Да, Муссолини пытался сделать это. Он сидел в броневике, просматривал документы, временами прислушиваясь к сообщениям по радио. В одном из них говорилось о том, что дуче якобы арестован в городе, расположенном недалеко от Муссо. Эта новость возродила в нем некоторую надежду на спасение. Елена Курти Куччиати рассказывала, что дуче спокойно сидел в машине, дожидаясь возвращения Фальмейера. Вдруг за окном мелькнула невысокая фигура в синем комбинезоне и шлеме летчика на голове. Елена сначала подумала, что это какой-то мальчик и весьма удивилась, чтобы он мог здесь делать. Но когда незнакомец снял шлем, то его длинные черные волосы рассыпались по плечам. Все тут же узнали Кларетту Петаччи по её "прекрасным светлым глазам". Выражение лица любовницы Муссолини было тревожным.
Дуче ласково заговорил с ней низким голосом, пытаясь успокоить. В этот момент появился Фальмейер. Он подошел к бронемашине и сообщил, что ему не удалось договориться о пропуске итальянцев, но все немецкие машины получили разрешение на проезд при условии, что по прибытии в Донго немцы представят их партизанам для осмотра, чтобы те убедились, нет ли там фашистов.
Бирцер тотчас предложил Муссолини надеть немецкую форму и сесть в один из грузовиков, смешавшись с солдатами. Переводя эти слова на итальянский язык, Муссолини сказал: "Он говорит, что я тоже могу проскочить, замаскировавшись под немца".
"Давай, дуче, - тотчас воскликнула Кларетта, - давай же, спасайся". Ее лицо было в слезах.
Но Муссолини не двинулся с места. Он заподозрил Фальмейера в сговоре с партизанами: немец мог получить свободу передвижения для себя и своих солдат в обмен на дуче.
"Я опасаюсь, штурмфюрер, - сказал он, обращаясь к Бирцеру, - что нас предали".
"Нет, дуче. Скорее наденьте шинель и каску и спрячьтесь в одном из грузовиков. Их будут обыскивать, но все же это единственная надежда".
"Ладно. Но помните, что вам приказали защищать меня".
"Конечно, дуче".
Бирцер ушел, чтобы отделить немцев от итальянцев. Когда он вернулся, то застал Муссолини ещё в броневике. Кларетта Петаччи сидела на крыше машины и громко рыдала.
"Штурмфюрер, - гневно сказал Муссолини, когда Бирцер приблизился, если вы не можете спасти моих министров, я отказываюсь ехать".
"Но, дуче, это невозможно. Условия соглашения уже подписаны. Итальянцы должны остаться здесь".
"По крайней мере моя подруга поедет со мной".
"Это тоже невозможно".
Муссолини остался неподвижным. На его лице застыла упрямая гримаса. Бирцер отошел, чтобы подогнать грузовик, в котором должен был укрыться дуче. Сразу же бронемашину окружили сподвижники Муссолини и стали уговаривать его изменить свое решение. Когда Бирцер подъехал и крикнул: "Дуче, это ваш последний шанс", Муссолини молча вылез из машины, взял немецкую каску и шинель и при помощи Каррадори взобрался в кузов.
Когда машины тронулись, Кларетта, обезумев от горя, бросилась вслед за своим любовником. Она пыталась вскочить в один из грузовиков, и Бирцеру стоило немалых усилий оторвать её от борта машины.
Итак, Муссолини отправился в Донго один. Партизаны были предупреждены о том, что он находится среди немцев. Об этом им сообщил некий велосипедист, увидевший Муссолини в бронемашине, а также отец Маинетти. Поэтому они дожидались его на городской площади.
СМЕРТЬ ВМЕСТЕ С ЛЮБОВНИЦЕЙ
Было около трех часов дня, когда колонна немецких грузовиков отправилась в Донго. В одном из кузовов скрючился Муссолини. Партизаны позволили только одной итальянской машине проследовать с немцами: с дипломатическими номерами и испанским флажком на капоте.
Как только немцы уехали, партизаны осторожно подкрались к оставшимся машинам, чтобы арестовать министров и других официальных лиц, которые остались на дороге. Многие сдались без сопротивления, но те, кто укрылись в бронемашине, были готовы сражаться.
Когда немецкие грузовики тронулись, Барраку с побелевшим лицом вскочил ногами на сиденье водителя и закричал во всю глотку проезжавшим мимо немцам: "Трусы! Предатели!". Потом он вскочил в броневик, и тяжелая машина с трудом развернулась на узкой дороге. Однако скрыться не удалось: партизаны открыли по машине огонь, а один из них бросил под колеса гранату. В течение нескольких секунд из броневика раздавались ответные выстрелы, а потом из люка сначала показался лоскут белой ткани, а вслед за ним из машины выскочил Паволини и бросился вниз к озеру, крича на ходу остальным, чтобы те следовали за ним и выбрасывали все в воду. К нему присоединился Каррадори с пачками документов в руках. Оба бросились в воду и поплыли вдоль нависшего над водой берега, и их не стало видно.
Другим это не удалось. Казалинуово и Утимперге не успели пробежать и нескольких метров, как были схвачены, а Барраку ранили в ногу. Примерно через час Каррадори и Паволини вытащили из воды. Они пытались сопротивляться и в завязавшейся схватке были ранены. После ареста их отправили в Донго.
К тому времени Муссолини уже прибыл туда. Начался осмотр машин. В сопровождении Фальмейера партизаны обыскали первый грузовик, но ничего подозрительного в нем не обнаружили, так же как и в следующем. Однако в одном из грузовиков партизан Джузеппе Негри, бывший когда-то моряком, обнаружил немецкого солдата, либо пьяного, либо уснувшего. Он сидел на корточках позади двух канистр с бензином в шинели капрала противовоздушных сил с каской на голове. . По свидетельству другого партизана (одного из десяти, которые позднее претендовали на то, что первыми обнаружили Муссолини), на глазах у солдата были большие черные очки. Негри не стал затруднять себя осмотром других машин. Он попросил сержанта таможенной службы подсадить его, взобрался в кузов и внимательно осмотрел человека, который, скрючившись, втянул голову в себя плечи. Джузеппе обратил внимание на пулемет, стоявший между ног солдата. Когда сидевшие рядом немецкие солдаты стали уверять его, что это их пьяный товарищ, он сделал вид, что поверил им. Негри соскочил с кузова и помчался разыскивать заместителя политкомиссара партизанской бригады Урбано Ладзаро.
"Скорей сюда, - закричал он, увидев Ладзаро, - мне кажется, я нашел его".
Ладзаро подбежал к грузовику и взобрался в кузов. Он проложил себе путь среди немцев и увидел в центре кузова сидящую на корточках фигуру в капральской шинели. "Вы итальянец?" - спросил Ладзаро. После небольшой паузы Муссолини поднял глаза и четко произнес: "Да, итальянец".
"Экселенца! - ошеломленно воскликнул Ладзаро (неожиданный ответ Муссолини и прямой взгляд сбили его с толку, поэтому почтительное обращение сорвалось с его языка), - это вы!"
Ничего не выражающее лицо Муссолини приняло пепельный оттенок. На бледных щеках явственно проступала щетина; белки глаз, отдавали желтизной, а в самих глазах читалась смертельная усталость, но никак не страх. Духовная смерть. Ему уже больше нечего было делать среди живых.
Он сказал немецким солдатам, чтобы они не вздумали рисковать жизнью ради его спасения, и сам не предпринял ни малейшей попытки использовать пулемет. При помощи Ладзаро он спрыгнул с грузовика и не оказал сопротивления, когда у него вырвали из рук оружие и сняли с головы каску. Как только новость об аресте Муссолини достигла толпы на площади, раздались радостные возгласы.
"Есть ли у вас другое оружие?" - обратился к нему с вопросом Ладзаро, и так как Муссолини не ответил, обыскал его и вынул из кармана заряженный револьвер. И на сей раз Муссолини никак не отреагировал. Один из партизан схватил два кожаных портфеля с документами. Заметив это, Муссолини повернулся и резко произнес: "Поосторожнее! В этих портфелях секретные документы огромной важности как для истории, так и для будущего Италии".
Эта вспышка эмоций оказалась единственной. Дуче выглядел опустошенным, разбитым, старым и больным. Его повели через площадь к мэрии - красивому, но запущенному зданию, расположенному под нависающими склонами Монте Бреньяно. По пути Ладзаро сказал Муссолини: "Не беспокойтесь. Мы не причиним вам вреда".
Мэр городка, доктор Джузеппе Рубини, также старался утешить Муссолини: "Не волнуйтесь. Все будет хорошо".
"Я знаю, что здешние жители - люди добросердечные", - заискивающе и снисходительно ответил он.
Его провели в кабинет мэра и усадили в кресло. Партизаны, среди которых были и местные жители, обступили Муссолини со всех сторон и стали задавать вопросы. Он отвечал на них то пренебрежительно, то с чувством оскорбленного достоинства или нарочитой вежливостью, а иногда с неискренним желанием понравиться публике.
"Почему вы изменили делу социализма?"
"Я не изменял социализму. Социализм сам себе изменил".
"За что вы убили Матеотти?"
"Я не имею к этому никакого отношения".
"Почему вы напали на Францию исподтишка?"
"Потребуется много времени, чтобы объяснить, почему Италия вступила в войну".
"Почему вы изменили делу социализма?"
"Я не изменял социализму. Социализм сам себе изменил".
"За что вы убили Матеотти?"
"Я не имею к этому никакого отношения".
"Почему вы напали на Францию исподтишка?"
"Потребуется много времени, чтобы объяснить, почему Италия вступила в войну".
"Ваше выступление после освобождения в Гран-Сассо было добровольным или вас к этому принудили?"
"Меня к этому принудили".
"Почему вы дали добро на применение столь суровых мер по отношению к партизанам? Вы знали, что их подвергали пыткам?"
"У меня были связаны руки. Было очень мало возможности сопротивляться действиям Кессельринга и Вольфа. Много раз я говорил генералу Вольфу, что до меня доходят сведения о пытках и грубом обращении с людьми. И однажды он мне ответил, что только таким образом можно вытащить правду из этих людей. Его подручным в пыточных камерах удавалось выбить показания даже у мертвецов".
Вопросы сыпались один за другим. Муссолини отвечал на каждый из них. У него пересохло горло, и он попросил пить. Ему дали стакан воды, а немного позднее - чашку кофе. Он выпил воду с жадностью, а затем погрузился в молчание, сложив руки на коленях и вперив взгляд в стену. Стянув с себя немецкую шинель, дуче бросил её на пол и остался в мундире члена фашистской милиции, правда, без головного убора.
Вв это время колонна немецких войск получила разрешение продолжить путь на север. Спустя некоторое время в противоположном направлении, в Комо, в штаб местного отделения Комитета национального освобождения полетело донесение, подписанное политкомиссаром Франческо Терци, в котором он сообщал об аресте Муссолини и просил дальнейших инструкций.
Было около половины четвертого. Все дожидались ответного сообщения из Комо. Между тем, молодой командир партизанского отряда в Донго, граф Пьерлуиджи Беллини делле Стелле, решил не допустить попыток, освободить столь важного пленника и перевести его в более безопасное место. В семь часов вечера он принял решение отправить Муссолини дальше в горы и разместить в пограничных казармах в Джермазино.
Тем временем опять начался сильный дождь, и сильно похолодало. Один из охранявших Муссолини партизан спросил его, не желает ли он вновь надеть шинель. "Я не желаю даже видеть немецкую форму", - ответил Муссолини и облачился в синий комбинезон, лежавший на полу в углу комнаты. В машине, которая повезла его в Джермазино, на него напала сильная дрожь. Эта была долгая утомительная поездка. Капли дождя хлестали по лобовому стеклу с такой силой, что водителю стоило немалого труда разглядеть дорогу перед собой.
"Вы второй раз оказались пленником", - сделал робкую попытку завязать разговор один из охранников.
"Такова жизнь, мой юный друг", - отозвался Муссолини, сделав попытку цинично пошутить, - такова моя судьба. Из праха я возник, и в прах обращусь".
Казалось, при мысли о мученической кончине он немного воспрял духом. Когда прибыли в Джермазино, Муссолини выглядел почти счастливым. Его стражи развели огонь и приготовили ужин. Он завел с ними разговор. Создавалось впечатление, что он чувствует себя не пленником, а гостем этих людей. Его попросили засвидетельствовать хорошее с ним обращение. Он охотно написал на листе бумаги: "Сегодня, в пятницу, 27 апреля, на площади в Донго я был арестован бойцами 52-й бригады имени Гарибальди. Обхождение со мной во время и после ареста было хорошим".
Муссолини сел за стол. Он был голоден и ел с аппетитом. Во время ужина и после него беседовал с охранниками в той манере, в которой словоохотливый преподаватель поучает неопытных студентов. Вернее, беседа больше походила на лекцию. Муссолини рассказывал молодым людям о своей поездке в Россию, о полете над бескрайней степью; он говорил о Сталине, как выдающейся личности, и о России, которую считал настоящей победительницей в войне; разъяснял сущность большевизма и национал-социализма; предсказывал крушение Британской империи. Охранники слушали его, не перебивая. Кем бы он ни был сейчас, но в течение последних 20 он управлял ими. А это нельзя было сбрасывать со счетов. Один из охранников, молодой человек по имени Мариони, рассказывал, что в "отдельные минуты Муссолини выглядел взволнованным, но страха не наблюдалось на его лице. Казалось, собственная судьба его не волновала". Он сказал мне и моему приятелю: "Юность прекрасна, да, прекрасна!" Мой приятель улыбнулся на эти слова, а Муссолини продолжил: "Да, да, поверьте мне, юность прекрасна. Я люблю молодежь, даже если она поднимает против меня оружие". Затем он достал золотые часы из кармана и отдал нам со словами: "Возьмите на память обо мне".
В одиннадцать часов Муссолини сказал, что устал и хочет спать. Его отвели его наверх в маленькую комнату с зарешеченным окном. У окна стояла кровать. Джорджио Буфелли, говоривший с Муссолини в машине по пути сюда, заметил черный предмет, высунувшийся из кармана дуче. Он принял его за рукоятку пистолета и робко указал на нее. Муссолини покорно достал предмет из кармана и показал... футляр от очков. Буфелли закрыл дверь и запер её на засов.
В это время в Донго в одной из комнат ратуши граф Беллини обнаружил Кларетту Петаччи. Ее задержали, так как при ней не оказалось паспорта, подтверждающего испанское подданство. Она уверяла, что является сестрой испанского посла в Республике Сало, и заехала так далеко в горы, чтобы расспросить деревенских девушек, что они думают о судьбе Кларетты Петаччи в случае её ареста партизанами. Беллини сообщил ей, что Муссолини арестован. Она заявила, что никогда с ним прежде не встречалась.
"Я знаю, кто вы", - произнес Беллини.
Ему уже стало известно, что человек, выдававший себя за испанского посла, был Марчелло Петаччи. Дальше препираться не имело смысла. Кларетта спросила графа, что с Муссолини. Беллини ответил, что он в надежном месте и изолирован от окружающих. Кларетта пристально посмотрела на него и тихо произнесла:
"Кто вы? Друг?"
"Я ваш враг", - ответил Беллини.
"Я понимаю, - возобновила разговор Кларетта, кусая ноготь, сломавшийся ещё в дороге, - что вы все меня ненавидите. Вы думаете, что я пошла за ним исключительно из-за денег и власти. Это неправда. Я люблю его бескорыстно. Я пожертвовала собой ради него. Я старалась быть полезной ему". Затем она спросила с горячностью: "Вы не могли бы кое-что для меня сделать?"
"Что?"
"Я хочу, чтобы меня поместили в одной камере с ним. Я хочу разделить с ним судьбу. Если вы думаете его убить, убейте и меня".
Граф Беллини пристально посмотрел на Кларетту, она не отводила взгляд. Он был в замешательстве. Такого поворота Беллини не ожидал. Он повернулся и молча вышел из комнаты.
Молодой партизан, посланный из Донго в Комо, чтобы сообщить о задержании Муссолини, добрался туда в половине седьмого вечера. Так как никого из членов Комитета национального освобождения ему найти не удалось, он передал информацию Джино Бертинелли, юристу, за несколько до этого назначенному префектом города. "Немедленно возвращайся назад, - сказал он юноше, выслушав его сообщение, - и передай своему командиру, что Муссолини необходимо как можно скорее переправить в более безопасное место где-нибудь в горах, иначе его опять найдут и освободят. Я же постараюсь связаться с Миланом". Гонец поспешил обратно в Донго, чтобы передать новые инструкции графу Беллини, но тот к тому времени уже распорядился перевести Муссолини в Джермазино.
Тем же вечером информация о том, что Муссолини в Джермазино, достигла барона Джованни Сарданья, близкого друга генерала Кадорны. Полковника итальянской армии Сарданья накануне Комитет национального освобождения назначил комендантом города. Сарданья немедленно попросил соединить его с генералом. Связь с Миланом была плохая, поэтому пришлось долго ждать. Наконец, удалось связаться с полковником Паломбо, начальником штаба генерала Кадорны.
"Сегодня днем возле Донго арестован Муссолини, - доложил Сарданья. Что нам делать? От меня ждут распоряжений. Что передать нашим людям?"
"Я не могу ответить вам прямо сейчас. Нам уже сообщили об аресте. Я вам позвоню позже и передам указания".
"Хорошо. Но прошу вас поторопиться".
"Да, конечно. Однако в данный момент я ничего определенного сказать вам не могу. Я сам позвоню вам позже".
В половине двенадцатого раздался звонок. На этот раз звонил не Паломбо. По телефону передали текст распоряжения Комитета национального освобождения в Милане. В нем говорилось: "Как можно скорее доставить Муссолини и иерархов в Милан".
Перед тем, как выполнить распоряжение Комитета, Сарданья решил ещё раз связаться с полковником Паломбо.
"Послушайте, - сказал он ему, как только удалось установить связь, мне понятен приказ, но мне бы хотелось, чтобы вы его повторили устно". По словам Сарданьи, гораздо легче отдать приказ о переводе Муссолини в Милан, чем выполнить его. В распоряжении полковника оказалось не так много людей, на которых он мог положиться. Поэтому возложить выполнение приказа он мог только на небольшую группу специально подобранных для этой цели партизан. Им предстояло ночью добираться до Донго, минуя дорожные заграждения. Можно было бы доставить Муссолини водным путем, но вопрос упирался в то, где раздобыть подходящий катер. "Я вынужден признать, - твердо сказал Сарданья, - что все это представляется слишком рискованным делом".