Опять ты хнычешь, говорит себе Карен. Чтобы поднять настроение, она решает проехать вдоль берега; море притягивает как магнит. В ряду магазинчиков на станции Хоув ее привлекает цветочный: на уголке навеса ветерок раскачивает корзинку с анютиными глазками. Повинуясь порыву, Карен вкатывает машину на погрузочную эстакаду неподалеку и выходит.
Я так люблю анютины глазки, думает она и с замиранием сердца осматривает цветы. Их головки чем-то напоминают человеческие лица, а у этих они такие яркие, золотисто-желтые, будто танцуют в солнечном свете. Мама повесит корзинку у входа в квартиру, это оживит вид на лестницу. Анемоны я тоже возьму, увезу на могилу. Она выбирает лучшую связку в ведре у двери.
В магазине мужчина в джинсах и рабочей куртке. Он стоит за прилавком, собирает маленький букет.
– Я куплю вот это, – говорит Карен, протягивая анемоны, – и корзинку, что висит снаружи.
– Одну секундочку, – просит он.
– Да, конечно.
Карен видит: если он положит свой букет, тот распадется. Поэтому она решает пока оглядеться вокруг. Пол в магазине бетонный, поистертый за долгие годы. Вдоль стен – белые полки из древесно-стружечных плит. На них выстроились жестяные ведра, некоторые пустые, в других стоят пара-тройка стеблей, несколько полны еще толком не разобранных цветов. Над кассой выставлены стеклянные вазы – наверное, на продажу, только кто станет покупать такой запыленный товар, думает Карен. Общее впечатление довольно невзрачное – почти такое же, как от дома и сада самой Карен.
Похоже, мужчина очень сосредоточен на своем занятии, и Карен с любопытством за ним наблюдает: он вставляет красную розу в скопление крошечных белых цветков. У него красивые руки, отмечает она. Несмотря на крупные ладони, пальцы длинные, утонченные. Его произведение довольно просто, и этим выгодно отличается от кричаще-ярких букетов большинства флористов. С великой осторожностью он проводит лезвием ножниц по концам алой ленты, чтобы сформировать завитушки, и крепит к букету стикер в форме сердечка.
Внезапно до Карен доходит, к какому празднику этот букетик. Мужчина тем временем поднимает на нее взгляд и улыбается.
– Спасибо, что подождали. Ну, как вам? – Он вытягивает вперед руку с букетиком. – Думаете, понравится женщинам?
– Очень красиво, – говорит Карен и, к своему удивлению, чувствует, как лицо заливает краска.
Он симпатичный – темные волосы тронуты сединой, черты лица правильные, вокруг глаз глубокие морщинки, чувственный рот. Карен нечасто встречаются мужчины, которых она находит привлекательными. Этому примерно столько же лет, сколько Саймону. То есть, сколько бы Саймону было сейчас.
Не успевает она опомниться, как сердце вновь щемит от тоски.
Саймон никогда не забывал о Дне святого Валентина, думает она. А теперь мне больше не дарят цветов.
* * *– Давайте помогу, – говорит Майкл, снимая корзину. – Куда поставить? В багажник?
– Да, пожалуйста. – Женщина кивает, садясь за руль обшарпанного «Ситроена». – Там должно быть открыто.
Он ставит корзину между большим плюшевым медведем и мотком проводов.
Хорошая женщина, думает он, глядя ей вслед.
Воодушевленный похвалой покупательницы, Майкл делает еще несколько таких же букетиков, ставит их в ведра и выносит на улицу. Неплохо, решает он, отступив на шаг назад. Вполне прилично для роз из Яновой партии, хоть по свежести им далеко до цветов Боба, а стоили они неслабо.
Майкл тяжело вздыхает. Он еще не отошел от поездки на рынок, но тянуть больше некуда. Он идет обратно в магазин, достает из-под кассы конверт и вскрывает.
«Уважаемый мистер Харрисон!
Пишу вам в связи с указанным выше счетом. Мы заметили, что, в нарушение условий нашего соглашения от 1/6/2007, данный счет не был оплачен в течение девяти месяцев. В соответствии с нашей договоренностью, остатки задолженности должны быть погашены в конце каждого месяца, в подтверждение чего прилагаем копии соглашения и выставленных счетов.
Если задолженность в сумме 3850,00 фунтов стерлингов не будет полностью погашена в течение 7 дней с даты настоящего письма, мы предъявим иск…»
Слова плывут у Майкла перед глазами. Он никак не может вникнуть в суть и в конце концов засовывает письмо обратно под кассовый аппарат, дав себе клятву перечитать позже.
11
Пока не забыла, надо почистить лестницу, думает Эбби, закрывая дверь за Доналдсонами.
Она идет в кухню, отпирает шкафчик под раковиной, достает банку с порошком и щетку, наполняет водой ведро. Вскоре она уже на четвереньках на лестнице изо всех сил трет, трет, трет – вычищает въевшуюся в ковер муку, взбивая белое облако пены. Затем внезапно чувствует головокружение, руки и ноги начинают дрожать, нервные окончания будто горят огнем, ей становится жарко и холодно одновременно.
Все происходит слишком быстро, говорит голос внутри головы. Чересчур стремительно.
Что за вздор, думает она. Конечно, я справлюсь. Разве у меня есть выбор?
Эбби вновь берется за щетку, однако руки трясутся так сильно, что она не может ее удержать и садится на пол.
Сердце бешено стучит: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Чем больше она прилагает усилий, чтобы привести мысли в порядок, тем ужаснее картинки в ее воображении: здесь живут Доналдсоны; их сынишка и дочка бегают вверх и вниз по этой самой лестнице, раздеваются в прихожей, смотрят в щель почтового ящика, кто пришел…
Внезапно подкатывает тошнота, и она едва успевает добежать в кухню до раковины.
Мысли продолжают обгонять друг друга. Наверное, я не смогу уехать. Отсюда так близко до магазинов… и до парка, который Каллум хорошо знает… до школы рукой подать… и все шкафы я уже снабдила замками… Только представь, что все это придется делать заново.
Она придвигает к себе стул, садится.
Если бы мне было кому позвонить, думает она, опуская голову на колени. Но кому? Родители далеко, да и что им скажешь? Они не особо меня понимают, а уж Каллума и подавно.
Наконец тошнота проходит, но Эбби еще долго трясет, и она никак не может встать и убрать ведро со щеткой. После того, как она все же справляется с этой задачей, вдруг звонит мобильный, и Эбби испуганно вздрагивает. Да что же это с ней такое!
На экране высвечивается номер риелтора.
– Доналдсоны вышли с предложением, – говорит Олли и без предисловий сообщает подробности.
Эбби едва способна мыслить, не говоря уже о том, чтобы мыслить рационально.
– Цена как будто бы приличная, – слышит она свой голос.
– Если к тому же вспомнить, что они платят наличными, – продолжает он.
– Разумеется. Замечательная новость, спасибо, – произносит она, отчаянно борясь с паникой. – М-м-м… Мне нужно поговорить с мужем. Мы вам перезвоним.
Она пытается потихоньку вникнуть в новую информацию. Это на несколько тысяч меньше, чем мы просим, но предложение приемлемое, а значит, очень скоро придется съезжать… Я успела посмотреть совсем мало квартир, и ни одна не произвела впечатления. Все они слишком тесные, слишком темные и расположены слишком далеко ото всего…
Ты слишком многого хочешь, говорит она себе. Затем ее вдруг посещает мысль: а может, Гленн все уладит? Что-что, а продавать он умеет.
Увы, его мобильник сразу переключается на голосовую почту.
– Было бы неплохо, если б ты мне ответил, – говорит Эбби, и он, наконец, берет трубку.
Она рассказывает ему о предложении.
– Мало, – отрезает Гленн.
– Что, прости?
– Я хочу больше, а ты разве нет? В наших интересах получить максимум, если каждый из нас хочет купить себе что-нибудь приличное.
– Никто и никогда не дает, сколько просят.
– Никто и никогда не соглашается на первое предложение. Мы выставили дом на продажу всего шесть недель назад. Давай посмотрим – а вдруг они дадут больше. Им же вроде понравился дом.
– Давай ты посмотришь, дадут ли они больше, – отвечает Эбби. – У тебя лучше получается торговаться.
– Не могу. Мне трудно звонить с работы.
Значит, этим тоже должна заниматься я, думает Эбби, закипая от злости. Почему все самое трудное достается мне, ведь я даже переезжать не хочу? Она уже собирается высказать это вслух, но сперва мысленно прокручивает диалог. Я отказываюсь звонить риелтору, мы с Гленном ссоримся, в итоге я почувствую себя виноватой и все равно позвоню. Гнев хотя бы заглушил панику. Но, несмотря ни на что, она слишком устала, чтобы бороться.
– Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.
– Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.
– Понятно, – отвечает Эбби.
Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.
* * *Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.
– Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?
– Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.
– Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.
– Понятно, – отвечает Эбби.
Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.
* * *Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.
– Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?
Карен улыбается подруге.
– Ты всегда больше тяготела к готике. Только посмотри на себя.
Анна вся с головы до ног в черном, Карен – в одежде земляных тонов. Шел дождь, однако Анна в стильных кожаных сапожках на шпильках, а Карен – в резиновых калошах с ребристой подошвой, чтобы не скользить.
– Согласна, – улыбается Анна.
По обеим сторонам дорожки тянутся квадратные надгробия, почти на каждом – ангелы с воздетыми кверху руками и устремленными в небо глазами.
– Карен, не сочти за кощунство, но если случится так, что я уйду раньше тебя, я бы очень хотела большую статую с приличными крыльями и безмятежным взглядом.
– Посмотрим.
– Эвфемизмы вроде «упокоилась» или «почила вечным сном» можешь опустить. Достаточно простого «умерла».
«Скорбим и помним», – читает Карен. Ей нравится надпись.
Булыжная мостовая вскоре сменяется бетонированной дорожкой, от эффектных памятников девятнадцатого века они переходят к скромным крестам двадцатого.
– «Светлая память», – произносит Анна. – Кругом одно и то же. У них что, совсем было плохо с воображением?
Зря, наверное, я согласилась взять ее с собой, думает Карен.
– А ты у нас литератор прямо. Вряд ли Первая мировая давала много возможностей для полета мыслей.
– Извини.
– Да ладно.
Саймону наша болтовня пришлась бы по душе, напоминает себе Карен. Он любил подтрунивать над Анной. И уж меньше всего он хотел бы, чтобы я здесь рыдала.
До смерти мужа Карен представляла себе погост как уединенное место, куда приходят скорбящие и где тишину нарушают лишь птичий щебет да колокольный звон, однако кладбище, на котором похоронен Саймон, вклинилось между оживленной Олд-Шорхэм-роуд и железнодорожными путями. Во всей округе только здесь и были свободные участки. По крайней мере, по траве скачет парочка ворон – уже хорошо.
Они с Анной сворачивают на узкую тропинку, бредут мимо выстроившихся полукругом свежих памятников.
– Срамота какая, искусственные цветы, – возмущается Анна.
По мнению Карен, их оставили люди с небольшим достатком, которые хотели чего-нибудь долговечного, но она вновь воздерживается от комментариев.
– Мамочка, смотри!
Впереди Молли нетерпеливо подпрыгивает на месте и на что-то показывает рукой.
– Боже милостивый! – восклицает Анна, дойдя до нее.
Огромными трехмерными буквами, сложенными из головок мрачно-синих гвоздик, сообщается, что недавно умер Джейден. На могиле гора игрушек, плюшевых мишек, снеговиков в стеклянных шарах и свечей пастельных тонов, крохотных колокольчиков и ветряных мельниц. Здесь же лежат и мокрые от дождя фотографии мальчика. Почти младенец. Карен всматривается в надпись на надгробии: возраст 22 месяца. К горлу подкатывает ком.
– Такого тоже не устраивай, – продолжает Анна.
– Зато детям это нравится.
Молли присаживается на корточки и восторженно оглядывает игрушки.
– Вот только у Молли я еще не спрашивала советов!
Карен понимает: Анна пытается ее развеселить, но она еще не отошла от встречи с отцом, и это резкое замечание переполняет чашу. В другое время она бы промолчала, однако сегодня ей трудно сдержаться.
– У людей страшное несчастье! Уверена, что родители Джейдена со временем уберут отсюда все. Просто так они выражают свое горе.
Подруга обиженно пыхтит, а Карен продолжает:
– Разве ты вправе судить, что уместно, а что нет?
Поднявшись по некрутому склону, в полной тишине – если не считать цоканья каблуков Анны, – они подходят к могиле Саймона.
– Прости, – бормочет Анна.
Что-то мешает Карен остановиться.
– Надеюсь, это надгробие заслуживает твое одобрение, – резко бросает она.
Прямоугольная мраморная плита, на которой выгравированы лишь даты рождения и смерти Саймона.
– Не хотела тебя обидеть.
У Карен пылают щеки. Она наклоняется, помогает Молли поставить в вазу анемоны и чувствует, что не может успокоиться.
– Уйди, прошу тебя.
Почти сразу Карен жалеет, что произнесла эти слова. «Анна моя лучшая подруга. Она была рядом, когда я выходила замуж, когда рожала детей, она очень поддерживала меня, когда умер Саймон…» И все же Анна уходит прочь по узенькой дорожке, а Карен просто стоит и слушает, как цокают каблуки, смотрит, как развеваются на ветру полы стильного черного пальто.
* * *Майкл берет себя в руки и достает из-под кассы письмо. Подписано «Бобом Хокинсом в присутствии понятых». Значит, еще какое официальное.
Он читает список, тревога растет. Можно сверить сумму по своим квитанциям – они лежат в коробке в подсобном помещении, Майкл так и не заставил себя на них взглянуть, – но он помнит почти каждую закупку, так что все должно быть правильно.
3800 фунтов.
Сумма серьезная.
Предложить, что ли, Бобу несколько сотен, чтобы он успокоился, занять где-нибудь? Но если Боб пытается вернуть без малого четыре тысячи, то Ян вскоре потребует еще больше. За последние несколько месяцев я закупал почти весь свой запас у торговца из Ковент-Гарден и у голландца. Отдать оба долга разом невозможно. Как мне потом гасить ипотеку? Платить за учебу детей? За аренду помещения? Я и так уже просрочил все, что можно.
Он поднимает взгляд к потолку, будто призывая на помощь какие-то высшие силы. Но Майкл не верит в бога, и эта последняя несправедливость еще раз доказывает, что здесь он прав. Опустив, наконец, глаза, он замечает строй стеклянных ваз над кассой. Он встает с табуретки и, не удержавшись, берет в руки одну из них, самую большую. Ваза круглой формы, дорого стоит. Вдохнув пыль, он кашляет.
Затем поднимает вазу обеими руками над головой, как баскетбольный мяч, и швыряет что есть силы о серый бетонный пол.
12
– Мамочка, ты почему плачешь?
Люк стоит в параллелограмме света от полуоткрытой двери в гостиную.
Вот те на, думает Карен. Я уложила его в постель час назад. Наверное, он сверху все слышал. Неужели я так расшумелась?
– Просто я немного грущу, милый, – говорит она, стараясь выбирать слова так, чтобы не вызвать у него беспокойства.
– Грустишь из-за папы?
– Да. – И из-за дедушки, думает она, но не произносит вслух. – Сегодня был особенно грустный день.
Люк хмурится.
– Обнять тебя?
– Было бы здорово.
Он устраивается рядышком на диване, гладит ее по голове своими маленькими пальчиками. Вскоре однообразное движение его убаюкивает. Карен несет сынишку наверх, в детскую, задерживается у кроватки, слушает его ровное дыхание.
Я потеряла Саймона, думает она. Скоро потеряю отца. Нельзя потерять еще и Анну.
В гостиной она берет в руки мобильный.
«Мне очень жаль. Сегодня был скверный день, как ты и говорила, но все же мне не следовало срываться на тебе. Я очень виновата. Прости меня, пожалуйста. Люблю, целую. К.»
И чтобы не раздумать, не перечитывая, нажимает «Отправить».
* * *– Как всегда? – спрашивает хозяйка.
Майкл кивает.
– Да, пожалуйста.
Линда цедит пинту «Спеклд Хэн». Бронзовый нектар медленно льется в бокал, и Майклу уже невтерпеж. Много лет назад он стал завсегдатаем этого места. Здесь всегда огромный выбор разливного пива, и хотя в «Черной лошади» сменилось уже несколько хозяев, она остается одним из немногих приличных пивных заведений в округе: низкие потолки и деревянный пол, панели из витражного стекла и мишень для дротиков, тусклое освещение – темно как в погребе, сколь бы ярко ни светило солнце на улице.
Господи, как же мне этого не хватало, думает он и через считаные секунды ставит на стойку пустой бокал.
Линда удивленно поднимает бровь.
– Похоже, не помешает еще один?
– Да.
Неподалеку он замечает своего соседа Кена. Кен давно вписался в обстановку заведения так же прочно, как доска для записей и подставки под кружки. Он на своем обычном месте, большой зад свешивается с обтянутого кожей сиденья барного стула. Дожидаясь, пока Линда нацедит второй бокал, Майкл чувствует на себе взгляд Кена.
– Тебе взять? – на автомате спрашивает он и тут же вспоминает, что едва способен оплатить пиво для себя самого.
– Спасибо, дружище. – Кен делает знак Линде налить еще пинту. – Трудный день?
Майкл кивает.
– Пожалуй.
Достав двадцатифунтовую купюру, он уже хочет было поделиться своими горестями с этими двумя, но что-то его удерживает. Худые вести не лежат на месте. Вряд ли его бизнесу пойдет на пользу, если возникшие проблемы предать огласке. Пусть Линду и Кена птицами высокого полета не назовешь – насколько ему известно, Кен подрабатывает то тут, то там, – Майклу стыдно. Стоит только признаться, насколько я близок к тому, чтобы потерять дело всей своей жизни, – и мне не удастся его сохранить, думает он. Интересно, я боюсь рассказать об этом Крисси по той же причине?.. Алкоголь наконец ударяет в голову, и Майкл с облегчением переводит разговор на менее больную тему – состоявшийся на прошлой неделе футбольный матч.