Эйзенштейну (в условиях «эвакуационной» тесноты того времени!) выделили в Алма-Ате прекрасное здание клуба, пригодное для работы киностудии. Имея в кармане «благословение Кремля», Эйзенштейн не сомневался в том, что ему не будут чинить препятствий в подборе актеров. Святая простота!
Режиссер предложил Раневской роль Ефросиньи Старицкой, матери незадачливого претендента на трон князя Владимира, персонажа отрицательного, защитницы старых порядков и боярской вольницы и, соответственно, противницы прогрессивной политики царя Ивана.
Раневская согласилась и стала ждать вызова на пробу.
Вот что вспоминала режиссер Марианна Таврог, землячка Фаины Георгиевны, в 1942 году поступившая во ВГИК, находившаяся в то время в Алма-Ате: «В годы войны Московская киностудия эвакуировалась в Алма-Ату, где оказалось немало выдающихся актеров: М. Ладынина, Н. Черкасов… Помощником режиссера был молодой Эльдар Рязанов, к которому Сергей Михайлович благоволил. Ему и поручили кинопробы для будущего фильма. На роль Ефросиньи (в порядке кинопробы) Эльдар Рязанов снял сначала Серафиму Бирман, но вдруг пронеслись слухи, что Эйзенштейн на эту же роль пригласил Раневскую. Вскоре я увидела Фаину Георгиевну, как это чаще всего бывает, на алма-атинском базаре. Впрочем, мы тогда знакомы не были. Но не узнать ее я не могла. Я тогда отважилась спросить у нее: «А Ефросинью в «Грозном» будете играть вы?» Надо было видеть взгляд, которым удостоила меня Фаина Георгиевна. «Вы считаете, что я так похожа на русскую княгиню?! Как ни странно, я впервые в жизни хочу сыграть мужскую роль и конечно же Ивана Грозного! Посмотрите на мой профиль: разве я не похожа на него?» — насмешливо произнесла Раневская. После такого ответа у меня отпало всякое желание продолжать разговор. Немного погодя там же, на базаре, я услышала, что Раневскую на роль Ефросиньи не утвердил то ли худсовет, то ли вмешательство Большакова — «У Раневской слишком семитская внешность, поэтому на роль Ефросиньи она никак не подойдет».
В книге «Кино на войне. Документы и свидетельства», изданной в 2005 году, приведена сохранившаяся записка И.Г. Большакова, написанная им А.С. Щербакову о просьбе режиссера С.М. Эйзенштейна утвердить на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный» «имеющую семитские черты» актрису Ф.Г. Раневскую. Вот ее текст:
«Тов. Щербакову А.С.
Эйзенштейн очень просит утвердить на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный» актрису Раневскую. Он прислал фотографии Раневской в роли Ефросиньи, которые я направляю Вам. Кроме того, он прислал ее пробу на пленке, которую я пошлю к Вам завтра. Мне кажется, что семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах, и поэтому утверждать Раневскую на роль Ефросиньи не следует, хотя Эйзенштейн будет апеллировать во все инстанции.
И. Большаков».
Иван Большаков был министром кинематографии. Фаина Георгиевна не знала, что это ему она обязана потерей роли, которая была почти что у нее в руках, и сильно гневалась на Эйзенштейна, называя его предателем. Фаина Георгиевна во всеуслышание заявляла, что никогда, нигде и ни за что она не станет сниматься «у этого изверга» и что в случае, если ей будет грозить голодная смерть, она скорее начнет «торговать кожей с собственной задницы, чем играть эту Ефросинью».
Сильно сказано. Раневская была мастером острого и сокрушающего слова. Говорят, что, узнав о ее выражении насчет торговли кожей, Сергей Эйзенштейн послал Раневской телеграмму, в которой интересовался: «Как идет торговля?»
Чаша весов клонилась то в одну, то в другую сторону. Сам Сталин лестно отозвался о Раневской, сравнив ее с Михаилом Жаровым, что вдохнуло в актрису надежду, и вроде бы режиссер до последнего отстаивал ее кандидатуру, но в итоге роль Ефросиньи получила Серафима Бирман, талантливая актриса, не менее (а то и более!) семитской внешности, что и Фаина Раневская. Правда, по паспорту (в СССР было принято указывать в паспорте национальность) Бирман была не еврейкой, а молдаванкой. Вполне возможно, что эта запись и решила все дело.
Серафима Бирман… Она была принята в труппу Московского Художественного театра, поразив своим актерским талантом самого Константина Сергеевича Станиславского. Так убедительно разыграла сцену соблазнения, что мэтр воскликнул: «Верю!»
Бирман была некрасива, но это не помешало ей стать выдающейся актрисой. Невероятный, поистине «фантасмагорический» грим, резкая, страстная, убедительная, обнажающая потаенные уголки души игра, Бирман не очаровывала — она удивляла, поражала, побеждала. Она умела одним штрихом, одной гримасой, одним жестом передать очень сложные переживания.
Увы — ее брали только на роли странных особ и комедийных персонажей. И в театре, и в кино, для которого Серафима Бирман была чересчур яркой. «Беспокойно, рискованно быть актрисой острой характерности, — призналась однажды Бирман. — А я — актриса именно острой характерности, доходящей порой до гротеска, если под гротеском не разуметь бессмысленного и безответственного кривляния».
Ее острые точные характеристики беспощадно обнажали человеческую сущность. Однажды Михаил Чехов спросил ее: «Серафима! Что ты думаешь обо мне?» Тут же последовал ответ: «Ты лужа, в которую улыбнулся Бог!»
По собственному признанию, ей не везло на роли: «У каждого актера бывает роль, сразу сердцу близкая, но это как выигрыш, как счастливая случайность. Приходится сжевать не один каравай, а то и зубы переломать на штампах — замшелых сухарях…»
Сергей Эйзенштейн говорил: «Есть такие актрисы, которые облекаются в оперенье райских птиц собственного воображения, хватая их на лету и беспощадно разбирая на перышки. Такова Серафима Бирман».
Вполне возможно, что Эйзенштейн пленился зловещим обаянием Серафимы Германовны и добровольно отдал ей роль Ефросиньи, уже обещанную Раневской.
Сработались они плохо. Эйзенштейн был требователен и краток, а Бирман стремилась к обсуждению мельчайших деталей своей роли, самых крошечных штрихов ее. Отчаявшись добиться своего устно, она стала общаться с Эйзенштейном в письменной форме.
Вот так: «Глубокоуважаемый товарищ режиссер,
Я с предельной преданностью Вам и «в строгом подчерке» выполню собой все нотные знаки, все интервалы, все диезы и бемоли, какие нужны Вам — композитору — для звучания Вами создаваемой симфонии. И я, черт возьми, не понимаю… Совершенно не понимаю, кого я играю! Так нельзя!»
К тому же Серафима Германовна была тонкой натурой, которую можно было выбить из рабочего настроения всего одним грубым словом, а Эйзенштейн не привык стесняться в выражениях.
Ее Ефросинья Старицкая получилась боярыней «неканонической», но — настоящей. Бирман сыграла ее с громадной экспрессией, убедительно и с размахом…
Потерпев неудачу с «Иваном Грозным», Фаина Раневская, будучи в эвакуации, снялась в других картинах.
Первой из них стала кинолента режиссера Леонида Лукова «Александр Пархоменко», снятая в 1942 году. Фаина Георгиевна появляется в ней в роли таперши. Невозможно даже представить себе, что первоначально в сценарии ее роли была отведена всего одна строчка: «Таперша играет на пианино и поет».
Играет на пианино и поет — не более того!
Разумеется, Раневская не могла согласиться с подобной трактовкой своей роли. Она доработала роль, углубила ее и представила на суд зрителей не даму, которая просто играет на пианино и поет, а узнаваемый социальный типаж — этакую псевдобогемную особу.
Случайно ли или намеренно, таперша вышла очень похожей на Веру Холодную, знаменитую русскую актрису начала двадцатого века, звезду немого кинематографа. Не на ту Веру Холодную, которая знакома зрителям по фильмам, а на ту, какой она могла стать через лет двадцать…
Таперша не только пела и аккомпанировала себе самой. Она курила, грызла монпасье (были такие леденцы, продаваемые в жестяных коробках) и здоровалась со знакомыми: «Здрасьте, Матвей Степаныч!»
Надо сказать, что биографические факты из жизни героя Гражданской войны Александра Пархоменко, погибшего в 1921 году, советского зрителя интересовали мало. Как и во многих историко-революционных фильмах того времени, у публики наиболее ценились сцены «разложения» врагов.
Батька Махно, сыгранный прекрасным актером Борисом Чирковым с неподражаемым декадентским шиком, тянул с экрана свое заунывно-флегматичное:
У Таперши была своя песня, написанная композитором Никитой Богословским:
Пожилые зрители украдкой смахивали с глаз набежавшие слезы и вздыхали о былых временах. Молодежь просто наслаждалась душевной песней, столь непохожей на постоянно звучавшее вокруг:
У Таперши была своя песня, написанная композитором Никитой Богословским:
Пожилые зрители украдкой смахивали с глаз набежавшие слезы и вздыхали о былых временах. Молодежь просто наслаждалась душевной песней, столь непохожей на постоянно звучавшее вокруг:
(«Песня о Партии». Слова: В. Лебедев-Кумач)Таперша запомнилась настолько, что в ответ на вопрос «Вы смотрели фильм «Александр Пархоменко»?» чаще всего звучало: «А, это где Раневская поет…»
Немного позже Фаина Георгиевна сыграла тетушку Адель в картине Сергея Юткевича «Новые похождения Швейка». Героя Ярослава Гашека перенесли из Первой мировой войны во Вторую, и в результате получился бодрый и веселый фильм про бравого солдата Швейка, который никого не боялся и постоянно шутил. Попав в ряды немецкой армии, Швейк крупно помог партизанам в борьбе против фюрера.
Раневская также снялась у режиссера Владимира Брауна в короткометражном фильме «Три гвардейца», вместе с новеллой «Пропавший без вести», посвященной морякам-подводникам, составившей фильм «Родные берега».
«Родным берегам» не суждено было выйти в прокат. Сразу после завершения картина угодила в архив и ни разу не демонстрировалась на экране при Советской власти.
Бытовало мнение, что это случилось из-за того, что в картине ни разу не упомянут товарищ Сталин. По другой версии, на полку «Родные берега» попали как раз из-за Фаины Раневской. Точнее, не из-за нее самой, она на тот момент уже была признанной актрисой, единственной из всех снявшихся в новелле имевшей звание заслуженной, а из-за ее героини — Софьи Ивановны.
Героиня Фаины Георгиевны — директор провинциального музея, расположенного на территории, оккупированной немцами. Действие картины происходит в период наступления Красной Армии, то есть уже после перелома в войне.
В город, где находится музей, засылается десант из трех гвардейцев, получивших задание отвлечь на себя внимание немцев, чтобы дать возможность основным силам наших войск подготовить и провести наступление на другом направлении.
Гвардейцы тайно пробираются в музей. В музее расквартирован немецкий гарнизон. Директор музея, Софья Ивановна, не эвакуировалась, так как во время эвакуации из музея не были вывезены все экспонаты, а бросить без присмотра доверенные ей ценности она не смогла и ради сохранения народного достояния предпочла превратиться в прачку, обстирывающую оккупантов.
Софья Ивановна и гвардейцам, которым она конечно же очень обрадовалась, не разрешает вольно обращаться с экспонатами. Стоит одному из них попытаться использовать какой-то экспонат для маскировки, как хранительница древней старины набрасывается на него с воплем: «Эта вещь помнит еще Пушкина!» Ответственнейшая Софья Ивановна успокаивается лишь после того, как гвардейцы соглашаются использовать плюшевого медведя. «Это медведь из гардеробной, он никого не помнит», — говорит она им.
Фильм был снят по принятым канонам того периода — с неизменно счастливым концом. В конце его после ожесточенного неравного боя все герои остаются в живых. Три мушкетера-гвардейца и присоединившаяся к ним Софья Ивановна вылезают живые и невредимые из-под руин музея (не уберегла-таки старушка народное добро), и героиня Фаины Георгиевны не хватается за пузырек с сердечными каплями, как того следует ожидать, а произносит патетически возвышенную речь в духе того, что мы пойдем на любые жертвы для того, чтобы победить врага. Теперь ее совершенно не беспокоит судьба вверенного ей музея со всеми его экспонатами. Победа стоит много дороже.
Правда, Софья Ивановна являет собой не лубочно-штампованный образец героизма, столь полюбившийся всем видам советской коммунистической пропаганды. Директор музея вышла живой, осязаемой, смешной, настоящей. Как и положено у Фаины Раневской.
Трагическое и смешное причудливо смешались в образе Софьи Ивановны. С одной стороны, она героически исполняет свой гражданский долг и идет на любые жертвы для того, чтобы вначале сохранить вверенные ей экспонаты, а затем помочь советским солдатам выполнить поставленную им задачу. С другой же стороны, она столь интеллигентна и наивна, слишком погружена в мир собственных грез и не всегда правильно ориентируется в происходящем. Все это не пристало герою того времени, совершенно не пристало.
Да и разговаривает она странно. Ее встреча с советскими солдатами начинается с глупого вопроса: «Вы пришли?», а прощание — с не столько уже глупого, сколько провокационного вопроса: «Вы уходите?» Да вдобавок в финале новеллы героиня Фаины Раневской читает стихи, написанные Анной Ахматовой.
Конечно же, авторство Ахматовой, разумеется, не указывалось ни в самом фильме, ни в титрах, и стихи вдобавок были слегка видоизменены, но многим и так было понятно, из-под чьего пера вышли эти строки:
Разница лишь в том, что у Ахматовой в отношении России используется эпитет «темной», а не «скорбной».
Вполне возможно, что идея включить в текст роли ахматовские строки из стихотворения, написанного поэтессой в 1915 году, исходила от самой Фаины Георгиевны.
Все вроде бы хорошо и правильно, но… как-то неладно. Кажется, и придраться не к чему, но послевкусие от фильма остается не совсем советское. В то время как вся страна ринулась в бой «за Родину, за Сталина», подобный финал казался неуместным.
Вот если бы Софья Ивановна откопала бы в руинах чудом уцелевшую еще с довоенных пор (в кино всякое случается) бутылку водки и несколько стаканов (кубков, чаш — разницы никакой) и нараспев провозгласила бы на этих самых руинах такой, к примеру, тост:
то все было бы в порядке — картина пошла бы по экранам страны, принося своим создателям почести и награды, а не пылилась в хранилище.
Фильм «Три гвардейца» ничего особенного собой не представляет. Он ценен только ролью Раневской, образом Софьи Ивановны. Жаль, что зрители той тяжелой поры не увидели этой картины и не смогли посмеяться над потенциально крылатыми фразами Фаины Георгиевны, наверняка бы ставшими афоризмами. Вот, например, предупреждая гвардейцев о том, что в соседнем зале музея спят фашисты, Софья Ивановна сообщает: «Там, в семнадцатом веке, трое. Они спят!» А посодействовав гвардейцам расправиться с немецким солдатом (бойкая старушка даже хватается голыми руками за штык), Софья Ивановна интеллигентно интересуется: «Что, мы убили его или взяли в плен?» Когда же начинается тот самый неравный и жестокий бой, директор музея сидит на лестнице и, зажимая уши руками, шепотом «командует»: «Пожалуйста, огонь!»
Весной 1943 года Фаина Георгиевна собралась вернуться в Москву. Ей нужна была работа, заработок — актриса сильно нуждалась в «презренном металле». По приезде в Москву она поступает на работу в Театр драмы (ныне Театр имени Вл. Маяковского).
Вскоре Фаине Георгиевне предлагают роль Мамаши в фильме «Свадьба».
Глава девятая От «Свадьбы» до «Золушки»
1943 год для воюющей страны стал годом перелома. До мая 1945 года оставалось два долгих года, но превосходству немецкой армии под Сталинградом уже был положен конец. Немцы еще соберут силы для наступления в районе Курска, но снова потерпят поражение…
В феврале во Дворце спорта в Берлине рейхсляйтер Йозеф Геббельс, руководитель Управления пропаганды рейха, произнес знаменитую многочасовую речь о тотальной войне, забыв о том, что словами делу не помочь…
В глубоком тылу фашистов, в Варшаве, 19 апреля вспыхнуло антифашистское восстание в гетто…
А в Москву поспешили вернуться из эвакуации толпы актеров, истосковавшихся по настоящей работе. Они были голодны, плохо одеты, но полны энтузиазма. Режиссеру Исидору Анненскому для своего нового фильма «Свадьба», снятого по мотивам чеховских произведений, удалось собрать блистательную труппу, в которую вошли Алексей Грибов, Фаина Раневская, Зоя Федорова, Эраст Гарин, Николай Коновалов, Михаил Яншин, Сергей Мартинсон, Вера Марецкая, Осип Абдулов, Николай Плотников, Сергей Блинников, Владимир Владиславский, Лев Свердлин, Михаил Пуговкин… В роли сварливой жены доктора в «Свадьбе» дебютировала Татьяна Пельтцер.