'… В то время, пока я несу слово Христово варварским народам, обращая их в истинную веру, некоторые лжехристиане, прикрываясь именем Римской церкви, Отцом-епископом Леаля и Дерпта пытаются помешать нашему общему делу. Нечестивый рыцарь Рихтер, безбожник и колдун, с отрядом из тридцати язычников вторгся в провинцию Самолва и был пойман мною. Сей рыцарь будет передан апостольским легатам для свершения суда над ним и его покровителями, кои, по моему убеждению, непременно всплывут во время допроса…'.
— Каков ублюдок! Нет, так просто ты от меня не уйдёшь. Пресвятая Дева, ну как мне ехать в Бремен, когда тут такое!? Этот гадёныш приведёт сюда, если уже не привёл, доминиканцев, и что дальше? Я тебя, Гельмгольд, спрашиваю. Теодорих, пора вспомнить о твоей русской жене*. Отправляйся в Псков, набери отряд из ста человек, вербуй самых отпетых негодяев и поспеши на помощь нашим братьям в Ригу. Пусть славяне режут славян. Дай бог, Рига снова станет нашей.
(Теодорих был женат на одной из дочерей князя Псковского, Владимире. К счастью, дети полностью искупили грехи родителя, а в сентябре 1803 г. Федор Федорович Буксгевден стал военным губернатором в Риге. Епископ Герман как в воду смотрел).*
Окружение Германа молчало. А что они могли ответить? Что им абсолютно наплевать, кто будет в Риге, или, что вытворяет Гюнтер в захудалой Самолве? Это их ни в коей мере не касалось, каждый думал о своём лене. Однако вслух вельможи сказали иное, то, что Герман хотел услышать.
— Надо опорочить барона. А ты, Герман, спасёшь его. — Предложил Энгельберт.
— Продолжай, мысль интересная.
— В обмен на твою милость он отдаст прусских язычников назад, а зимой, когда озеро замёрзнет, мы навестим Гюнтера в его логове.
План мероприятий по противостоянию внезапно вышедшей из подчинения области был принят. Оставалось немного потянуть с ответом и вовлечь Воинота в какой-нибудь скандал. Знал бы Герман, что когда посол говорил о налогах, то не очень он и лукавил. Серебро действительно было отправлено Фридриху, но это были не налоги, а плата за землю вокруг базилики города Бари, где покоились мощи Святителя Николая. Истинным покупателем был обозначен некий Иннокентий из Смоленска, собиравшийся открыть не то университет, не то театр. И если бы выяснилось, что Гюнтер оказывает посредничество Православной церкви в формировании форпоста веры за рубежом, то Дерптский епископ мог смело обвинить всех самолвинцев в ереси. А пока что, магистрат отсчитывал звонкую монету за доски и ковры, купленные у будущего вероятного противника.
Шульц сгрёб последние пятнадцать монет в свой кошель, сжал его в потной ладони, и на секунду замер. Что-то было не так. Судорожно разжав руку, он вынул монетку и с лёгкостью согнул её пальцами.
— Господи! Только не это.
— Что случилось, друг мой? — Спросил Игорь Васильевич.
— Беда. Несчастье на мою голову. Высыпай обратно серебро.
Купец, развязав объёмистый мешок, высыпал монеты на стол и стал наблюдать, как ратман дрожащими руками проверяет только что отсчитанное серебро. Семьдесят три монеты оказались фальшивыми. Шульц перекрестился, прочитал про себя молитву и ещё раз проверил наличность. Ошибки не было.
— Надо вернуть деньги обратно, я обожду с оплатой.
— Игорь Васильевич, — чуть не хныча пролепетал Шульц, — Я же сам получал их. Кто мне поверит? Надо было самому сразу проверить. Чёртовы брактеаты*.
((лат. bractea — жесть, нем. Brakteat, Holfpfennig) — серебряная монета, чеканившаяся на тонком монетном кружке лишь с одной стороны (верхним штемпелем), так что рисунок на ней получался на аверсе выпуклым, а на реверсе — вогнутым. Эта монета появилась около 1130 г. в Германии, потом ее чеканили другие страны: Польша, Чехия, Венгрия, Дания и страны Скандинавского полуострова).*
Шульц возненавидел казначея, настоятельно рекомендовавшего расплатиться с псковским купцом именно этими монетами. Это были те самые деньги, которые Грот отдал за прусских рабов. Популярностью брактеаты не пользовались, точного веса не имели, да и вообще, приобрели дурную славу в народе. Тем не менее, круг оборота фальшивых монет закончился, а, как известно, последний из этого круговорота всегда оказывается в проигрыше.
Немного посовещавшись, ратман и купец отправились к казначею, дабы утрясти возникшую ситуацию и решить её миром. Но всё вышло так, как предполагал Шульц — деньги назад не приняли. Уверенные в своей правоте, пока дело не дошло до судебного разбирательства, приятели решили пожаловаться епископу. Обращались, так сказать, в последнюю инстанцию вертикали власти. Герман их выслушал, а когда узнал, что купец прибыл на корабле с Воинотом, чуть не подпрыгнул. Фальшивые монеты были изъяты, купленный товар арестован до выяснения обстоятельств, а Игорь Васильевич заключён под стражу.
Всё дело было шито белыми нитками, но другого такого случая, могло и не представиться. К пристани был направлен отряд кнехтов из личной стражи епископа для проверки судна на предмет обнаружения фальшивых монет. Для солидности, отрядом командовал Энгельберт.
В два часа пополудни, шестеро кнехтов стояли на причале, обдумывая как попасть на судно. Энгельберта с казначеем, безусловно, пропустили, а стражников — нет. Воинот заявил, что судно его собственность, он здесь живёт, а шарить по закромам в собственном доме — не позволит никому. В доказательство его слов, в сторону кнехтов, ушкуйники направили два заряженных арбалета установленных с левого борта кеча. Остальная команда, в воинском облачении пряталась за рубкой и в случае атаки смогла бы дать отпор небольшому отряду стражи.
— Я ещё раз, для тех, кто глухой, по-немецки повторяю, никаких фальшивых монет на судне нет! Есть только личные деньги моих людей, я за них отвечаю. Сможете поймать за руку в городе — нет вопросов. Купец и резаны с собой не имел, весь кошелёк мытарю отдал, скажи мне, откуда у него фальшивки?
— Я того не ведаю. У меня есть распоряжение епископа обыскать судно и арестовать фальшивомонетчиков. — Отвечал Энгельберт, — И я это сделаю, Господь свидетель.
— Что ж, тогда и я буду звать свидетелей, но не из твоих людей. Да хоть вон того монаха, с крестом на шее, что сюда идёт. За ним как раз ещё двое бюргеров тянутся. Троих видоков будет достаточно.
Вскоре, приглашённые свидетели оказались на палубе возле грот-мачты. Рыцарь не стал проверять личные вещи экипажа, а с ходу, предложил Воиноту показать свой кошель. Два золотых августала, абсолютно одинаковые с виду, легли на ладонь Энгельберта. Казначей прикоснуться не посмел, однако маленькими сальными глазёнками пожирал блестящее на солнце золото.
— Одна из них фальшивая, вот эта, — рыцарь указал пальцем на монету, где надпись была с сокращением, — Чеканщик недосмотрел, поленился.
Энгельберт никогда не сталкивался с золотыми августалами, предпочитая серебро. Да и отчеканено их было не так много. Посему и решил, что фальшивая та, на которой надпись короче.
— Я передаю указанную тобой монету для тщательного исследования. Только, каким образом настоящее золото может оказаться фальшивым? Любой меняла с удовольствие отсыплет за нёё серебро. А дабы она не пропала или не была подменена, предлагаю при свидетелях положить в мою шкатулку и опечатать.
— Согласен. Пусть будет так.
Павел принёс бронзовую шкатулку в виде жёлудя, туда положили монету и ларчик закрыли миниатюрным ключом. После этого вещдок поместили в замшевый мешочек из-под специй, любезно предоставленный Снорри. Шнурок мешочка туго завязали и залили сургучом, на котором барон поставил печать своим перстнем.
— Павел, седлай лошадей, мы едем к меняле, — сказал Воинот, как только процедура была завершена, и мешочек был передан Энгельберту.
— К какому меняле? Судья Дерпта сам разберётся в фальшивке. — Вставил своё слово казначей.
— Интересно, а кто ж лучше разбирается в подлинности золота; меняла, — который каждый день занимается этим, или судья, в чьи обязанности входит только следить за соблюдением Закона? — С издёвкой спросил Берлихингер.
— Благородным людям не пристало обращаться к меняле. — Парировал Энгельберт.
— Сразу видно, что к Гробу Господа ты и близко не подходил. В Иерусалиме не считается зазорным пользоваться услугами менял.
— С меня хватит! Пусть решает епископ. Если потребуется, менялу вызовут в суд.
Воинот, Павел и Энгельберт поскакали к Герману, оставляя позади себя стражников и казначея. Видоки топали следом, надеясь на правоту хозяина судна, который в случае выигрыша дела, как минимум выставит пиво, ну а в случае его проигрыша, они смогут поведать приятелям о своём приключении. При любом раскладе, свидетели оставались в прибытке. Едва процессия поднялась на холм и скрылась из вида, как к пристани подбежал запыхавшийся, с мокрым от пота пятном на груди мужчина, лет тридцати пяти. Он отдышался и, подойдя к сходням, с трудом переставляя ноги, спросил:
— Корабль из Самолвы?
— Да, — ответил Снорри.
— Мне срочно надо переговорить со Снорри Стурлассоном или бароном Берлихингером. Я ратман Дерпта, Шульц.
Помощника судьи привели в рубку, усадили, дали напиться, после чего он поведал историю, после которой всё стало на свои места. Игорь Васильевич томился в застенках монастыря, мерзавец-казначей, явно заинтересованный запутать следствие, — на свободе, а Воинот, как минимум под подозрением. Отдавая должное Шульцу, он сразу сказал, что купец пострадал из-за его невнимательности, отчего уважения к ратману прибавилось.
— Ты сам, непосредственно варишься в этой кухне, должен знать, как решаются подобные дела. Что в таких случаях делают? — Спросил я у ратмана.
— Да ничего сделать нельзя. Арест купца это предлог, для каких-то других, более высоких целей. Я же видел, как Герман поначалу отнёсся к моему рассказу, а как только Игорь Васильевич ляпнул, что прибыл на корабле из Самолвы, то сразу переменил своё отношение. Мне кажется, епископ даже обрадовался.
— Понятно. А что делают, дабы освободить из-под стражи до суда? Залог там внести, либо поручительство написать?
— В принципе, — ратман уставился на бочонок с сухим вином, снабжённый краником, выпить ему больше не предлагали и продолжил свою мысль, — Можно внести двойную сумму от спорных денег, при условии, что уважаемое лицо приютит арестованного у себя, но против воли епископа никто не пойдёт.
— А как же презумпция невиновности?
— Это только для знати, купец, если он не член гильдии, практически бесправен. Тут не Рим, даже не Ливония, — это Дерптское епископство. Всё, что можно, я сделаю. Нужно только серебро для судьи, гривны две, не более.
Пришлось задуматься и мне. Уголовное право в землях Дерптского епископства было весьма туманным. Свод документов в первую очередь касался знати, с её многочисленными привилегиями, выданными в разное время, как правило, в угоду сложившейся политической обстановке. Но был один момент, который чётко регламентировал, что лицо, уличённое в преступной деятельности, нанёсшей ущерб эквивалентный сумме не более трёх марок, могло откупиться, внеся шесть марок. Даже, если не вдаваться в подробности дела, а Игорь Васильевич был явно невиновен, то семьдесят три монетки ни как не превышали трёх марок, а точнее, составляли менее половины новгородской гривны. То есть, при умелой постановке вопроса, дело можно было решить одним махом. Купец признавал наличие у него фальшивых монет, полученных в результате торговой операции, соглашался выплатить штраф, а так как злого умысла в его намерениях не было (добровольная сдача фальшивок), то после оплаты был свободен как ветер. Моральная сторона судопроизводства и подлого поступка казначея откладывалась до лучших времён.
— Шульц, ты понимаешь, что Игорь Васильевич выгораживает тебя в ущерб самому себе?
— Да господин Алексий, я это понимаю. Скажу больше, мы с ним старые приятели. Несколько лет назад, он попал в одну неприятную историю и тогда я ему здорово помог. Так мы и подружились, но теперь, я даже не знаю, как ему отплатить за его добро.
— Тебе не придётся об этом думать. Когда-нибудь, ты окажешь ответную услугу ему, а сейчас, вот тебе восемь гривен, — я открыл шкафчик в каюте, взял восемь брусочков серебра и выложил на стол перед Шульцем, — Сделай всё что нужно, но купец должен быть на судне уже завтра, целым и невредимым.
— Уверен, этого будет достаточно, — сказал ратман, пытаясь спрятать гривны в свой кошелёк, но размер мешочка был явно маловат, — Ээ…, не помещаются.
— Вот, возьми этот.
— Ух, ты! С тремя слонами! Да такой кошель есть только у жены Теодориха, брата епископа. Это ж предмет зависти. Многие женщины готовы сделать всё, что угодно, ради такого кошелька.
— Дарю. Кстати, пусть это будет нашим маленьким секретом.
— Господин Алексий, спасибо, да я, да за такой подарок, да я сквозь стены пройду.
Через несколько минут ратман покинул судно, а Воинот, в это время ставил на место обнаглевшего епископа Германа. По его требованию был вызван меняла с торговой площади и бременский ростовщик с недоумением крутил в руках золотой августал, не понимая, как выдать настоящую монету за фальшивку.
— Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.
— Внимательнее смотри, надпись читай. Ничего не заметил? — Потребовал Герман.
— Это подлинный августал, мне больше нечего сказать. — Меняла возвратил монету епископу.
Герман взял монету, посмотрел на неё и понял, что это не то, на что он рассчитывал. Энгельберт привёз совершенно другой, настоящий августал, от которого не было никакой пользы. Интрига развалилась.
— Идиот! Господи, меня окружает стадо баранов!
— Как скажете, господин, — меняла согнулся в поклоне чуть ли не до пола.
— Да не ты, прочь с глаз моих! — Епископ подошёл к окну, прикрыл глаза и попытался успокоиться, — Барон, ответа Гюнтеру Штауфену не будет. Передай ему, что я хотел бы увидеть Рихтера у себя, дабы вершить суд здесь, в Дерпте.
Ближе к полудню следующего дня, судья города, не раздумывая, вынес смертный приговор Игорю Васильевичу. Всё имущество купца подлежало конфискации, а сама казнь переносилась на ближайшее воскресенье. Сидевшие в зале заседания приглашённые купцы, недовольно поворчали, мол, если дела и дальше пойдут так, то лучше вовсе отказаться от монет.
— Как же так? — Крикнул купец из Риги, — Он только потрогал их. Уважаемый судья, подскажите, как нам отличать фальшивые монеты от настоящих, если их даже в руках держать невозможно?
Но судья уже не слушал возгласы из зала, он сам прекрасно понимал, что его решение несправедливо, однако противиться воле епископа не посмел, приступая к рассмотрению следующего дела, касающегося долей наследства дочерей вдовушки, вышедшей на прошлой неделе замуж. Единственное, что он сделал, так это подмигнул своему помощнику Шульцу. Ратман тайный знак уловил и показал Игорю Васильевичу большой палец руки.
Когда псковского купца выводили из зала заседаний, в коридоре, стражник, пока никто не видел, втолкнул его в комнатку и, указав пальцем на свёрток с одеждой, тихим голосом сказал:
— Быстро переодеться.
Лохмотья были грязны, отвратительно пахли, но купец проворно скинул меховую жилетку, рубаху, сапоги, а затем, плюнув на всё, стащил порты с лампасами. Как только переодевание было завершено, из комнатки уже вывели оборванца-навозника. Через пару шагов, Игоря Васильевича завели в какой-то чулан, где томился абсолютно голый человек, прикованный к стене с окровавленным ртом и повязкой на глазах.
— Это Каспер. Убийца и насильник. Он нас не слышит. Теперь, он — это ты, — Стражник бросил свёрток с одеждой купца на пол и тихим голосом продолжил, — Запомни, тебя звать Саелас, возьмёшь бадью с нечистотами и отправляйся к реке. Справа от пристани выльешь дерьмо и оставишь кадку там. Соболёк тебя уже ждёт на лодке. Да поможет тебе Господь, только не торопись.
Игорь Васильевич перекинул ремень бадьи через плечо, с трудом поднял её и, надвинув капюшон на глаза, неспешной походкой побрёл в сторону проёма полуоткрытой двери, сквозь щель которой пробивался поток света, освещавший парящую в воздухе пыль.
Пройдя внутренний двор, купец вышел с левой стороны площади и, обогнув пару деревянных домов, услышал недовольный голос подвыпившего бюргера.
— Снова Саелас дерьмо поволок. Сколько раз я тебе говорил не ходить этой дорогой? Сейчас я тебя искупаю в твоей бадье.
— Оставь его в покое, — послышался другой голос, — не каждый день нам перепадает хорошее вино. Станешь его макать, да сам вымажешься. А нам потом с тобой тут сидеть, да нюхать.
— Тебе повезло, Счастливчик*, но в следующий раз, не обессудь, искупаю.
(Саелас, означает 'счастливый'. Древнее германское имя).*
Уже через час, псковчанин, вымытый, в чистой новой одежде сидел в каюте кеча и заливал пережитый страх медовухой, слушая анекдоты, рассказываемые дядей самолвинской княжны. Настоящий же Саелас отсыпался в своей каморке, положив под голову относительно новую рубаху, холщёвые штаны и почти не ношенные карбатины. Пустая фляга валялась рядом, а девица лёгкого поведения давно уже убежала. Золотарю снились сны, где он гулял по полю усеянному цветами, вдыхая ароматы медовицы и чабреца, недоступные ему в настоящей жизни. Травма головы, полученная в детстве, лишила его обоняния. Видение было прекрасно, и Саелас улыбался, шмыгая носом во сне.
2. Венгерское золото
В деревне Свиртила стоял колокольный перезвон. По случаю открытия нового храма, из Смоленска прибыл сам Ермоген, прихвативший с собой церковный хор и знаменитого на всё княжество звоноря Герасима. Помимо представителей церкви, в качестве приглашённых гостей присутствовали: Рысёнок, Савелий, и два десятка бояр со своими семьями. Сотня почётного караула отряда 'Меркурий' выстроилась в две шеренги по обе стороны от красной ковровой дорожки, воздвигнув из копий арку, под которой проследовал Ермоген со священнослужителями. В этот момент грянул хор, под аккомпанемент двенадцати колоколов. Пели 'Славься'.