Уркманы, для которых было очевидно, что они должны атаковать и ограбить своих древних врагов, стали проявлять нетерпение.
— У них меньше воинов, чем у нас, — подъехал с предложением Гезун, — и они беспечно расположились здесь, ничего не подозревая. С момента последнего вторжения врагов в земли черных иргизов прошло уже много времени. Давай позовем остальных наших и атакуем их. Ты же обещал нам добычу.
— Женщин с плоскими лицами и овец с жирными курдюками? — скривился Конан.
— У некоторых из этих женщин есть на что поглядеть, — настаивал уркман.
Мы также можем найти хорошее применение и их овцам. Но эти собаки везут также на своих повозках и золото, которое они имеют обыкновение продавать торговцам из Дарфара. Его добывают в горах Эрлика.
Конан вспомнил, что когда-то слышал рассказы о золотых шахтах на горе Эрлика и видел грубо отлитые слитки, владельцы которых клялись, что заполучили их от черных иргизов. Но сейчас его не интересовало золото.
— Это сказки, — сказал киммериец, частично веря в это сам. — Добыча, к которой я поведу вас, существует на самом деле, но разве вы собираетесь разменять её на досужие выдумки? Вернитесь к остальным и скажите им, чтобы оставались в укрытии. Скоро вернусь и я.
На одно мгновение воины стали подозрительными, и Конан заметил это.
— Возвращайся тогда ты, Гезун, — сказал он, — и передай другим мое сообщение. Остальные пойдут со мной.
Это успокоило подозрение остальных пятерых, лишь Гезун дернул себя за бороду, когда спустился по склону и вскочил на коня. Конан и его спутники также сели на лошадей и под прикрытием хребта, держась ниже его вершины, поехали вдоль отрога, поворачивая вместе с ним на юг.
Хребет заканчивался крутым обрывом, словно прорезанным в скале ножом, но густая растительность не позволяла увидеть их из лагеря, когда отряд пробирался через область между обрывом и следующим хребтом, ведущим к излучине ручья, на милю ниже от стана орды.
Этот хребет был значительно выше, чем предыдущий, и прежде чем киммериец с уркманами достигли того места, где он начал опускаться в сторону реки, Конан взобрался на гребень и снова осмотрел лагерь.
Кочевники, казалось, не подозревали о присутствие врагов, и Конан перевел взгляд на восток, где позади хребта спрятались в убежище его люди, но не увидел там их следов. Но варвар заметил что-то другое.
В нескольких милях, за пределами позиции уркманов, где небо касалось острой, как нож грани хребта, его пересекал широкий проход. Когда северянин внимательно посмотрел на него, то увидел ряд черных пятен, движущихся через этот проход. Расстояние было настолько велико, что даже он не мог бы распознать их, но киммериец знал, кем были эти точки: всадники, и в большом количестве.
Он поспешно отступил к своей пятерке уркманов, и, ничего не сказав, быстро двинулся с ними вперед, так что вскоре их маленький отряд спустился с хребта и приблизился к потоку, в месте, где за поворотом тот был уже вне поля зрения из лагеря. Было очевидно, что это место переправы для путников, направляющихся в Готхэн, и прошло, не так уж много времени, когда варвар нашел то, что искал.
В грязи на берегу горного потока виднелись отпечатки подков, а в одном месте явный след от туранского сапога. Они переправились здесь; дальше их следы вели на запад через холмистое плато.
Конан снова недоумевал. Он предположил, что возможно существовала некая конкретная причина, почему именно этот клан так дружелюбно принял туранцев, и даже подумал, что это Вормонд убедил сопровождать на пути их к Готхэну. Хотя кланы вместе и выступали на битву с захватчиками, между ними всегда шли непрерывные междоусобные войны, и то, что одно племя приняло этих людей мирно, не значило, что другие не перережут им горло.
Конан никогда не слышал, чтобы кочевники в этих областях проявляли дружбу к любому человеку с запада. Несмотря на это туранцы переночевали в лагере иргизов, и теперь смело направились вглубь страны, как будто уверенные в хорошем приеме.
Это выглядело как полное безумие.
Отдаленные крики резко оторвали его от своих мыслей. Северянин бросился через ручей и побежал вверх по склону, укрывающему от них долину. Его уркманы уже натягивали тетивы. Когда киммериец достиг вершины, в кристально прозрачном воздухе он ясно увидел то, что произошло в долине.
Остававшиеся в укрытии уркманы напали на лагерь иргизов. Они поднялись на холм, возвышающийся над долиной, а затем ринулись вниз, как вихрь. Это было почти полнейшей неожиданностью. Находившиеся за пределами лагеря пастухи были убиты, а стадо разогнано, но выжившие кочевники смогли организовать оборону в кругу своих палаток и повозок.
Слабые луки кочевников ответили на выстрелы уркманов. Бандиты быстро приближались, стреляя из седел, чтобы описать полный круг и снова отъехать подальше из зоны досягаемости стрел обороняющихся.
Иргизы были хорошо укрыты, но, не смотря на это, град смертей пожинал обильный урожай. Конан отпустил поводья лошади и поскакал галопом через долину, размахивая сверкающим мечом в руке. Его планы изменились, потому что, когда туранцы покинули лагерь иргизов, исчезли также причины нападения на него. Расстояние было слишком велико, чтобы уркманы смогли понять выкрикиваемые им приказы.
Уркманы увидели, что киммериец приближается с мечом в руке, и поняли его совершенно неправильно. Думая, что он намерен возглавить атаку, они в своем рвении опередили его. Им помогла также и паника, которая распространилась среди иргизов при виде скачущего на них Конана и его пятерых уркманов, что было похоже на удар с фланга.
В мгновение они перенесли внимание на новоприбывших, опорожняя свои полупустые колчаны задолго до того, Конан оказался в пределах прицельного выстрела. И сразу же после этого уркманы отпустили тетивы своих луков над головами своих лошадей, чтобы немедленно после этого разрушительного обстрела рвануться вперед с грохотом, сотрясающим долину.
На этот раз неровный залп защитников не мог остановить их. Перепуганные кочевники стреляли почти из всех луков, и в момент нападения большинство из их колчанов были уже пусты. Подъезжающих всадников встречали одиночные стрелы, выбив нескольких из них из седел, но наступающие уже штурмовали импровизированную баррикаду и разметали её. Кричащие уркманы мчались на лошадях между палатками, молотя налево и направо красными от крови мечами.
В одно мгновение в лагере иргизов ад вырвался на свободу. Испугавшись, кочевники вырывались и начинали бежать, но и там, где это им удавалось, они были растоптаны победителями. Опьяненные кровью уркманы не щадили ни женщин, ни детей. Те, кто смог вырваться из окружения, с криками бежали в сторону реки. Через мгновение и всадники, как волки, бросились вслед за ними.
Тем не менее, будто окрыленная призраком смерти, хаотичная толпа достигла берега первой, и, продравшись сквозь деревья, люди начали кричать и прыгать с высокого берега, топя друг друга в полном замешательстве. Прежде чем уркманы остановили своих лошадей на берегу, на покрытом пеной и потом скакуне появился киммериец.
Конан разъяренный этой бессмысленной бойней, был воплощением неистового безумства. Он схватил за уздечку лошадь первого подскакавшего к берегу человека и потянул так сильно, что животное, привстав на дыбы, потеряло равновесие и упало, сбрасывая всадника. Следующего воющего оборотня Конан хлопнул плашмя своим мечом так, так что только тяжелый кожаный колпак защитил его череп. Человек упал без сознания, вылетев из седла. Остальные закричали и резко натянули вожжи.
Гнев Конан действовал на них, словно вылитая в лицо ледяная вода, болезненно погасив опьяненные кровью нервы. Крики и убийственные взмахи беспощадных мечей раздавались между палатками в уже опускавшихся сумерках, но Конана это не заботило. Он не мог спасти никого в разоренном лагере, где воющие воины разрывали палатки, переворачивали повозки и поджигали огонь в сотнях мест.
Все больше и больше людей с пылающими глаза и измазанными кровью мечами подъезжало к реке, останавливаясь внезапно при виде стоящего на их пути Конан. И не было ни одного воина среди них, кто выглядел бы хоть вполовину так страшно, каким в этот момент казался киммериец.
Его глаза потемнели как угли, что горят под котлами в преисподней, а изо рта доносилось рычание.
Ярость не была наигранной. Маска цивилизованности спала, обнажив чистую первобытную дикость его души. Ошеломленные уркманы, все еще опьяненные своей кровавой страстью, осадили своих коней и, смущенные его видом, отодвинулись.
— Кто отдал приказ атаковать! — закричал Конан, его голос был похож на звонкий удар меча.
Он дрожал от ярости. Варвар был охвачен ослепительным пламенем гнева и смерти, которого не вынесет никто. В данный момент, он был таким же диким и по звериному безжалостным, словно самый дикий из варваров, обитающих в этой суровой стране.
Он дрожал от ярости. Варвар был охвачен ослепительным пламенем гнева и смерти, которого не вынесет никто. В данный момент, он был таким же диким и по звериному безжалостным, словно самый дикий из варваров, обитающих в этой суровой стране.
— Гезун! — прокричало много голосов, и люди указали на хмурого воина. — Он сказал, что ты пошел вперед, чтобы выдать нас иргизам, и что мы должны ударить, прежде чем они смогут собратья и окружить нас. Мы верили ему, пока не увидели, как ты съезжаешь с горы.
С глухим ревом атакующей пантеры Конан бросился, как тавихрь, в сторону Гезуна и полоснул его мечом.
Прежде чем Гезуну удалось осознать опасность, он вылетел из седла мертвым, с разрубленным черепом.
Конан повернулся к остальным, которые отступили от него, столпившись вместе от страха.
— Собаки! Шакалы! Безносые обезьяны! Выродки! — северянин стегал их словами, которые жгли, как укусы скорпионов. — Сыновья бродячих дворняжек!
Разве я не говорил вам оставаться в укрытии? Или для вас мои слова стоят ровно столько же, сколько порыв ветра, или столько же, сколько листок, который может быть сдут дыханием такого пса, как Гезун? Вы пролили невинную кровь, и вся эта страна теперь будет преследовать нас, как шакалов. Где ваша добыча? Где золото, которым были загружены все повозки?
— Золота не было, — сказал один из воинов, вытирая кровь с лезвия.
Уркманы отшатнулись перед жестоко пренебрежительным, гневным, насмешливым хохотом Конана.
— Собаки, копающиеся в кучах навоза! Я должен оставить вас здесь, чтобы вы подохли!
— Давайте убьем его! — закричал какой-то воин. — Разве мы не более достойны, чем этот киммериец? Давайте убьем его и вернемся туда, откуда пришли. В этой пустынной стране нет никакого богатства.
Данное предложение не встретили аплодисментами. Ни у одного из них не было в колчане стрел, а некоторые даже отбросили луки в пылу боя. Все видели, что колчан на спине Конана был полон. Никто также не желал оказаться в пределах досягаемости его окровавленного меча, который, казалось, жил своей собственной жизнью в правой руке варвара.
Конан увидел их нерешительность и начал с них. Он не спорил, ни убеждал, как, вероятно, сделал бы кто-то другой. Если бы северянин сделал это, они убили бы его. Он сломил их сопротивление своими оскорблениями, ложью и убедительными угрозами, поскольку сознательно выбирал каждое слово, которое бросал в них. Они послушали его, потому что были волчьей стаей, и киммериец оказался одним из их наиболее опасных волков.
Даже один человек из тысячи не мог бы так, как он, издеваться над ними и выжить. Но была в нем какая-то превосходящая сила, которая отбирала у других уверенность в себе и приручала их гнев, что-то, обладавшее силой бурного ручья или рева ветра, что раздробило их волю своей первоначальной дикостью.
— У нас нет ничего против тебя, — самый смелый из них еще проявил последнюю искру сопротивления. — Иди своей дорогой, а мы пойдем своей.
Конан взорвался насмешливым хохотом.
— Ваша дорога заведет вас прямо в ад, — хмыкнул он ядовито. — Вы пролили кровь, и кровью же вам отплатят. Неужели вы думаете, что те, кто сбежал, оставшись в живых, не пойдут в ближайшие племена, чтобы поднять их против вас? Перед тем как взойдет солнце, вас окружат тысячи воинов.
— Давайте поедем на восток, — сказал один из пустынных разбойников нервно. — Мы оставим эти дьявольские земли прежде, чем вести о нас распространятся.
Опять Конан рассмеялся, а воины вздрогнули.
— Глупцы! Вы не вернетесь. Я видел всадников, идущих по нашим следам.
Они почти поймали нас в клещи. Без меня вы не сможете идти вперед, и если останетесь здесь, или развернетесь, то никто из вас не увидит очередного заката.
Возникла паника, которую было гораздо труднее контролировать, чем бунт.
— Убейте его! — крикнул кто-то. — Он завел нас в ловушку!
— Дураки! — закричал Снорин, один из пятерки, которая была с Конаном у брода. — Это не он подтолкнул вас напасть на иргизов. Он хотел привести нас к богатствам, которое обещал. Он знает эту страну, а мы не знаем. Убив его, мы убиваем единственного человека, который может спасти нас.
Ухватившись за эту мысль, воины столпились вокруг Конана.
— В тебе есть мудрость, а мы просто собаки, которые питаются отходами.
Избавь нас от последствий нашей глупости. Обещаем, мы будем повиноваться тебе. Веди нас из этой земли смерти и покажи нам золото, о котором ты рассказывал!
Конан вложил меч в ножны и без лишних слов взял на себя руководство. Он отдавал приказы, которые они выполняли. После того, как эти дикие люди, испугавшись, присягнули ему, они стали доверять киммерийцу безоговорочно.
Они знали, что северянин использует их для своих целей, но, ни один из них не смог бы сделать того, на что был способен этот варвар. В этой дикой стране правил только закон волчьей стаи.
Они собрали столько лошадей, сколько можно было поймать в течение короткого времени. На часть из них поспешно загрузили пищу и поклажу из разграбленного лагеря. С полдюжины уркманов были убиты, а около десятка получили ранения.
Мертвые были оставлены, где лежали, наиболее серьезно раненых привязали к седлам; их стоны устрашающе звучали во мраке ночи. Темнота уже опустилась, когда отчаянная банда пересекла склон и переправилась через реку. Плач спрятавшихся в кустах женщин, которые сумели выжить, звучал как погребальная песнь загубленных душ.
5
Конан не пытался выслеживать туранцев на относительно ровном плато. Его целью был Готхэн и северянин считал, что найдет их там. Имела место, однако, и острая необходимость оторваться от туземцев, которые, как он был убежден, преследовали их с упрямством и которых, несомненно, вид того, что они обнаружат в разгромленном лагере у реки, разозлит ещё больше.
Вместо того чтобы пересекать плато, Конан повернул к соседним горам и направился на запад. Перед полуночью, один из раненых умер в седле, а часть воинов была без сознания. Уркманы спрятали тело в расщелине и двинулись дальше. Они двигались через мрачные горы, как призраки, а стук подков и стоны раненых были единственными звуками.
За час до рассвета, они пришли к ручью, извивавшемуся между известняковыми выступами, широким, но неглубоким потоком с твердым дном.
Они передвигались по его руслу около трех миль, а затем выбрались на берег на этой же стороне.
Конан знал, что иргизы, вынюхивая их след, как волки дойдут по нему до края ручья, и будут подозревать хитрость, то, что беглецы станут запутывать следы. Он надеялся, что, однако, они подумают, что Конан пересек ручей и пошел в горы на противоположную сторону, и потеряют много времени, ища следы на южном берегу.
Северянин вел свой отряд в настоящее время непосредственно на запад. Он не ожидал, что сможет полностью оторваться от иргизов, а просто пытался выиграть время. Если они потеряют его следы, то будет сначала искать их повсюду, кроме дороги, ведущей к Готхэну, а он должен был пойти именно в Готхэн, потому что не было никаких шансов, что киммериец успеет добраться до врагов по пути.
Рассвет застал раздраженную и уставшую группу в горах. Конан приказал остановиться, а сам поднялся на самую высокую гору, что смог найти, и терпеливо оглядел окружающие вершины и овраги, жуя полоску сушеной баранины, что всадники хранили под седлом, чтобы мясо было теплым и более мягким. Время от времени на десять или пятнадцать минут, варвар забывался чуткой кошачьей дремой, восполняя силы так, как это делали жителей этих далеких земель, а в перерывах осматривал горные хребты в поисках признаков преследования.
Северянин позволил людям отдохнуть как можно дольше, и солнце было уже высоко в небе, когда он оставил скалы и разбудил их. Сон позволил им восстановить часть прежних сил, и теперь они охотно поднялись и сели на лошадей. Один из раненых умер во сне, и его тело опустили в глубокую трещину в скале, а затем неспешно двинулись в путь, потому что усталость беспокоила больше лошадей, чем людей.
Весь день отряд скользил по диким ущельям, над которыми возвышались касавшиеся небосвода пики гор. Уркманов тревожили дикие пустоши и знание того, что орда кровожадных варваров движется по их стопам. Они следовали за Конаном, не задавая никаких вопросов, и он вел их вперед, кружа и петляя, восходя на вершины, которые захватывали дух и, спускаясь в бездонные, темные глубины ущелий, чтобы вновь взобраться в острые ветреные грани.
Киммериец использовал все известные ему приемы, чтобы оторваться от погони и двигаться к цели как можно быстрее. Он не боялся, что они встретятся с одном из кланов на этих безлюдных холмах; местные пасли свои стада на значительно более низких высотах. Его чувство направления было настолько же надежным, как на это рассчитывали его люди. Варвар находил верный путь, благодаря инстинктам человека, живущего на открытых пространствах, но они заблудились бы уже много раз, если бы не вид горы Эрлика, вздымавшейся на расстоянии и превышающей окружающие её пики.