Паша понаблюдала за маневрами и решила, что тапка в этой ситуации выглядит как-то вызывающе, а сама женщина кажется хоть и немного странной, но вполне безопасной, и решилась спросить:
– Простите…
Та даже не повернула головы, но сделала нетерпеливый жест рукой, мол, не мешай, и продолжила путь. Сбитая с толку, Паша так и осталась стоять с приклеенной улыбкой, затем посмотрела по сторонам и заметила старушку, дремавшую на скамеечке возле стены. Она сидела с закрытыми глазами и при этом едва заметно раскачивалась. Маленькая серая ворона, нахохлившаяся от холода и одиночества. Это у них здесь что-то вроде Арбата, подумала Паша, только на душе веселей не стало.
Стоило ей вспомнить про Арбат, как лица коснулся прохладный воздух. Паша, не веря себе, оглянулась, но нет, ей не почудилось. Из окна в конце коридора через открытую фрамугу в пропитанный смесью запахов коридор задувал ветерок. Ему решетки были не помеха. Паша сделала глубокий жадный вдох, ей казалось, что каждая складка одежды, каждый сантиметр кожи пропитаны удушливым смрадом этой богадельни.
Нужно немедленно встретиться с теткой, чего бы ей это ни стоило, и завтра же домой. И тут неприятная мысль ледяной волной окатила Пашу – а вдруг одна из этих постоялиц и есть тетя? Паша с тревогой всмотрелась в одну, потом в другую, если да, то которая из них? И что именно она тете скажет, если сумеет обратить на себя внимание, конечно? Да-да, маман была права, когда протестовала против этой поездки.
Но до чего же здесь все убого и ужасно! И вряд ли эти несчастные серые вороны живут в комнатах, похожих на ту, в которой уже «погостила» Паша. Ее снова кольнуло подозрение, что мать ввели в заблуждение насчет удобств и хороших условий, но при этом брали за них, между прочим, немалые деньги. Было достаточно взглянуть хотя бы на двух членов персонала этого заведения, чтобы все стало ясно.
– Эй! – прогудел над самым Пашиным ухом глубокий бас, и она подпрыгнула на месте. В первую секунду ей показалось, что рядом стоит юноша, маленького роста и щуплый. В открытом вороте застиранной рубахи видна впалая грудь, шейка тощая, как у цыпленка. Неужели именно это чудо в перьях обладает столь роскошным голосом?
Юноша растянул в улыбке рот, обнажив бледно-розовые десны, и придвинулся к Паше так близко, что она испуганно отшатнулась. Ничего себе юноша! Теперь Паша разглядела и паутинки морщин под карими глазами, и частую седину в очень коротко стриженных волосах. Да этому молодому человеку могло быть и сорок, и все пятьдесят. Его идиотская улыбка ничего хорошего Паше не сулила.
– Эй? – чуть тише, но настойчиво произнес человечек и протянул руку к сумке, висевшей у Паши на шее. – Спички, папиросы?
– Нет, я не курю. – Паша как-то сразу поняла, что от него будет не так просто отделаться. Мальчик-старик смотрел на Пашу взглядом охотника, в ловушку которого попался занятный зверек.
– Сигареты?
Паша помотала головой и даже стала дергать замок сумочки, чтобы показать этому навязчивому и, кажется, опасному типу, что у нее ничего такого нет. Но он уже протянул поцарапанную, с короткими пальцами руку к ее груди и цепко ухватился за малиновый шарф. – Давай?
– Николаша! Опять за свое? Вот я тебе дам сейчас. А ну марш отсюда!
Мадам Баттерфляй, материализовавшаяся из воздуха, рявкнула так, что Паше, несмотря на чувство облегчения, и самой захотелось выполнить ее приказ. «Ну что, опять шляешься без позволения?» – явно слышалось в голосе сестры-хозяйки. Николаша, втянув голову в плечи, снова улыбнулся Паше. И теперь она увидела, что улыбка вовсе не идиотская, так улыбаются маленькие дети, ясно и доверчиво. А Николаша исчез, как будто растворился в воздухе.
– Да вы не бойтесь, он безвредный. На пожаре балкой по голове получил, теперь пристает ко всем со спичками-папиросами, а сам боится. Если курящего вдруг увидит, трясется весь. Все сгорели, а он остался. Да и остальной контингент у нас сами видите, какой, – мадам даже не понизила голоса, и Паша в смущении оглянулась на «контингент».
Сестра-хозяйка правильно поняла ее взгляд и усмехнулась:
– Да они почти как овощи, им быть бы сыту – вот и всего дел. У нас условия очень мягкие, сами видите. Тяжелые больные в другом корпусе содержатся, а эти, считай, живут как на курорте.
Она сказала «тяжелые»! А что, если тетя как раз такая и есть? И все, что здесь Паша видит, это только цветочки? Она собиралась с духом, чтобы спросить, но не успела.
– Никитина, – снова рявкнула мадам Баттерфляй на весь коридор, – опять обувью кидаешься? Потеряешь, новых не выдам, так босой и будешь ходить.
Никитина на угрозу никак не отреагировала, зато старушка, похожая на мелкую ворону, открыла глаза и, перестав раскачиваться, заявила:
– Она опять к себе в деревню ушла, дура старая. Все ходит и ходит… – затем снялась со скамейки, с трудом наклонившись, подобрала тапку и понесла куда-то. Чтобы потом вручить строптивой Никитиной, решила Паша.
– Мне нужно поговорить с главврачом или с заведующим… – начала она, – в общем, с вашим главным. У меня к нему письмо. А еще я бы хотела позвонить, а у меня сотовый не работает.
И тут Баттерфляй так взглянула на Пашу, что у той даже на секунду пропал голос. Как будто гостья только что призналась, что у нее для главного припрятан яд или, того хуже, средство массового поражения.
– Так вы с ним уже говорили. – Римма Григорьевна справилась с приступом необъяснимой ненависти и теперь смотрела на Пашу насмешливо. Еще бы, наверное, у той был крайне глупый вид.
Значит, этот, плешивый, и в самом деле у них главный?! То-то спрашивал, чем он может Паше помочь. Мало того, что у них здесь содержатся люди с больной психикой, так и сам главврач или директор, какая разница, по крайней мере, пьяница… Паша еще переваривала услышанное, когда мадам, насладившись ее замешательством в полной мере, небрежно обронила:
– Насчет позвонить ничего не выйдет. Телефона нет, а сотовый здесь не берет – низина.
– А как же… – У Паши совершенно не укладывалось в голове, как эти люди могут жить без связи.
– А так, когда-то телефон был, потом что-то случилось, кабель вышел из строя. Так ни у кого руки и не дошли новый проложить, а теперь нашли выход – если что срочное, вон достаточно метров двести от ворот отойти и тогда с сотового позвонить, там берет. Да и до станции рукой подать, если, конечно, на машине…
Паша намек поняла. И вообще, было похоже, что мадам Баттерфляй все эти сложности очень нравились, она рассказывала о них с удовольствием, даже чуть ли не с гордостью. Врет из вредности, решила Паша, но настаивать было бессмысленно.
– Сейчас я вас к вашей тете отведу. Не велика барыня, чтобы с особого разрешения с ней встречаться. Пошли!
«Значит, она не совсем ненормальная, значит, она не содержится в том корпусе?» – хотела уточнить Паша, но показать собственный страх этой… атаманше, нет, и так мадам достаточно развлеклась за ее счет. И Паша послушно зашаркала следом.
Лестница была другая, но мало чем отличалась от той, которой пользовался только «персонал»: те же давно не крашенные стены и обшарпанный линолеум. У Паши больше не осталось времени думать о том, что ждет ее впереди. Она не без труда шагала по ступенькам, при этом стараясь не потерять тапки и не наступить на полу халата. Ох, неспроста здесь выдавали такую экипировку.
Мадам, не оглядываясь, шла бодрой рысью, точно мустанг-иноходец. Поворот налево, прямо, опять поворот. Нужно было привязать к входной ручке нить, с отчаянием подумала Паша – если что, без нее обратно не выбраться. Она даже немного запыхалась, прежде чем они остановились перед дверью с маленьким окошком. Именно от вида этого окошка Пашу бросило в дрожь. Она нервно глянула на соседнюю дверь, и там точно такое же. Как в тюрьме. Паша не успела заметить, посмотрела ли мадам в него, но ключом она точно не воспользовалась, и это Пашу немного приободрило – опасных больных наверняка должны запирать. А сестра-хозяйка уже входила в палату.
Господи, но Паша не готова, совершенно не готова! Между тем Римма Григорьевна хорошо поставленным голосом объявила кому-то, четко произнося слова:
– Ангелина, к вам гости… И будьте умничкой, девушка к вам издалека ехала. – Затем мадам величественно развернулась и вышла, оставив Пашу один на один с этой женщиной!
Наконец Паша смогла увидеть ту, кого Римма просила быть умничкой. Толстая рыхлая старуха с небрежно зачесанными назад жидкими волосами неподвижно сидела на кровати и смотрела сквозь Пашу.
– Здрасьте, – выдавила из себя она, не представляя, что говорить и как вести себя дальше.
Старуха отреагировала на ее приветствие по-своему: тяжело приподнялась с кровати и отвела назад и в стороны непослушные руки, напомнив большую сердитую наседку, готовую защищать до последнего вздоха насиженное гнездо. Не разгибаясь, она зависла над кроватью и угрожающе пробормотала:
Старуха отреагировала на ее приветствие по-своему: тяжело приподнялась с кровати и отвела назад и в стороны непослушные руки, напомнив большую сердитую наседку, готовую защищать до последнего вздоха насиженное гнездо. Не разгибаясь, она зависла над кроватью и угрожающе пробормотала:
– Не надо никого. Я тута живу, уходи!
– Тетя Ангелина, – превозмогая желание именно так и поступить, пролепетала Паша, – это я, ваша племянница Паша. Прасковья Хлебникова…
– Не надо! Не надо никакого Пашу, я тута живу. Уходи отсюдова!
Казалось, что силы оставили ее, и старуха наконец тяжело осела на кровать, но при этом смотрела на Пашу грозно. Та нервно огляделась, не зная, как ей поступить – уйти или торчать столбом перед ненормальной теткой. Может быть, как раз нужно сесть, показать, что она никакой угрозы не представляет? Паша протянула было руку к стулу, стоявшему рядом с кроватью.
– Уходи отсюдова! Моя квартира! – с новой силой затрубила сумасшедшая бабка и снова начала приподниматься на нетвердых ногах. И тут Паша догадалась – тетя решила, что перед ней незваная соседка, претендующая на ее законное место.
– Нет, нет, я не болею, то есть я не буду здесь жить, я в гости к вам, – заторопилась она, боясь, что старуха разойдется не на шутку. Еще бы, комната, хоть и очень скромно обставленная, все-таки отличалась от той конуры, в которой поселили Пашу. Вон и занавеска какая-никакая на окне висела, и кровать не такая убогая. Конечно, с кабинетом пьяницы не сравнить, но…
Чтобы тетя поверила в ее честные намерения, Паша потрясла перед ней сумкой, висевшей на груди. Ей казалось, что наличие этого атрибута, пусть и очень маленького, убедит тетю, что Паша здесь временно, только навестит и уйдет. Для пущей убедительности (и для собственного спокойствия) она отодвинула стул подальше к двери, все равно было ясно, что ни о каком доверительном разговоре речи идти не может.
Тетка внимательно следила за Пашиными маневрами, и было непонятно, дошло ли до ее сознания хоть слово из того, что племянница ей говорила.
– Тетя Ангелина, как вы себя чувствуете? – В общем-то, было примерно понятно, как именно она себя чувствует, но о чем еще могла спросить Паша.
– Жила тута одна женщина, – тетя осторожно погладила край одеяла дрожащей рукой и задумалась, потом начала снова: – жила-была одна женщина. И встретила она цыган, они табором тута ходили, и тогда пошли они, веселые, по всей земле… – и она вдруг засмеялась квохчущим смехом и махнула рукой в сторону зарешеченного окна. – Красивые, песни поют…
Паша осторожно, но уже не боясь, поднялась и вышла в коридор. Тетя на ее уход не обратила внимания и продолжала что-то говорить.
Вот и все, миссия невыполнима. Или наоборот, можно было считать, что все зависящее от нее Паша сделала. Маман могла не волноваться, эта несчастная жалкая старуха не в силах причинить какой-либо вред. Мать просто очень давно ее не видела, иначе бы поняла, что от той, давнишней интриганки осталась одна оболочка, да и ту время не пощадило.
На Пашу навалилась такая тяжесть, что, кажется, стало трудно дышать. Если бы только было возможно, она отправилась бы в обратный путь прямо сейчас, немедленно, но пришлось тащиться в «свою» комнату и как-то пережить еще одну ночь в этом постылом месте.
– Ну что, побеседовали?
Интересно, Баттерфляй специально сидела в засаде, чтобы именно сейчас столкнуться с Пашей и задать этот вопрос фальшиво-участливым тоном? Она-то с самого начала знала, чем все закончится, и наслаждалась ситуацией. Но Паша была так подавлена прошедшей встречей, что лишь безучастно кивнула головой. Завтра она забудет и этот пансионат, и мадам Баттерфляй. И тут сестра-хозяйка произнесла удивительную фразу:
– Я через час уезжаю в город, могу захватить вас с собой.
Паша уставилась на нее в недоумении, почти не веря собственным ушам. Уехать! Это было слишком замечательно, чтобы быть правдой. Баттерфляй презрительно смотрела на нее, прекрасно зная ответ. И вот тут с Пашей случилось то, что уже произошло на дороге, когда она вышла из машины, то есть очередной приступ безумия.
– Спасибо, но я, если можно, уеду завтра, на автобусе. Мне еще нужно с одеждой разобраться… – вот это она ляпнула зря, напомнив про свой позор. Но Баттерфляй скривила плохо накрашенные губы и поплыла прочь. И Паша была готова поклясться, что мадам рассержена. Неужели она так мечтала прокатиться в Пашиной компании? Это вряд ли.
С этой минуты сестра-хозяйка, кажется, окончательно потеряла к Паше интерес и не пыталась казаться вежливой – незваная гостья просто перестала для нее существовать. Ну что же, до завтра Паша продержится и без ее милости. Она почти добралась до «своего» коридора, но остановилась и, секунду помешкав, стала спускаться вниз, сама не очень хорошо понимая, зачем.
Мальчик-старик никуда не ушел. Он сидел на широком подоконнике и смотрел в окно, прижавшись к стеклу лицом.
– Николаша! – тихо позвала Паша, и он оглянулся и расцвел своей удивительной улыбкой. – Возьми. – Она стянула с себя шарф, и Николаша схватил его так, будто мечтал о таком подарке всю жизнь. Он тут же ловко обернул шарф вокруг своей жалкой шейки и вполне разумно сказал:
– Теперь хорошо. – И Паша согласно кивнула.
Она вернулась в комнату, окончательно расстроенная последней сценой. Да, конечно, для нее было бы мучением ехать с Баттерфляй в машине, но, в конце концов, можно было и потерпеть, а теперь еще неизвестно, как и когда она доберется домой. А вдруг автобус сломается или опоздает к отходу электрички? Определенно, это ужасное место очень плохо повлияло на ее способность думать.
Она обнаружила на тумбочке поднос с тарелкой и даже немного этой находке обрадовалась. Ну что поделать, если картофельное пюре было выдержано в фирменной цветовой гамме самого заведения – голубовато-серое и, судя по всему, давно остывшее. На краешке тарелки лежало нечто, что могло сойти за кусочек жареной рыбы, по крайней мере, оно так пахло. Булка и налитая в подозрительного вида стакан светло-бурая жидкость – ну хоть какое-то цветовое разнообразие – должны были сойти за десерт.
Паша догадалась, что, скорее всего, «сервис» распространялся только на самых сложных постояльцев пансионата, ну и конечно, на гостей. Да она и сама не испытывала ни малейшего желания видеть остальных жильцов этой юдоли скорби и печали.
Паша достала из сумки чуть влажные бумажные носовые платки, тщательно протерла алюминиевую вилку и осторожно ковырнула ею рыбу – нет, похоже, это все-таки муляж, сделанный из картона, потом, подумав, съела с кусочком хлеба совершенно безвкусное пюре. Все-таки до Татьяниных разносолов было еще не близко.
Погода стояла предсказанная, под стать Пашиному настроению – в давно не мытое стекло барабанил дождь, и в опускавшихся сумерках было видно, как мечутся под ветром голые ветки деревьев. Ах, как ей сейчас хотелось на теплую кухню, пить душистый чай из своего именного бокала и чтобы Татьяна ворчала и подсовывала ей очередной вкусный кусочек. А потом Паша взяла бы в руки Кармэн… Как-то глупо получалось, что соскучилась она в первую очередь по Татьяне и гитаре. Глупо и некрасиво.
Паша сидела, бездумно глядя на голый сад, и не сразу поняла, что в комнату кто-то вошел. Этот кто-то проделал все абсолютно бесшумно, даже дверью не скрипнул, и теперь черной сгорбленной тенью стоял почти возле Паши. Она даже вскочить не смогла, совершенно парализованная страхом, потому что перед ней стояла СТАРУХА…
Именно та, что таскалась за ней следом по улицам, тянула к ней свою костлявую загребущую руку и что-то злое скрипела вслед. И вот теперь она стояла так близко, что Паша видела даже белые горошины на ее криво повязанном платке.
– А-аа… – именно так случалось с Пашей во сне, когда она хотела кричать и не могла – лишь сдавленный сип вырывался из горла, хотела бежать – а ноги прикипали к земле. Только теперь ей это не снилось, точно не снилось!
– Да не ори ты, – сердито прошипела ведьма, – будет еще тута мне орать, психованная… Щас за мной пойдешь. Чтобы тиха мне… Поняла?
Паша судорожно кивнула, думая только о том, чтобы старуха отодвинулась от нее и не тыкала ей в грудь твердым, как гвоздь, пальцем. Ведьма, убедившись в Пашиной покорности и готовности к сотрудничеству, уже более миролюбиво прошамкала:
– Римки нету, укатила, она на выходные всегда уезжает. Она бы раньше убралася, да ты явилася, не запылилася, вот ей и пришлося задержаться. Ох и злилася она, ох и злилася… Да и Ангелина уж изждалася-извелася, а ты все глаз не кажешь… Ни стыда, ни совести у молодежи.
Баба-Яга говорила как в сказке, даже немного нараспев, и только упоминание про молодежь вывело Пашу из ступора.
– Я была у нее… часа два назад… – Паше все-таки удалось протолкнуть через пересохшее горло эти слова. Снова встретиться с теткой, да еще в сопровождении ужасной Яги? Нет, пожалуй, больше Паша не выдержит.