— Мне-то ни к чему, — пояснил замрукспецтургруппы.
Заглянул с соболезнованиями Диаматыч, но в глазах его светились восхищение моими конспиративными способностями и уверенность, что валюту я выложил, разумеется, казенную.
…От наших вещей, сваленных посреди холла, веяло чем-то таборно-эвакуационным. Кстати, неожиданно по объему багажа Пипа Суринамская была оттеснена на второе место, а первое занял Торгонавт, все таскавший и таскавший из своего номера бесчисленные сумки и коробки. Попрощались с мадам Лану, подарив ей на память какую-то цыганскую — всю в розах — шаль и плюшевого медвежонка.
Когда автобус уже вез нас в аэропорт, Алла сжала мою руку и тихо сказала:
— Костя, это очень плохо!
— А может быть, наоборот, — хорошо? — пожал плечами я.
В аэропорту было все так же, как в день нашего прилета: разноцветные, разноязыкие люди, тележки, груженные чемоданами и яркими дорожными сумками, стройные и плавные стюардессы, уверенно шагающие сквозь толпу суетящегося перелетного люда. Мы зарегистрировали билеты, и наш багаж канул в чрево аэропорта. Друг Народов пересчитал делегацию по головам, доложил еще не оправившемуся после вчерашнего товарищу Бурову, и тот строго, но с трудом приказал:
— Никуда не отлучаться. Скоро пойдем на паспортный контроль!
— А в сортир? — возмутился Поэт-метеорист.
— Побереги для Советской власти! — посоветовал я.
— Никаких прав человека! — заругался Поэт-метеорист так громко, что на него стали оборачиваться.
— Давай я с ним схожу, — предложил Друг Народов. — А то опозорит всю группу прямо здесь…
— Ладно, — смилостивился товарищ Буров.
Мы ждали. Мимо неторопливо и самоуверенно прошли два полицейских с короткими двуручными автоматами. Потом девушка в темно-синей форме прокатила мимо нас инвалидную коляску с пожилой женщиной, евшей мороженое. Какой-то мужичок, судя по шляпе и плащу, наш соотечественник, протащил коробку с видеомагнитофоном, и вся группа, кроме товарища Бурова, одновременно завистливо вздохнула. Вернулся Поэт-метеорист. На его лице было написано такое счастье, какого не может дать удовлетворение даже самой настоятельной физиологической потребности.
— Хлебнул-таки! — догадалась Пейзанка.
— А то!
— А где конвойный? — спросил Спецкор.
— Пропил! — засмеялся Поэт-лауреат.
— А серьезно?
— Не знаю… Он сказал, что у него большие планы, и заперся в кабинке.
— Нашел время… — пробурчал товарищ Буров.
На огромном электронном табло напротив номера нашего рейса запрыгали два зеленых огонька. Затем слово «Москва» я разобрал в гулкой тарабарщине радиодиктора, объявлявшего о посадке в самолеты.
— Пошли на паспортный контроль! — распорядился товарищ Буров.
— А этот? — спросил Спецкор.
— Куда он денется?
Пограничник заглянул в мой молоткастый и серпастый, поставил штамп и сказал: «Привьет!» Постепенно вся группа прошла контроль и столпилась в ожидании товарища Бурова и Спецкора, которые не торопились покидать зарубежье.
— А может быть, все-таки заблудился? — жалобно предполагал совершенно скисший рукспецтургруппы.
— Вряд ли… — с необычной серьезностью отвечал Спецкор. — Опытная тварь…
— Но почему? Он же мог и раньше?
— В половине случаев уходят именно в последний момент… Психология… И расчет: труднее задержать…
— Вот сука! — налился кровью товарищ Буров.
— Лучше подумайте, как по начальству докладывать будем! Если тихо ушел — хрен с ним, а если начнет, сволочь, заявления делать?
— Но ведь проверяли же! И у вас тоже проверяли!..
— Совершенно точно можно проверить на триппер, а на это совершенно точно не проверишь! Ладно, я остаюсь; может, еще удастся что-нибудь сделать…
Поймав на себе мой изумленный взгляд, Спецкор пожал плечами, что, видимо, означало: «Вот такие, сосед, у нас с тобой дела!» Из-за отсутствия двух зарегистрированных пассажиров наш рейс задержали, и сквозь иллюминатор я видел, как на тележке повезли клетчатый чемодан Друга Народов, большую спортивную сумку и лыжи Спецкора.
Когда мы наконец взлетели и погасло табло «Пристегните ремни», я достал бумажный пакетик с заколкой и протянул Алле.
— Зачем? — спросила она.
— Знаешь, в племени чу-му-мри засушенных махаонов дарят, когда признаются в любви и предлагают поселиться в одном бунгало…
— Ты смеешься?
— Нет, я серьезно…
— Ты смеешься: нет такого племени — чу-му-мри…
— Есть. Я покажу энциклопедию…
— Ладно, — кивнула Алла. — Допустим, есть… Допустим, мы будем жить в одном бунгало… Как ты себе это представляешь?
— Очень просто. Я буду охотиться на львов. Твой сын будет мне помогать, и мы подружимся. Я заработаю кучу ракушек с дырками — это у них деньги такие. Куплю тебе платье из павлиньих перьев. Потом родится девочка, такая же красивая и нежная, как ты… Мы будем качать ее в люльке, вырезанной из панциря гигантской черепахи…
— А жираф будет бродить возле озера? — улыбнулась Алла.
— Будет!
— Изысканный?
— Изощренный!
— Костя, ты прелесть! А если к нам в бунгало придет обиженный сильный человек и захочет увести меня с собой?
— По закону племени чу-му-мри я проткну его отравленным дротиком.
— А если придет плачущая женщина с девочкой, очень похожей на тебя?
— Плачущая?
— Да, плачущая женщина!
— Я постараюсь им все объяснить… По крайней мере девочке, похожей на меня…
— Это трудно!
— Не трудней, чем охотиться на львов…
— Труднее! — тихо сказала Алла и закрыла глаза. — Хочу спать…
Я выглянул в иллюминатор: внизу расстилалась облачная равнина, похожая на снежное поле. Казалось, вот-вот появится цепочка лыжников. И она появилась — три черные точки, двигавшиеся одна за другой…
— Истребители! Во-он! Смотрите! — радостно закричала Пейзанка. — Значит, он не врал!
— Такие люди не врут! — громко отметился Диаматыч и мигнул мне, давая понять, что я поступил совершенно правильно, оставив своего подчиненного для розыска соскочившего Друга Народов.
…Первое, что я увидел, выйдя из самолета, — дежурная улыбка аэрофлотовской девицы и настороженный взгляд прапорщика с рацией. Потом мальчишка-пограничник в будочке долго изучал мой паспорт, внимательно вглядывался в мое лицо и несколько раз спрашивал меня, откуда я прилетел. Это такая у них инструкция, если вместо коренного советского гражданина спецслужбы попытаются втюхать шпиона, говорящего по-русски с чудовищным акцентом. Но все обошлось благополучно — и на Родину меня пустили…
Потом мы терпеливо ждали, когда появится наш багаж. И это наконец случилось. У Пипиного чемодана-динозавра отломился замок, и наружу вылезла разноцветная тряпочная требуха. Гегемон Толя вздохнул и взвалил лопнувшее чудовище на себя… Я взял два чемодана — свой и Аллы. Она шла рядом и несла сверток с дубленкой.
Таможенный досмотр прошли беспрепятственно все, кроме Торгонавта, катившего впереди себя перегруженную до неприличия тележку… Поддельный перстень был разгадан, и нашего спутника под белы рученьки увели для составления протокола. Он горячился, объяснял, что обменялся с одним крупным французским политическим деятелем, участником Сопротивления, исключительно в целях укрепления дружбы между народами, но все было напрасно…
— Кто руководитель группы? — строго спросил таможенник.
— Я… — неуверенно ответил товарищ Буров.
— Безобразие!
В Шереметьевском аэропорту специализированную туристическую группу встречали… К товарищу Бурову подошел некто в номенклатурном финском пальто и, холодно поприветствовав, увел нашего убитого горем руководителя к поджидавшей черной «волге». У самой двери, словно уводимый на казнь, он оглянулся, как бы желая крикнуть: «Люди, я любил вас! Будьте бдительны за границей!»
Пипу Суринамскую ожидал генерал в сопровождении все тех же — адъютанта и шофера. И по тому, с каким курсантским нетерпением он оглядывал всю свою вернувшуюся боевую подругу, я вдруг понял: они, что там ни говори, счастливая пара…
— Ну, как ты тут без меня? — нежно спросила Пипа.
— Как штык! — ответил генерал.
Они уехали, увозя с собой чемодан-динозавр и сроднившегося с ним Гегемона Толю. Диаматыч в ожидании дальнейших инструкций шел со мной рядом до тех пор, пока я не шепнул ему, что временно он нам не нужен, его задача — натурализоваться и ждать связного.
Аллу поджидал Пековский с клумбоподобным букетом белых роз. Рядом с ним стоял остролицый щуплый мальчик, который, едва завидев Аллу, бросился ей на шею с криком «мама!».
Пековский внимательно оглядел нас и все понял. Он церемонно поцеловал Аллу в щеку, дружески хлопнул меня по плечу и безжалостно выдавил из моей руки ее чемодан.
— Разуй глаза! — жестко улыбнулся он.
— Разуй глаза! — жестко улыбнулся он.
Невдалеке, теребя в руках сумочку, стояла соскучившаяся супруга моя Вера Геннадиевна. За дни разлуки она довольно удачно высветлила и остригла волосы. Но особенно удивил меня ее взгляд, полный трепетного ожидания и счастливой надежды. Взгляд этот завороженно метался в магическом треугольнике, вершинами которого были:
а) я с чемоданом,
в) Пековский с мальчиком,
с) Алла со свертком.
— А Константин Григорьевич меня опекал! — вдруг голосом капризной девочки сообщила Алла. — Он настоящий товарищ!
— Это я понял! — кивнул Пековский и одарил меня таким выражением лица, которое означало: теперь он не придет даже на мои похороны.
— А какую замечательную дубленку Костя купил жене! — продолжала Алла все тем же кукольным голосом. — Костя, не забудьте дубленку!
Пековский взял сверток и нацепил его на пуговицу моего плаща. Взгляд Веры Геннадиевны внезапно остановился и зафиксировался на свертке.
— Я помогала выбирать! — с глупой гордостью объявила Алла. — Я тоже хотела купить…
— Ну и купила бы! — сказал Пековский.
— Да ну! Я все деньги на шампанское потратила!..
— Вот и умница! — засмеялся Пековский и обнял Аллу.
Мальчик смотрел на них с недетским удовлетворением, точно до последней минуты боялся, что мама оттолкнет этого сильного белого человека, с которым он подружился и который учит его охотиться на львов…
20
Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать о Париже и моей парижской любви… С тех пор прошло несколько лет. Началось, идет и, видимо, уже никогда не кончится то, что мы самонадеянно именуем Перестройкой. Конечно, специально я не интересовался дальнейшими судьбами членов нашей спецтургруппы, но так или иначе хоть что-нибудь знаю про каждого…
Во время последнего военного парада генерал Суринамский стоял на мавзолее, из чего я сделал вывод, что у них с Пипой все хорошо и даже отлично.
Забавная, но в духе времени история приключилась с Гегемоном Толей: он все-таки урыл того, кого собирался. Им оказался председатель завкома, часто выезжавший за границу, а по возвращении стращавший рабочий класс ужасами Дикого Запада. Толя зашел к нему в кабинет якобы по личному вопросу и молча дал в глаз. Разумеется, Гегемона строго наказали, сняли с Доски почета, чуть не засудили, а немного позже, когда начались забастовки, Толю, как борца с режимом, избрали председателем стачечного комитета, еще кем-то и еще кем-то… Короче, теперь на Урале он большой человек, вроде Валенсы в Польше…
Поэт-метеорист и Пейзанка, поженившись, уехали жить в колхозную местность, где Сварщикову пришлось серьезно поработать над собой, чтобы не ударить лицом в грязь перед Машенькиной родней — отцом, старшим братом и крестным. Недавно я услышал, что Поэт-метеорист стал последователем Уолта Уитмена в смысле сочетания творческого и фермерского труда.
Торгонавт выпутался-таки из истории с перстнем, хотя ему пришлось одеть в новые перчатки всю шереметьевскую таможню. Говорят, сейчас он председатель кооператива, продающего за рубеж молодой московский авангард.
Друг Народов, как и боялись, вскоре после своего исчезновения объявился на радио «Свобода» и выступил с жуткими разоблачениями. Конечно, все, о чем он рассказывал, мы отлично знали и сами, но услышать это из-за бугра да еще от знакомого человека было приятно. А недавно уже в качестве заезжего фирмача он выступал по нашему телевидению и небрежно советовал нам, как выкарабкаться из кризиса. За годы, проведенные в бегах, он посолиднел, явно себя зауважал и вставил ровные белые зубы.
Спецкора я однажды встретил на улице, он сделал вид, что абсолютно не знает меня и никогда не спал со мной в одной кровати. Но я не обиделся: такая у него работа.
А вот о Диаматыче я слышу постоянно: он теперь знаменитый публицист и депутат. В своей нашумевшей статье «Сумерки вождей» он, между прочим, утверждает, что если бы в застенках НКВД все твердо говорили «нет», то сталинизм рухнул бы сам собой… Интересно, ждет он моего связного или уже перестал?
Товарища Бурова за всю эту историю поперли с партийной работы. Он страшно переживал, запил, разошелся с женой и даже однажды забрел к нам в «Рыгалето». Мы с ним выпили пивка с водочкой, вспомнили Париж, наше соперничество из-за Аллы, погоревали над его загубленной карьерой… Но жизнь непредсказуема: недавно товарища Бурова признали жертвой застоя, честным аппаратчиком, пострадавшим от партократии, и назначили на хорошую должность в Моссовет.
Пековский стал директором нашего «Алгоритма». Его выбрали на альтернативной основе, предпочтя правдолюбцу Букину. Почему? Ну, во-первых, ему пошло на пользу то великодушество, с которым он помогал мне поехать в Париж. Во-вторых, Пека вовремя развелся с дочкой бывшего зампреда и даже выступил на собрании с разоблачениями этой коррумпированной семейки. В-третьих, нашим вычислительным дамам нравятся дорогие одеколоны Пековского.
Алла вышла за него замуж и родила девочку, такую же, говорят, красивую и нежную, как она сама. И еще, говорят, Пековский часто со смехом рассказывает, как его жена, будучи в Париже, вместо того чтобы купить дубленку, все деньги потратила на «Вдову Клико». Кстати, Алла ушла со службы, воспитывает детей, и я даже не знаю, как она теперь выглядит. Только однажды мне удалось рассмотреть сквозь затемненные стекла черной директорской «волги» какой-то смутный женский силуэт. Но вполне возможно, это была и не Алла, а очередная одинокая дама, пользующаяся бескорыстной гормональной поддержкой Пековского.
А я по-прежнему работаю в «Алгоритме», в той же должности, но с надбавкой. Поначалу мне, правда, передавали предложения директора, чтобы я поискал себе новое место. Но рядом с «Рыгалето» программистских контор больше нет, а менять привычки и привязанности почти в сорокалетнем возрасте нелепо. Постепенно Пека смирился с моим присутствием и даже стал поручать мне ответственные задачи. Сейчас, например, мастерю систему, которая будет просчитывать коэффициент устойчивости правительства. Условное название — «Хас-Булат».
После моего возвращения из Парижа Вера Геннадиевна стала относиться ко мне бережливее и даже решила, что в случае чего можно завести и второго ребенка. А вот долгожданную дубленку носить она не захотела, сказала, что жмет в проймах, и продала своей сплетнице-подружке. Что еще? Вике постоянно звонят разные сопливые ухажеры, к телефону не пробьешься, из-за этого она в постоянных контрах с матерью, и та в отместку не разрешает ей пользоваться своей косметикой. Тараканов я все-таки повывел: подобрал замечательную отраву из восьми ингредиентов. Наша квартира теперь, наверное, в их, тараканьей, картине мира называется «Страна погибших братьев» или еще как-нибудь в этом роде. Кстати, недавно я прочитал, что парижские отели страдают от невиданного нашествия прусаков. Может, организовать совместное предприятие и заработать валюту? По этому поводу надо выпить еще! Моя кружка вмещает две порции. А ваша?..
1991Небо падших
1. Московский вокзал
Боязнь опоздать на поезд — верный признак того, что молодость позади. Было время — и я, вскинув на плечо здоровенный чемодан, в спринтерском рывке мчался, догоняя габаритные огни последнего вагона. А ведь догонял! Догонял буквально за миг до того, как обрывалась платформа и лоснящиеся стальные рельсы, точно змеи, расползались в разные стороны. Я всегда опаздывал и ни разу не опоздал по-настоящему. Мне даже нравилось, пришпоривая беспечальную застойную жизнь, создавать себе трудности и успешно их преодолевать. Молодость столько сил тратит на придуманные трудности, что у зрелости почти не остается сил на борьбу с трудностями настоящими. Возможно, именно в этом главная драма человеческой жизни…
И вдруг однажды мне разонравилось опаздывать, опостылело с замиранием сердца следить за дробным бегом секундной стрелки и скрежетать зубами, когда флегматичный таксист законопослушно тормозит на красный свет. Я стал приезжать на вокзал заранее и к моменту отправления уже сидел в теплых тапочках на своем месте, терпеливо дожидаясь скрежещущего первотолчка, с которого начинается путь к цели.
В тот вечер я уезжал из Питера на «Красной стреле» после унизительных переговоров с «СПб-фильмом». Мой сценарий о матери-одиночке, которая — чтобы прокормить детей — стала киллершей, был отвергнут окончательно и бесповоротно. Мне объявили, что в сценарии соплей гораздо больше, нежели крови, а следовательно, фильм не будет иметь кассового успеха. Я спорил, доказывал, что именно обилие соплей, а не крови обеспечивает полные сборы. Я просил особое внимание обратить на центральный эпизод, когда мать-одиночка между двумя заказными убийствами забегает домой — покормить грудью младенца. Я считал этот эпизод шедевром, достойным Люка Бессона. Но продюсер, молодой, коротко стриженный балбес, так не считал. Он совсем недавно пришел в кино из водочного бизнеса, был неумолим и даже собирался взыскать с меня выданный год назад и давно проеденный аванс, если я в течение двух месяцев не сочиню для студии сценарий «забойной» эротической комедии. Продюсер, по слухам, сожительствовал с известной питерской стриптизершей, воображающей себя еще и актрисой. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться. Он обрадовался так, словно я только что продал ему свою бессмертную душу, он даже простил проеденный аванс и распорядился за счет студии отправить меня домой в спальном вагоне.