– Вы что, общаетесь? Что у вас может быть общего?
Из Паши получился бы очень плохой партизан, точнее сказать, никакой. Ну как она могла скрывать что-то от Машки или маман? Это было выше ее сил. Маня, выслушав сбивчивое Пашино объяснение, расхохоталась, впервые за все последние дни. Впрочем, Паша вообще не помнила, когда бы еще Машка именно хохотала.
– Ну тогда все ясно, – сказала она, отсмеявшись, и даже лицо ее нежно порозовело. – Приличной модели нужно платить, а тут на подхвате дурочка, готовая работать за бесплатно. Халява, плиз… Только вряд ли в данном случае и они что-то поимеют…
Паша старалась не слушать, но все равно успела глотнуть отравы Машкиных слов, и на душе было гадко. Слышала бы маман Манины перлы: халява, поимеют… Это все Ленский, а еще смокинг напялил, дурак. И что там говорить, здоровая Машка была все-таки куда лучше больной.
Для начинающего Арик выглядел несколько странно – лысеющий маленький человечек. Паше стало неловко под его цепким оценивающим взглядом, но скоро она поняла, что представляет для Арика лишь набор из нужных ему деталей – рук, плеч, шеи, и Паша расслабилась.
Арик велел ей стянуть свитер, взял за подбородок холодными пальцами и стал вертеть Пашину голову туда-сюда. Лена вопросительно смотрела на мастера, ожидая приговора. Потом Арик исчез, принес что-то вроде чемоданчика и достал украшение. Паша даже не успела его рассмотреть, потому что Арик ловко одел на нее нечто и застегнул. Потом они с Леной уставились на Пашину шею, то есть на ошейник, и Арик изрек: «Даа…»
– Да, – повторил он, и Лена расцвела:
– А что я тебе говорила?
Украшение приятно холодило кожу, оно-то прекрасно знало себе цену. Потом Паша все-таки его рассмотрела: цепочки, камни… красиво, она никогда не носила такие вещи. А разошедшийся Арик сказал, что они отлично сработаются, потому что у Паши длинные пальцы, красивые кисти рук и линия подбородка, и… Она рассмеялась, потому что Арик вроде бы говорил комплименты, но было очевидно, что он описывает достоинства витрины. Теперь они с Леной на Пашу не смотрели, а обсуждали, как лучше показать то и преподнести это. «Вот это можно на фоне каменной стены. Такая грубая фактурная кладка…» – сказал Арик, и Лена мелко закивала головой и картинно закатила глаза. Ненормальные, подумала Паша, но ей нравилось их слушать.
Ну вот, случился в ее жизни момент, когда она поиграла в красивую женщину, можно даже сказать, роскошную. Как бы. И когда на следующий день позвонил не кто-нибудь, а Ленский, Паша поговорила с ним вполне светски. Он тоже пытался с ней «побеседовать», но теперь Пашу было голыми руками не взять, и она эту «беседу» быстро закончила. Итак, герой-любовник появился, но Манино настроение лучше не стало. Все-таки похоже, что с Ленским было покончено, и Паша надеялась, что на этот раз окончательно.
Не надо ему было сбривать свою волшебную бороду, вот что. Нет бороды – нет исполненных желаний.
Теперь она шла по разбитой проселочной дороге, и уже начинало смеркаться, или это у нее «смеркалось» в глазах? Да, дорога явно шла под уклон, а в низине темнеет быстрее, объяснила самой себе Паша. Голые чахлые деревца покачивали тонкими веточками, точно руками всплескивали – это кого же сюда занесло!
Паша поправила лямку рюкзачка, теперь он был точно кирпичами набит, и стиснула зубы: только не распускаться. Краем глаза она заметила, как один из силуэтов у дороги встрепенулся, зашевелился, будто живой, и все – Пашино деланое спокойствие рухнуло в одну минуту. Старуха! Эта ужасная старуха! И как только Паша не завизжала и не бросилась бежать прочь? Это был лишь куст ивы, но ее сердце грохотало и рвалось прочь из груди.
Ведьма возникла из ниоткуда несколько лет назад – появлялась и снова исчезала. Сгорбленная, с безобразным лицом, но ее немощь была обманчивой, потому что бабка умела ходить очень быстро. Она выбирала из толпы именно Пашу и однажды подобралась совсем близко и что-то начала шамкать сморщенным ртом, в котором торчал единственный зуб. И протянула костлявую руку! Нужно было дать ей какую-нибудь мелочь, но Паша так испугалась, что едва ли не побежала, и ведьма что-то злобно забалабонила ей вслед. Ужас! Паша долго не могла забыть этот эпизод и не скоро перестала озираться на улице, а когда испуг все-таки стал потихоньку стираться из памяти, старуха появилась снова. Теперь она не пыталась подойти к Паше вплотную, только таращилась на нее, и в крошечных глазках, глядевших из-под седых косм, Паше виделась смертельная ненависть.
Куст, будто в насмешку, качнул длинными ветками – сейчас как схвачу! Вот тут ее нервы больше не выдержали, и Паша рванулась бежать, но доблестные «харлеи», или как их там называла Лена, с налипшими на них комьями грязи заскользили в колее. Паша завалилась набок, а рюкзак камнем навалился на нее сверху.
Все! С нее хватит! Она сейчас… вот сейчас… нет, не умрет, а как встанет! Правда, встать оказалось совсем непросто. Паша неловко повозилась, все-таки спихнула с себя рюкзак и осторожно поднялась на четвереньки. Все это не могло происходить с ней в действительности, просто-напросто Лена с Ариком придумали очередную фишку для своих съемок и сейчас подойдут к ней и скажут: ну все, пошутили и хватит, поднимайся. Мысль о подруге подействовала на Пашу отрезвляюще – Ленка будет переживать, если что…
Надо выпрямиться и шагнуть. А как это сделать? Вылезти из ботинок? Пусть себе стоят посреди дороги, мол, здесь была Паша. Не смешно… Паша осторожно разогнулась и попыталась вытащить из черной трясины одну ногу. Ну что же, у нее это получилось, хотя вместе с ногой поднялось и килограмма три грязи. И руки… Паша механически вытерла их о штаны, потому что на ветру налипшая на них жижа грозилась превратиться в панцирь. Почти потерявшими чувствительность пальцами она нащупала лямку рюкзачка и кое-как пристроила его на плечо. Ничего, ничего страшного, она дойдет, если есть дорога, значит, она куда-нибудь непременно должна привести. Рано или поздно.
Паша проковыляла несколько метров в пудовых ботинках, с пудовым рюкзаком и тут увидела березу. Пожалуй, это было то, что нужно: изъеденный болезнью ствол переломился в паре метров от земли и теперь сиротливо лежал вдоль дороги. Конечно, под деревом не было и сантиметра сухой земли, но спутанные ветви отдаленно напоминали шалаш. Вот Паша и полезла прятаться. Нормальное атавистическое желание, еще один запоздалый рефлекс.
Оказалось, что она и в самом деле спряталась, даже слишком хорошо.
Паша не без труда стянула с плеча рюкзак и тяжело осела на землю, прижимаясь спиной к стволу. Если бы не холод, можно было бы закрыть глаза и сидеть тут, но нельзя, никак нельзя. Она развязала непослушными пальцами шнурки и с усилием стянула ботинки. Выплеснула черную водицу из одного, затем из другого. Да, хорошая обувь, крепкая. Была. Правая нога обратно в мокрый ботинок лезть не хотела, и он тоже оказывал посильное сопротивление. Стиснув зубы, Паша все-таки натянула упрямца и от этого страшно устала. А ведь еще предстоит ювелирная работа со шнурками.
Ноги, а потом и все тело точно налились свинцом. Паша только на минуточку прикрыла глаза, на одно мгновение. Как-то странно зашумел ветер или это приближается тайфун? Паша вначале не поняла, а потом не поверила собственным ушам: это был звук мотора! Машина, нет, мотоцикл! И он едет по этой дороге!
Она дернулась, пытаясь вскочить, но наступила на шнурок, кажется, и нелепо завалилась набок. Привстала на локте, оттолкнулась и наконец почти поднялась, но тут же, получив веткой по лицу – наотмашь! – снова упала. Паша зажмурила глаза и прижала к ним ладони – еще не хватало ослепнуть и… Черная махина уже пролетела мимо, разбрасывая вокруг фонтаны брызг.
– Эй! Стойте! Эй! – закричала Паша, так и не успев подняться, но вырвавшийся из горла звук больше походил на карканье. Этого не может быть! Он не мог вот так взять и не заметить ее! Она не жук и не гусеница, ее не могли не заметить!
Паша неуклюже поднялась на колени. Левый глаз слезился, и она вытерла его рукавом куртки. Спина мотоциклиста была уже довольно далеко, на ней белело что-то, орел или курица, Паша не могла рассмотреть. Да и какая разница? У нее жалко затряслись колени.
Стоп! – сказала Паша подступающей к горлу тошноте. А никакого мотоциклиста не было, это ее проклятая усталость. Она опустила взгляд на свои ноги – одна в ботинке, вторая босая, они как будто принадлежали какому-то другому, постороннему человеку. Потом Паша все-таки посмотрела на свежий след от протекторов. Ладно, эта сволочь здесь проезжала. Но раз так, значит, Паша идет верным путем. Конечно, было бы лучше, если бы она смогла спросить его про дорогу, но нет так нет. И ей наплевать на этого слепого идиота, она же не пенек какой, он должен был ее заметить. Черт с ним, она сама доберется. И плечо вроде бы как отсутствовало, может, бросить его, этот чертов рюкзак, а? А куда она положит документы? Нет, ничего она бросать не будет, не дождутся.
В рюкзаке лежало письмо матери, адресованное главврачу. Что она в нем написала? Наверное, что-нибудь вроде: прошу оказать всяческое содействие подателю сего послания. Вот только осталась самая малость – добраться и вручить послание кому следует. А подателю много не надо: воды – помыться, чашку кофе и теплый уголок. Податель в этот уголок забьется и будет счастлив, потому что он бесконечно устал брести один по пустынной дороге. Короче, Паша обулась и пошла.
Наверное, что-то и в самом деле есть такое… какая-то сила, которая материализует твои мысли, если ты чего-то ну очень сильно желаешь. Потому что в сгущавшихся сумерках впереди, за очередным поворотом обозначилось нечто похожее… Паша снова остановилась и вгляделась, не разрешая себе что-то там выдумывать. Ну да, светлело нечто, похожее на стену… А вдруг это опять мираж? Паша с силой зажмурила веки и постояла так несколько мгновений, потом снова взглянула. Так и есть, впереди виднелась стена.
Паша осторожно, будто боясь вспугнуть открывшуюся картину, пошла вперед. Дорогу преградила узкая речушка или широкий ручей, это кому как нравится, через который было перекинуто несколько бревен. И фигурные комья грязи были тут как тут, значит, этот тип ехал именно отсюда. А откуда же он еще мог ехать, одернула себя Паша. За мостками в стене виднелась дощатая дверь, вот только вид у нее был какой-то негостеприимный. Паша медленно подошла к этой двери вплотную и толкнула ее – нет, не открывается, попробовала еще раз – бесполезно.
Ничего страшного, главное, она пришла. А дверь непременно откроется, просто ее нужно потянуть на себя. Только тянуть было не за что, ручка почему-то отсутствовала. Глупо. Ладно, ручки нет, но какой-нибудь шнурок могли привязать – дерни за веревочку, дитя мое… Как же эта дверь открывается?
Задвижка нашлась в самом низу, почти у земли, просто Паша от волнения и усталости не сразу ее заметила. Она бросила у ног опостылевший рюкзак и приготовилась к схватке с щеколдой, но та, несмотря на ржавчину и грязь, поддалась с первой попытки. Ну вот и все!
Паша с облегчением толкнула дверь, потом попробовала потянуть на себя и… и ничего не случилось. Разве можно так издеваться над человеком? – вслух спросила она непонятно у кого и стала шарить руками по мокрой холодной стене – а вдруг в какой-нибудь выбоине спрятан звонок? Где-то она такое видела, нужно просто знать, где искать. Нет, ничего не было, только холодная и шершавая плита. Пальцы онемели окончательно и перестали ее слушаться. Но ведь этот, на мотоцикле, как-то проехал, не перелетел же он через высоченный забор.
Стало еще темнее и холодней. Паша всем телом навалилась на дверь, но лишь больно ушибла бок. Господи, ей не справиться, она замерзнет у этой чертовой стены, и ее похоронят на местном кладбище… Какое кладбище, что за глупости лезут ей в голову? «Прошу оказать содействие…» Ноги больше не держали ее, и Паша опустилась на землю, привалившись спиной к мокрым доскам. А как же маман и Машка? Они же без нее не справятся. И Лена ужасно расстроится. А Ленский спросит с издевкой: «Как, эта дурочка ухитрилась замерзнуть в марте, прямо под дверью?!»
Ну уж нет, она не будет здесь сидеть и ждать неизвестно чего, она не собирается умирать, как приблудная кошка. Приблудная кошка! Эти слова вдруг обожгли Пашу с такой силой, будто кто-то над самым ухом произнес их громко и внятно, она даже втянула голову в плечи, но тут же опомнилась.
Паша поднялась и огляделась. С правой стороны речушка чуть отклонялась от ограды, уступив полоску земли разросшемуся кустарнику. Вообще-то в стенах бывают проломы, и чем эта стена лучше их?
– Нормальные герои всегда идут в обход! – громко и, как она надеялась, бодро объявила Паша. Вот она и пойдет, как-нибудь протиснется между кустами, если не будет обращать внимания на назойливые ветки, издевательски грозившие ей, почти как та старуха…
Паша больше не озиралась по сторонам, наклонив голову, она смотрела только себе под ноги. Нужно было беречь глаза, выцарапывать из паутины ветвей свое тело, продираться вперед, совершенно не представляя, что там, впереди. И что это она проклинала проселочную дорогу, хорошую такую, почти ровную и надежную? Ручей, похоже, над ней сжалился, потому что все дальше отклонялся от стены, кустарник здесь рос пореже, и идти стало немного легче.
Она все-таки закончилась, эта бесконечная стена, и не проломом, а обыкновенными железными воротами. Да, была даже будка-сторожка, прилепившаяся сбоку. И вот тут Паша почувствовала, что больше идти не может. Она из последних сил доковыляла до двери сторожки, запнулась о высокий порог, и колени у нее подогнулись. Это было последнее, что она запомнила. Нет, кажется, она еще успела крикнуть или ойкнуть, а потом рухнула в открывшийся перед ней черный проем.
Над самым ухом как-то знакомо задребезжало, и Паша подумала: ну вот, неугомонная Татьяна принесла ей кофе в постель. Если Маня не ночевала дома, то утро начиналось именно так – с тонкого позвякивания кофейной посуды. Усмиряя гордую поступь мустанга-иноходца, в детскую входила Татьяна и, держа перед грудью поднос, настойчиво твердила: «Кофэ, кофэ, пажалуста». Видимо, по ее представлениям, именно так все и должно было происходить в приличных домах. Паша протестовала, но Татьяна не обращала на нее внимания. Только на сей раз «кофэ» никто не предлагал, и это было очень странно. Паша с усилием разлепила тяжелые веки.
– Все в порядке, не беспокойтесь, – сказала властным контральто незнакомая женщина.
Ничего себе «не беспокойтесь». Паша лежала в совершенно чужой комнате, сильно смахивающей на больничную палату, и над ней нависала огромная толстая тетка в ярком байковом халате с внушительным тюрбаном на голове. Да еще навязчивый запах жареной рыбы и подгоревшего масла. Откуда все это? Пашу вдруг так затошнило, что она прижала руку ко рту, и рука противно мелко дрожала.
– Выпейте, сразу станет легче, – велела женщина и протянула маленький стаканчик с чем-то темным. – Вы вчера очень перенервничали.
В самом деле в ее голосе было презрение или это только послышалось? Но Паша тут же забыла о своем подозрении, потому что «вчера» навалилось на нее и заставило поежиться. Значит, и проселочная дорога, а потом длинная стена и царапающие лицо ветки – все это ей не приснилось. И вчерашний холод шевельнулся где-то внутри черной рыбиной, готовой выплыть из вязкой тины. Чтобы помешать ей, Паша завозилась и неловко села, глотнула из стаканчика что-то горькое, оно побежало по горлу, обжигая, и рыбина сдалась и ушла на глубину.
– А кто меня нашел? – не очень уверенно спросила Паша, потому что последнее, что она помнила, это ворота и, кажется, маленькую дверь рядом. А вдруг ее никто и не находил, и она все-таки замерзла? И теперь эта комната и тетка в халате, усыпанном разноцветными бабочками, – лишь ее предсмертное видение? Тогда нельзя не заметить, что довольно мм… пахучее видение. Паша поднесла к носу стаканчик, отдающий травой, и, понюхав, осторожно поставила на тумбочку.
– Нашел? – Женщина заговорила не сразу. Она как будто была занята тем, что наблюдала за Пашей или удивилась ее вопросу. – А чего искать-то? Вы подошли к воротам и хлопнулись в обморок прямо под носом у сторожа. Чего же вы пешком пошли? Это на машине от станции минут тридцать, а на своих двоих… да еще колено расшибли.
Ох, об этом можно было и не напоминать, правая нога лежала под одеялом тяжелой колодой.
– Зачем пешком-то идти? И будто вас собаки рвали, одежда грязная, лицо вон поцарапано. – Нет, определенно в голосе женщины слышалась насмешка.
Паша не собиралась объяснять ей про закрытую дверь и свой поход под стеной, не собиралась доставлять тетке удовольствие, а она бы его точно получила – Паша это чувствовала.
– Я на такси ехала. У водителя машина сломалась, он меня на полпути высадил…
Мадам этого объяснения было явно мало, но Паша замолчала, сочинять не было сил, да и не хотелось. Конечно, тетка ее здесь приняла, можно сказать, обогрела, но все равно вызывала чувство смутной неприязни.
Поняв, что больше ничего не дождется, женщина направилась к двери, но на пороге снова остановилась.
– Меня Риммой Григорьевной зовут, я здесь сестра-хозяйка, и вообще… со всеми вопросами обращайтесь ко мне. И кушайте, там бутербродики есть. Я почему спросила? Вы были в таком виде, что наш охранник решил, что это какая-то бродяжка ломится…
Опять! Паша закрыла глаза и откинулась на подушку. Эта «ночная бабочка» задела в ней что-то, какую-то запретную струну и теперь рассматривала, каков получился эффект, Паша чувствовала это даже сквозь закрытые веки. Поскорее бы эта неприятная тетка ушла и дала ей возможность собраться с силами.
И в самом деле, после ухода сестры-хозяйки как будто стало легче дышать. Но с теткой или без, комнатушка все равно смахивала на больничную палату: две кровати напротив друг друга, две тумбочки, убогая раковина в углу. И все. Что же это за помещение? Паша откинула тонкое серое одеяло и поежилась – на ней была просторная рубаха до колен, тоже неопределенного серого оттенка. Кто ее переодевал? Неужели мадам Баттерфляй?! А если не она, то кто? Паша никогда не теряла сознания прежде и теперь передернулась от чувства беспомощности – целый кусок вчерашнего дня выпал из памяти, и она ничего не могла с этим поделать.