Завопив от боли и ярости, палач отшатнулся. У него был разбит нос, и кровь хлынула ему на подбородок, но это явилось слабым утешением для Стервятника. Он ощутил внезапное головокружение — ему почудилось, что темный потолок угрожающе накренился… А чудовище уже улыбалось и, макая палец в собственную кровь, принялось что-то рисовать на коже жертвы. По большей части это были замкнутые линии на руках, ногах и вокруг шеи. Закончив, человечек наклонился и почти ласково прошептал Люгеру на ухо:
— Эти болваны плохо тебя привязали. Я займусь с тобой любовью после, когда ты поймешь, что я твой самый близкий друг. Ведь именно я прекращу твои страдания.
Откуда-то из-за спины он вытащил длинную иглу и с улыбкой загнал ее под ноготь указательного пальца на правой руке Стервятника.
Так начался двенадцатичасовой кошмар, по завершении которого Люгер остался жив только благодаря присутствию мокши.
* * *Он совершенно не чувствовал боли, однако безнадежность, страх и унижение терзали его душу, пока инструменты терпеливого и умелого палача терзали тело. Самым мучительным было то, что он видел свою изуродованную, окровавленную, обугленную плоть и сознавал, что в лучшем случае навсегда останется калекой, а в худшем — просто умрет от потери крови.
Спустя несколько часов после начала пытки у него были вырваны ногти на обеих руках, обожжена грудь и отрезано правое ухо. Обитатель подземелья выполнял свою работу с явным наслаждением. Люгер понимал, что нужно притворяться, иначе конец наступит очень скоро, и вместо стонов принялся издавать дикие вопли. Впрочем, это не слишком облегчило его участь.
Когда у него были сожжены ступни обеих ног и выбиты передние зубы, в камере снова ненадолго появился герцог. Брезгливо морщась от дурного запаха, он вполне светским тоном осведомился, не появилось ли у Люгера желание поведать о содержимом дипломатического багажа советника Гагиуса.
Даже если бы Слот хотел, он не мог бы сказать об этом ни слова. По-видимому, на Блуденса произвела впечатление его почти невероятная выдержка.
— Отруби-ка ему одну руку, — приказал он палачу и пожелал лично присутствовать при ампутации.
Человечек с вдохновением взялся за дело, но использовал вместо топора ржавую пилу.
Он перепиливал кость поблизости от локтового сустава в течение четверти часа. На протяжении этого времени Люгер познал горький вкус безнадежности. Лишившись руки, он терял даже призрачную надежду вырваться из плена и отомстить. Стойкость, истинная или показная, утратила всякий смысл. Он рассказал бы Блуденсу все, что знал, если бы того интересовало хоть что-нибудь, кроме неизвестных самому Слоту обстоятельств бесследного исчезновении советника.
Когда часть руки была отправлена в корзину, а палач начал прижигать рану, чтобы из нее не хлестала кровь, на глазах Стервятника против воли выступили слезы отчаяния, и герцог счел это хорошим знаком. Если бы Люгер не был так измучен, он, возможно, сочинил бы какую-нибудь историю, проверка которой потребовала бы времени, и это отсрочило бы дальнейшую пытку.
Но отсрочки не предвиделось. На последующие три-четыре часа он погрузился в огненно-багровый удушливый туман и несколько раз терял сознание. Блуденс приходил еще раз, а может быть, у Люгера начались галлюцинации. Во всяком случае, Слот слышал, как герцог приказал отрезать ему язык, но не трогать оставшуюся руку, дабы он мог что-нибудь написать. Впрочем, в его признание Блуденс, похоже, уже почти не верил. Неуступчивость искалеченного пленника не на шутку задевала палача, который изо всех сил старался угодить своему герцогу.
Он разжал челюсти Стервятника при помощи стального прута, а затем щипцами откусил ему язык. Слот чуть не захлебнулся кровью. Она быстро наполнила непривычную и невыносимую пустоту во рту.
В глазах померкло, но даже абсолютная тьма не принесла избавления от муки. Воображение рисовало то, чего не могли узреть слезящиеся глаза. Оно продолжало свою страшную работу еще очень долго: Люгер уже видел себя немым обрубком, обреченным провести остаток жалкой жизни где-нибудь на герцогской псарне…
Он был на волосок от смерти, и рассудок его едва не помутился. Тем не менее земмурское колдовство не помогло ему. На этот раз рыцари-призраки не явились из запредельности, чтобы спасти его, — врата красной преисподней остались закрытыми, — а мокши притаился до поры, возможно, сожалея о своем неудачном выборе и об участи, постигшей никчемное тело…
В конце концов, когда Люгером уже овладело предсмертное безразличие, чем-то схожее с оцепенением, палач выдавил ему левый глаз, сжег волосы на голове и отрубил правую ногу выше колена.
Слот медленно падал в бездонную черную пропасть — словно возвращался в колыбель, из которой некогда вышел бессознательным младенцем. Приближалась смерть — отвратительная, грязная, бесконечно унизительная, и воля была парализована, ибо существование означало только одно: непрерывное страдание. Поэтому Стервятник хотел умереть.
Он лежал на пыточном столе и ждал смерти, с которой прекратилась бы невыносимая жизнь. Вскоре он потерял сознание.
* * *Палач чувствовал себя совершенно разбитым после многочасовой утомительной работы. Он впервые видел человека, перенесшего такие пытки и не выдавшего интересующих герцога сведений. Экзекутор настолько устал, что даже отказался от своих гнусных посягательств, отложив их на более позднее время.
К тому же было более чем вероятно, что гнев Блуденса, когда-то приказавшего вырвать ему ноздри, падет и на его голову. Поэтому он возненавидел свою последнюю и на редкость упрямую жертву сильнее всех предыдущих, а их через его руки прошло немало.
У него хватило сил в одиночку оттащить полегчавшего на треть
Стервятника в темный угол камеры. Он не смел нарушить приказ Блуденса и убить пленника. Оставалось надеяться, что тот сам сдохнет до наступления утра. Таким образом экзекутор рассчитывал избежать неблагодарной работы, а заодно и наказания.
В подземной келье, находившейся неподалеку от пыточной камеры, его дожидались кувшин с вином и грубый матрас — ничем не лучше тех, что лежали в камерах для узников. Уродец был вполне равнодушен к удобствам. Единственное, что еще возбуждало его омертвевшие чувства, это насилие, кровь и крики не способных к сопротивлению жертв. К тому же только с ними он мог хотя бы изредка удовлетворять свою похоть. Поэтому он служил Блуденсу с большим рвением, чем это делал бы любой осыпаемый милостями придворный.
* * *Озаренный отблесками тлеющих углей, Люгер скорчился на каменном полу. Его тело превратилось в отвратительный обрубок, а лицо изменилось настолько, что даже Сегейла вряд ли узнала бы прежнего Стервятника. Он лишился руки, ноги и глаза. На нем не осталось живого места: сплошь раны, ожоги, засохшая кровь…
Он пробыл в беспамятстве до полуночи. За это время внутри него пробудилось от вынужденной спячки другое, нечеловеческое существо. Оно примерило на себя искалеченный костяк и изуродованную плоть.
Глава девятнадцатая Преображение
К Люгеру медленно возвращалось сознание.
Вначале он даже удивился тому, что все еще жив, а затем черной волной нахлынуло отчаяние. Призраки бесконечно тягостного будущего обступили Слота. И лишь одно утешало — скорее всего ему оставалось недолго страдать. Он застонал — из горла вырвался долгий, почти звериный вой. Разбитые губы распухли; он ощущал их как твердые наросты с рваными краями. Каждый удар сердца тяжело отдавался в барабанных перепонках…
Упершись в пол уцелевшей рукой, Люгер сумел перевернуться на спину.
Его единственный глаз уставился в темноту. Угли в жаровне давно погасли, поэтому он не разглядел ни единого проблеска света. Но зато Стервятник не видел и собственного уродства.
В подземелье царила абсолютная тишина. Потом, спустя некоторое время, Люгер услышал тихий звук, похожий на треск рвущейся ткани. Он решил, что это, должно быть, лопаются волдыри на его обожженной коже, но тут словно само собой вернулось шестое чувство мокши, и Люгер стал свидетелем поразительного преображения.
Он опять, в который уже раз осознал свою двойственность. Когда бездействовала его человеческая половина, ослабленная, подавленная или пребывавшая без сознания, это вовсе не означало, что такая же участь постигла и мокши. Люгер снова мог видеть в темноте, но вещи предстали перед ним такими, какими их воспринимал чужой разум.
Теперь он знал, где находится, и различил горку еще теплых углей, стол с бледнеющим отпечатком человеческой фигуры, искаженные контуры орудий пыток, зловеще мерцавшие во мраке, но, главное, он «увидел» собственное тело, и ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому зрелищу.
Теперь он знал, где находится, и различил горку еще теплых углей, стол с бледнеющим отпечатком человеческой фигуры, искаженные контуры орудий пыток, зловеще мерцавшие во мраке, но, главное, он «увидел» собственное тело, и ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому зрелищу.
Тело не имело четких очертаний и более всего напоминало облако сложной формы, отдаленно схожее с искалеченным человеком. Совсем бледной казалась та его часть, что соответствовала уцелевшей руке, — она имела вид сгустка с пятью отростками-струями, истекавшими вовне, словно клочья тумана. Но самое непостижимое заключалось в том, что у Стервятника отрастала и другая рука взамен отрезанной. Маленькое подобие скрюченной ладони появилось на все еще смердевшем обрубке…
В первый момент Люгер не испытал ничего, кроме страха, хотя мог бы и обрадоваться, ибо чудесное исцеление означало обретение надежды. Возможно, причиной было глубоко укоренившееся в нем отвращение ко всему противоестественному.
Будто завороженный, смотрел он на медленно раскрывавшуюся кисть, которая издавала тихое потрескивание. Люгер осторожно потрогал ее — кожа была очень нежной на ощупь, а под ней ощущались растущие суставы и кости. На внутренней стороне запястья угадывалось мягкое биение животворящей крови…
Стервятник подполз к стене и сел, опершись на нее спиной. Только потом, боясь поверить в чудо, свершавшееся в эти мгновения, он перевел «взгляд» на то, что осталось от его ноги.
Обугленное мясо затягивалось новой плотью, а кости росли, как молодые побеги — из бедра торчала маленькая и пока еще уродливая ножка, словно кто-то соединил части двух скульптур, не позаботившись о соразмерности и придании конечностям зеркального подобия. Однако с каждой минутой разница становилась все менее заметной.
Тогда Слот наконец почувствовал присутствие мокши. Тот был будто неуловимая блуждающая тень в темном и пустом лабиринте, но этот «лабиринт» почти полностью вобрал в себя мозг Люгера, и в нем оказалась погребенной большая часть его памяти. Он подвергся изменению, за которое, вероятно, заплатил своей человеческой сущностью, но чем бы оно ни было, мокши спасал Стервятнику жизнь.
Люгер медленно поднес к лицу уцелевшую руку. Опухшие пальцы еще не приобрели обычную чувствительность, поэтому он не мог понять, что происходит в его глазнице. Он нащупал в ней нечто липкое и влажное, напоминавшее слизня, но, по крайней мере, она уже не была пустой.
Он сунул пальцы себе в рот и прикоснулся к отрастающему языку. На месте выбитых и вырванных зубов появились новые — они ровными рядами прорезались из кровоточащих десен, и это причиняло лишь едва заметную боль.
И, наконец, он обнаружил на голове отрастающие волосы, а на порванном ухе остались только едва заметные рубцы.
Люгер испытал прилив невесть откуда взявшихся сил — ведь за последние двое суток у него во рту не было и крошки. Еще совсем недавно охваченный глубочайшим отчаянием, теперь он снова жаждал мести. Однако прежде следовало убедиться, что он не сделался рабом мокши и не оказался в самом безнадежном заточении — внутри обновленного, но уже чужого тела.
И в любом случае ему приходилось опасаться того, что люди Блуденса заметят неправдоподобное исцеление полумертвого калеки раньше, чем он будет готов драться за свою жизнь и отдать ее подороже, а тогда все усилия мокши окажутся тщетными. Побег из подземелья по-прежнему представлялся крайне трудным, почти неосуществимым делом.
В тревожном ожидании Люгер прислушивался к хрусту суставов и костей, который раздавался в течение нестерпимо медленно тянувшихся часов, пока его преображение не завершилось полностью. У него не было возможности узнать, насколько хорошо видит новый глаз и видит ли вообще. Он довольствовался теми блеклыми бесцветными сумерками, в которые был погружен мокши на протяжении своей невообразимо долгой жизни…
По мере того как конечности отрастали и обретали подвижность, силы Стервятника стремительно таяли. За ночь он успел изведать усталость, опустошенность, истощение, а в конце концов наступило изнеможение; из-за недостатка крови он стал бледен, будто мертвец. Но затем мокши открыл для него неведомый источник.
С некоторого момента Люгер уже не был уверен в том, что бодрствует, равно как и в том, что спит. Отчетливее всего он запомнил одно из своих видений: продолжением его головы была прозрачная труба, которая пронизывала своды подземелья и купол небес; на другом ее конце сияли звезды…
* * *Но вот вернулись и силы, и достаточная ясность сознания. Первым делом Люгер подумал, что, сам того не желая, проник в тайну бессмертия мокши. В их власти было сделать почти неуязвимыми и захваченные ими бренные тела…
Он медленно двинулся вдоль выложенных в ряд пыточных орудий, на многих из которых осталась его кровь. Он выбирал себе оружие. И без труда нашел то, что искал, — нож с длинным заостренным клинком.
Люгер нанес несколько ударов воображаемому противнику, убеждаясь в том, что обе руки слушаются его одинаково хорошо. Даже в царившей здесь полной темноте он чувствовал себя довольно уверенно. Он поневоле запомнил на всю жизнь очертания камеры, каждый выступ на пыточном столе, к которому его привязывали, каждую зазубрину на орудиях страшного ремесла и каждую из улыбок своего мучителя. Теперь он жаждал его смерти, испытывая нечестивое истинное наслаждение от предвкушения убийства, и мечтал лишь об одном — выпустить кишки человеку, заставившему его выть от отчаяния…
Потом он снова лег, сдерживая дрожь возбуждения. Конечно, скрыть то, что он снова цел и, значит, опасен, было невозможно, но Стервятник рассчитывал напасть внезапно.
Он лежал на грязном полу мрачного застенка, воздух в котором был пропитан запахами крови и горелого мяса. Он поджидал первого, кто отворит дверь. И поскольку Люгер хотел прожить подольше, он молился, чтобы этим человеком оказался пыточных дел мастер.
Глава двадцатая Разделение
Наконец за дверью раздались шаги, а потом и скрежет ключа, проворачиваемого в замке. Люгер сжался в тугой комок. Дверь начала открываться. Трепетные отсветы заплясали на стенах — Стервятник видел это ОБОИМИ глазами из-под полуопущенных век. Тот, кто входил в камеру с горящей свечой, на свою беду был один.
Люгер напал не сразу. Некоторое время он притворялся мертвым. Человек Блуденса, которому было предназначено стать первой жертвой, медленно приближался. Он наверняка не видел ножа, однако мог заметить, что узник обладает явным избытком конечностей. Не дожидаясь, пока тюремщик опомнится и поднимет тревогу, Люгер вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с пытавшим его уродцем.
За какое-нибудь мгновение он успел увидеть растерянность и ужас в зрачках этого мерзавца. Палач же действительно был поражен и уничтожен, когда перед ним предстал тот, кого он имел все основания считать мертвецом. Голый Стервятник, освещенный неверным пламенем свечи, с ножом в руке и хищным оскалом на лице выглядел как демон мщения, явившийся из потусторонней бездны. От него и пахло смертью. В его серо-стальных, глубоко посаженных глазах читалось нечто более страшное, чем ненависть…
Даже существам, давно потерянным для мира, ведомы потрясения, пробуждающие в них остатки человеческого. В груди уродца едва не разорвалось его черное сердце, когда он встретился взглядом со своей недавней жертвой. У него отвалилась челюсть, а трясущиеся губы выдали сильнейший испуг. Однако это не помешало негодяю бросить свечу в лицо Стервятнику, после чего он рванулся к выходу из камеры.
Люгер был готов и к такому обороту событий. Он легко отбил свечу, которая рассыпала искры перед тем как погаснуть, и не замедлил движений в наступившей темноте. Охваченный паникой уродец врезался в железную дверь и жалобно заскулил. Теперь любая секунда могла стать для него последней. Беспощадный убийца дышал во мраке, будто дикий зверь. Нож рассекал воздух — нож в руке, точное подобие которой несколько часов назад было брошено на съедение герцогским псам…
Уродец не успел ни позвать на помощь, ни хотя бы закричать. Твердая, как камень, ладонь запечатала ему рот и нос, заодно крепко стукнув затылком об дверь. Люгер лишь слегка придушил его. А затем, ощущая всю полноту жизни оттого, что месть наконец свершается, Стервятник глубоко вонзил нож в брюхо палача и рванул клинок вверх, распарывая живот до самой груди.
Слот обнаружил в себе силу, о которой прежде не подозревал. Рана раскрывалась, превращаясь из разреза в чечевицеобразную дыру, будто кто-то изнутри раздвигал ее края. В ноздри ударил тошнотворный запах — из распоротого живота вывалился клубок порванных кишок. Уродец зашатался и начал оседать. Люгер выдернул окровавленный нож и провел острием вокруг шеи палача, словно обрезая последние нити его никчемной жизни.