлом.
Тем временем и другие карты претерпевали непостижимые превращения, а все вместе производило впечатление какого-то растревоженного муравейника, порождавшего не насекомых, а страхи, тревоги, ненависть, боль…
Остановить призрачную «жизнь» Оракула уже было невозможно. Там, в далеком доме, у Стервятника не нашлось послушных ему рук, а над руками, завладевшими его колодой, он не имел власти. Порой Люгер проваливался во тьму и в ней обретал спасение от безумия. Мокши сам нуждался в покое — вероятно, потому и щадил воспаленное воображение Стервятника, — но затем его игры с невольным союзником начинались снова, и так продолжалось до тех пор, пока Слот не пришел в себя в трясущейся карете, со связанными руками и с мешком на голове.
* * *Его положение было довольно жалким. Люгер опять стал пленником и на сей раз даже не знал чьим. Пока он только чуял чужой запах и слышал, как дышат двое мужчин, которые сидели по обе стороны от него.
За свою полную опасных приключений жизнь Стервятник твердо усвоил простую истину: дальнейшая судьба часто зависит не от силы или оружия, а от обычной осведомленности. Значит, самое время было воспользоваться одним из тех почти сверхъестественных свойств, которыми наделил его мокши. Он как будто начал видеть что-то, однако глаза тут оказались ни при чем. Это было восприятие, весьма далекое от человеческого.
Стенки кареты не являлись ему помехой. Слот различал не только силуэты всадников и лошадей, но даже их горячие пульсирующие сердца, а также более холодные конечности, пронизанные ветвящимися ручейками кровеносных жил. Лошади мчались по ровной, однообразно серой равнине — Люгер понял, что так «выглядит» скованная льдом и покрытая снегом земля.
Изучив искаженные фигуры незнакомцев, сидевших в карете, Слот не узнал ничего нового. Кроме них, поблизости находился еще один человек. Его силуэт и внутренности вырисовывались чуть менее ярко. Но кучер мало интересовал Люгера. Он насчитал десятерых всадников, сопровождавших экипаж. Бесцветная равнина простиралась во все стороны; над нею выделялось насыщенное округлое пятно, гораздо большее, чем привычный глазу солнечный диск. Несколько пятен поменьше висели у самого горизонта…
Очень скоро Стервятнику стала ясна не только полезность, но и ограниченность заимствованного у мокши «седьмого чувства». Благодаря ему он мог «видеть» любой, даже очень слабый источник тепла, но вряд ли сумел бы определить, во что одет или чем вооружен противник, не говоря уже о главном: Люгер просто не представлял себе, как сражаться с безликими тенями. Мир, каким его воспринимал мокши, казался довольно мрачным и лишенным устойчивых форм — кошмаром отверженного существа, навеки затерявшегося среди призрачных пейзажей.
Рассудив, что в его положении остается только надеяться на лучшее и готовиться к худшему, Люгер предпочел снова погрузиться в привычную темноту. Сидевшие рядом, возможно, заметили, что он очнулся, но никто не произнес ни слова.
Прошло еще немало времени, и Слот успел замерзнуть. Наконец колеса кареты загрохотали по деревянному настилу, а затем звуки, доносившиеся снаружи, сделались гулкими, из чего он заключил, что экипаж оказался за стенами крепости или замка. Люгер услышал скрежет механизма и скрип цепей — скорее всего, стражники поднимали мост. Кроме того, он чуял разнообразные запахи человеческого жилья. Развернувшись на вымощенном камнем внутреннем дворе, карета остановилась.
Дверца отворилась, и Люгера без церемоний вытолкнули наружу. Потеряв опору, он начал падать и приготовился к удару, но сильные руки подхватили его и, грубо встряхнув, поставили на ноги. Слабый солнечный луч коснулся его левой щеки. Ветер пел свою заунывную зимнюю песню.
— Этого — в камеру, — приказал кто-то. Акцент говорившего был не слишком заметным, но достаточно выразительным. Во всяком случае, Стервятник решил, что находится в Ульфине.
Два человека подхватили его под локти и поволокли вниз по крутым лестницам и сырым коридорам. В конце концов он оказался в подземной тюрьме, среди запахов крови, пота и еще менее благородных выделений. Ему подсекли ноги и поставили на колени, после чего развязали руки и сняли с головы мешок.
При свете факела, падавшем из коридора, Люгер едва сумел рассмотреть стены и низкий потолок каменного застенка, грязный соломенный матрас на полу и яму, служившую отхожим местом. Его привели сюда два высоких солдата с отчеканенными на бронзовых нагрудниках гербами ульфинского герцога. У Стервятника не осталось сил для того, чтобы попытаться завладеть их оружием и бежать прямо сейчас. К тому же такая попытка явно была бы поспешной, если не безрассудной.
Отсекая свет, захлопнулась обитая металлом дверь с маленьким окошком на уровне груди, ключ загремел в замке, и Стервятник остался один на один с пустотой.
* * *В последующие несколько недель Люгер познал пытку неизвестностью. К тюрьмам ему было не привыкать, но прежде он по крайней мере знал, за что несет наказание.
Из-за вынужденного безделья и могильной тишины минуты тянулись, как часы. Бесплодная ярость изматывала сильнее, чем тяжкий бессмысленный труд. У Люгера было вдоволь времени для размышлений о своем незавидном положении, но он не имел достоверных сведений о причинах своего заточения. Ульфинский герцог никогда не входил в число его врагов; насколько Стервятник помнил, их пути до сих пор ни разу не пересекались.
Однообразные, безрадостные мысли о настоящем нагоняли тоску, да и память сыграла с Люгером злую шутку: скрупулезно перебирая свое прошлое, он начинал о многом сожалеть, а сожаления разъедали душу. Сновидения, отрывочные и загадочные, по большей части были вызваны присутствием мокши. В общем Люгеру понадобились немалые волевые усилия, чтобы сохранить рассудок. Время казалось прозрачным монолитом, в котором он был замурован заживо. Он даже не пытался определить продолжительность своего пребывания в камере. Кошмары, которые ему приходилось поневоле делить с мокши, стерли разницу между днем и ночью. Он не чувствовал холода, хотя понимал, что однажды может попросту не проснуться…
Мертвую тишину подземелья изредка нарушали шаги за дверью. Через окошко в двери Люгер получал миску с безвкусной похлебкой и свечи, но ни разу так и не увидел лица своего тюремщика — только загрубевшие руки солдата или простолюдина. Все вопросы и просьбы, которые Слот обращал к этому человеку, оставались без ответа. В конце концов случилось неизбежное: Стервятник уверился в том, что его продержат здесь до самой смерти.
А потом появился призрак.
Глава шестнадцатая Призрак
От нечего делать Люгер самым внимательным образом рассматривал камни, из которых были сложены стены камеры. Узники, чьим последователем он оказался, оставили после себя множество надписей и рисунков. При этом в ход шло что угодно: уголь, мел, сажа, собственная кровь…
На одном большом закопченном камне Люгер обнаружил тщательно вычерченный план, снабженный какими-то расчетами. Похоже, кто-то, хорошо знакомый с расположением подвальных помещений, пытался определить расстояние от камеры до внешних стен замка, и результат получился для бедняги неутешительным. Выцарапанные под чертежом слова молитвы были весьма красноречивы. Даже если бы у Люгера имелся инструмент, чтобы прорыть ход наружу, эта работа затянулась бы лет на тридцать.
И вот однажды, когда Слот пытался занять себя изучением печальных свидетельств чужого бессилия и отчаяния, он заметил краем глаза мимолетное движение. Обернувшись, он увидел человека в лохмотьях, который чудом поместился на узком карнизе над выгребной ямой. После всего, что Люгеру довелось увидеть за последние годы, он уже ничему не удивлялся. Он только поднял свечу повыше, чтобы лучше осветить фигуру гостя. Тот в испуге отшатнулся от тусклого света.
Стервятник увидел не старого еще человека, лишившегося левого глаза. Пальцы у него на руках были перебиты и вывернуты неестественным образом, а ноги явно побывали в колодках. Многочисленные раны на теле несчастного, перенесшего пытки, давно перестали кровоточить. Если бы не его поза — на редкость неустойчивая — и способность двигать искалеченными конечностями, Люгер решил бы, что теперь ему придется делить камеру с мертвецом.