Дрожа от возбуждения, Магали погрузила пальцы в его шевелюру.
Задрав тунику до плеч, он чуть отклонился назад и встретился с ней глазами.
Вопрос.
Она молча прикрыла глаза и подняла руки над головой.
Пока он снимал с нее через голову шелковую тунику, она, скрываясь во тьме опущенных век, вдруг сообразила, что молчаливый деликатный вопрос взволновал ее еще больше, чем его зарывшееся в ее волосах лицо или ласкающие запястье губы. Наступил момент выбора, и сделанный ею выбор – подчинение его воле, любым его желаниям – отозвался в ней жаркой и влажной волной ослабляющего возбуждения.
– Да-да… Я так и знал… – выдохнул он с басовитым урчанием и умолк, его напряженные пальцы пробежали по кромке черных кружев бюстгальтера, ласково прижались к ее нежной коже, проникли под кружевную ткань и накрыли ее груди.
Он принялся щекотать ее заостренные соски, и Магали, застонав, прогнулась ему навстречу.
– Что… знал? – Неожиданно в ней взыграли остатки ее возмущения.
Да как он смел что-то там знать?..
– Пустяки. – Он издал грубый сдавленный смешок, словно в нем скопилось такое огромное напряжение, что оно почти подавило даже способность смеяться. – Мои лучшие мечты обернулись реальностью.
Она вновь невольно прогнулась ему навстречу, прижавшись животом к его бедру, а он с усиленной страстью продолжал ласкать ее груди.
– Ты мечтал… обо мне?
– О боже, да.
– В нашей кухне?
Куртки шуршали под ее обнаженной спиной.
– Это одна из картин моих мечтаний.
Обостряя сладостную муку, он сжал руками ее бедра и, прижимая к себе, поднял ее на руках, она почувствовала движение его бедра и через мгновение ощутила твердость его взбунтовавшейся в джинсах плоти.
Она обхватила его ногами. Ее переполняла неистовая и безумная жадная страсть. Полуночно таинственные глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, не сводили с нее напряженного взгляда, и он, прижав низ ее живота к своей восставшей плоти, на сей раз придал ее телу легкие покачивающие и вращательные движения.
Ее глаза изумленно распахнулись. С каким-то испугом она вцепилась в его плечи.
– Да, – прохрипел он. – Да, да, да. Позволь мне познать тебя…
Его рука нащупала молнию на ее бедре возле талии – так ловко, что он, должно быть, уже заметил ее раньше и просто дожидался удобного момента, чтобы расстегнуть. Прижимая ладонь к упругому боку, он проник под облегающую брючную ткань и, скользнув пальцами по теплой плоти лобка, нашел сокровенные складки ее лона.
И тут прозвенел серебряный дверной колокольчик.
Филипп вскинул голову. Ледяной ужас пронзил Магали.
Тихо выругавшись, Филипп в молниеносном броске сдернул с вешалки куртку и попытался прикрыть наготу Магали.
Но Женевьева и Эша появились в кухне до момента, как он успел сдернуть куртку с крючка…
Филипп оказался единственным, кто из этой компании не застыл в безумном смущении. Мысленно рассыпаясь проклятиями, он загородил Магали телом, засовывая ее оцепеневшие руки в рукава куртки и застегивая молнию на ее обнаженной груди. Одна грудь все же выскочила наружу. О господи, господи… Филипп бросил взгляд на лицо Магали и опять тихо выругался.
– Все в порядке, иди! – судорожно-хмуро буркнул он и, открыв перед ней дверь, вытолкнул Магали из кафе как куклу, продолжая закрывать картину событий собой как щитом.
Увидев, что студеный воздух привел ее в чувство и она резво потрусила по двору, он повернулся к тетушкам и отрывисто вопросил:
– И какого жанра поэзию предпочитает ваша подруга? Хокку?
Глава 19
Ни за что и никогда, пусть пройдет миллион лет, Магали не сможет забыть того дикого ужаса, который лишил ее разума в тот злополучный момент. Женевьева и Эша застали ее… полуголой… на кухне… с Филиппом Лионне. О господи.
Всю ночь она мучилась и терзала себя. Свернувшись калачиком, Магали лелеяла свое чудовищное унижение… А ее рука, проникнув к лону, пыталась тем временем облегчить то отчаянное и страстное неутоленное желание… О господи…
Резко перевернувшись на живот, она засунула под подушку сжатые в кулаки руки и вновь представила себе лицо тетушки Женевьевы. Потом перед ней всплыл образ Филиппа, разгоряченного и подавленного в неистовой обреченности. Его лицо сменило лицо тетушки Эши.
Мысль, каким же, черт побери, было ее собственное лицо, заставила Магали опять свернуться калачиком. Но какое значение имело выражение ее лица, если она предстала перед ними полуодетой?
Она еще надеялась, что ее терзания прервет стук в дверь и возвращение незваного гостя, чтобы она выплеснула на него все эти мучения или по крайней мере дождалась хоть какого-то сострадания. И к тому же избавилась бы от отчаянной неутоленной страсти. Но он так и не пришел.
Она подумывала о бегстве.
Но мысль о потере этого замечательного дома казалась ей невыносимой.
У нее никогда не было такого надежного родного дома, исполненного постоянной и настоящей любви.
Она полагала, что отныне весь остаток жизни ей придется притворяться перед тетушками, пряча свои чувства под черным очками.
Может быть, не только перед тетушками, но и во время прогулок, проходя мимо кондитерской Филиппа.
Мимо кондитерской Лионне…
Господи, да она никогда больше не осмелится даже свернуть в ту сторону! Он украл у нее половину острова!
Она постаралась успокоиться и подумать о чем-то более приятном, но через мгновение опять мучительно сжалась и спряталась под одеялом, представив себе лица дорогих ей людей.
Филипп просто мерзавец! Она готова убить его.
Он сделал это специально. Подстроил… «Тогда, кстати, вы узнаете, почему я старался увести Кристофа подальше от вашей кухни». Он все продумал. Заранее.
Разве только не учел, что ему могут помешать Женевьева и Эша, потому что после того как прозвенел дверной колокольчик, его лицо приобрело невообразимо потрясенное и отчаянное выражение. Однако он планировал соблазнить ее. Как будто она была какой-то жалкой особой, которую можно расчетливо соблазнить.
Такой она, очевидно, и оказалась.
Настоящий негодяй.
Она не сомневалась, к чему этот негодяй собирался приложить свои руки, если бы их не застукали. О боже, ну почему этот поэтический вечер не закончился хотя бы пятью минутами позже?
* * *На следующее утро она, как могла, оттягивала свое появление на кухне в кафе. И дотянула до того, что как раз столкнулась на лестнице с выходившими из своей квартиры Женевьевой и Эшей – те, очевидно, тоже всячески оттягивали момент неминуемой встречи. Магали вздрогнула. Они тоже. Все упорно прятали глаза.
– Я собиралась… собиралась приготовить глазурь для торта, – запнувшись, пробормотала, не помня что, Магали и опрометью бросилась вниз по лестнице.
* * *День явно не задался. У Магали все валилось из рук. То и дело она что-то проливала или просыпала. В такие неудачные моменты Эша и Женевьева покашливали и обменивались смущенными взглядами, которые она подмечала всякий раз, как осмеливалась поднять голову.
Глазурь у нее сгорела. Заканчивая размешивать шоколадный напиток, она порезала палец, и пришлось начинать все сначала, поскольку в кастрюльку попали капли крови. А когда в кафе появился Грегори, один из кулинаров Филиппа, она просто выронила из рук кусок свежеиспеченного ягодного торта и, отчаянно стараясь не разреветься с досады, принялась соскребать его со своих сапожек. Магали бросила в его сторону сердитый взгляд. Подчиненный ее врага не мог быть ее другом. К тому же, насколько она понимала, Филипп злорадно делился с ним своими победами.
Нет, она все мучительнее чувствовала свой позор. Если только возможно опозориться еще больше, чем вчера вечером, когда ее родные тетушки застали ее flagrante delicto[90]. И все-таки ей удалось понять, что стиль жизни Филиппа не позволит ему злорадствовать с теми, кто ему подчинен, по поводу его сексуальных приключений.
Грегори явно огорчило ее странное недовольство, и он с нерешительностью взглянул на Клер-Люси, сидевшую за своим излюбленным угловым столиком с чашкой ароматного шоколада – в надежде, что она что-то ему пояснит.
– Я просто… знаете ли… надеялся выпить немного горячего шоколада, – проговорил он. – Не могу ли я чем-то помочь вам? – Он повернул голову к Магали.
– Возможно, – проворковала Клер-Люси вместо нее.
Она поглядывала на Грегори с острым интересом, приоткрыв слегка испачканные в шоколаде губы.
Магали никогда не допускала посторонних на кухню, когда сама там что-то готовила. И если этому чертовски ловкому мерзавцу, Филиппу, удалось уговорить ее, то, очевидно, она уподобилась сахарной песчинке, растаявшей в капле воды.
– Все в порядке. Просто, пожалуйста, подождите немного, – глухо отозвалась она.
Слава богу, что сегодня она не вырядилась. Разумеется, в этом тоже был виноват Филипп. Съеживаясь от малейшего намека на сексуальную привлекательность, она тщательно отбирала утром, что ей надеть – неужели на каблуках она выглядит шлюха шлюхой? Сапожки она отмела перво-наперво. Ей удалось отыскать единственную пару обуви без каблуков, не считая кроссовок, – толстые, на шерстяной подкладке сапоги, способные выдержать любые превратности судьбы. К ним она добавила джинсы и скрывающий фигуру темно-синий свитер с рукавами «летучая мышь», который если что и подчеркивал, то только тонкую талию, а в остальном полностью прятал любые признаки половой принадлежности. Она могла бы напялить на себя и платье-мешок, но разлапистый свитер оказался единственной подходящей вещью в ее гардеробе. Волосы она заплела на затылке в незатейливую косицу, отказалась от макияжа, так что вид ее трудно было бы назвать более скромным, если не сказать – подавленным.
Слава богу, что сегодня она не вырядилась. Разумеется, в этом тоже был виноват Филипп. Съеживаясь от малейшего намека на сексуальную привлекательность, она тщательно отбирала утром, что ей надеть – неужели на каблуках она выглядит шлюха шлюхой? Сапожки она отмела перво-наперво. Ей удалось отыскать единственную пару обуви без каблуков, не считая кроссовок, – толстые, на шерстяной подкладке сапоги, способные выдержать любые превратности судьбы. К ним она добавила джинсы и скрывающий фигуру темно-синий свитер с рукавами «летучая мышь», который если что и подчеркивал, то только тонкую талию, а в остальном полностью прятал любые признаки половой принадлежности. Она могла бы напялить на себя и платье-мешок, но разлапистый свитер оказался единственной подходящей вещью в ее гардеробе. Волосы она заплела на затылке в незатейливую косицу, отказалась от макияжа, так что вид ее трудно было бы назвать более скромным, если не сказать – подавленным.
В ней медленно зрело решение. Тайное.
– Вы хорошо себя чувствуете? – Грегори пристально посмотрел на нее. – У вас немного усталый вид… вы сегодня какая-то непохожая сама на себя. – Склонив голову, он размышлял.
Но ей было все равно, что он там о ней думает. И вряд ли ее самочувствие интересовало его всерьез.
Молча Магали удалилась приготовить для Грегори шоколад. Сидя за столом, он прищурил глаза и вновь с любопытством взглянул на нее, когда она принесла ему поднос с угощением.
– Надо же, мне и в голову не приходило, насколько вы миниатюрны!
Может быть, ей следовало подняться к себе и сменить обувь? Она уже чертовски устала барахтаться в болоте своего унижения. Не вошло бы в привычку…
– Месье Лионне попросил меня передать для вас кое-что. – Грегори взглянул на нее с задумчиво-мечтательным видом.
Магали оцепенела, приросла к полу. Как же ей сейчас не хватало ее каблуков, чтобы взять себя в руки и окинуть всех вызывающим взглядом!
– Мне ничего не нужно.
– Правда? – Лицо Грегори слегка оживилось.
Клер-Люси, погрузившись в раздумья, медленно водила пальчиком по ободку чашки.
– Естественно. – И Магали скрестила на груди руки, просто на всякий случай, чтобы Грегори не смог вручить ей то, что принес. – С чего бы ему что-то присылать мне?
Проверить, не удастся ли ему окончательно сломить ее сопротивление, а потом позлорадствовать, сознавая, что она первая сдала позиции? Если Грегори откроет фирменную коробку Лионне для очередного искушения роскошной выпечкой, то она может окончательно свихнуться.
Грегори выглядел озадаченным.
– Как это с чего? C’est la Saint-Valentin[91].
Ах да, она могла бы и догадаться! Ведь именно по этому поводу они смастерили для витрины ведьмочку, спрятав в ее корзинке розовое сердечко, дабы предостеречь легкомысленных женщин, готовых дарить сердца любым идиотам, попавшимся на их пути в какой-то дурацкий праздник. Тетушка Эша сегодня заваривала особые укрепляющие чаи, а Женевьева пекла тортики из горького шоколада, способные вдохновить женщин на глубину чувств и побороть глупое ощущение опустошенности и одиночества.
Магали пристально посмотрела на Грегори, вспыхнув от странного замешательства. Как, интересно, понимать то, что Филипп – через посредство своего служащего – послал ей подарочек ко Дню святого Валентина? В отличие от обескураживающей версии американского Дня святого Валентина, во Франции этот праздник отмечали вполне душевно. Никакие анонимные открыточки не рассылались всем одноклассникам, чтобы никто не оказался лишенным «валентинки», особенно если вам всего пять лет от роду, а ваша американская мама ничего в этом празднике не понимает, и ваш ученый американский папа погружен лишь в свою науку. Во Франции подарки в честь Дня святого Валентина дарили супруги, любовники или тайные и явные воздыхатели.
Подавив интерес, она покрепче сцепила руки.
– Я не желаю ничего пробовать и даже ничего видеть.
– Но это не пирожное. – В руках Грегори появился пакетик с логотипом новомодной ювелирши из квартала Марэ, увлекшейся искусством Новой Зеландии. Магали частенько задерживалась перед ее витринами. За пределами острова это был ее любимый квартал.
В пакетике оказалась маленькая открытка, не содержавшая никаких пожеланий. Лишь одно слово, написанное твердым стремительным почерком: Филипп. Под крышкой квадратной шкатулки лежала маленькая зеленая подвеска, так мастерски и затейливо выполненная, что при определенном повороте перед вами появлялся полумесяц с женской фигурой, ее изящный силуэт тянулся вверх, словно она пыталась достать до верхнего острия полумесяца. В шкатулке лежала и визитная карточка ювелира с указанием названия, пояснявшего символику драгоценности: «Полинезийская богиня Хина и ее луна». Невольно глянув на лунный серп над стендом их внутренней экспозиции, Магали вспомнила, как подвешивала его, когда Филипп барабанил в дверь. От кулона с лунной богиней тянулась серебристая цепочка, вероятно, платиновая, судя по блестящему светлому металлу. Тонкое, как паутинка, плетение придавало цепочке такой хрупкий вид, что, казалось, она могла порваться от одного лишь неловкого касания ее пальцем.
– Он так сильно занят… поэтому попросил меня исполнить роль посыльного. Ему хотелось, чтобы вы обязательно получили это пораньше. Сказал, что сам зайдет позже.
Ему хотелось, чтобы она обязательно получила подарок пораньше – словно полагал, что она будет ждать от него поздравления с Днем святого Валентина?! И что она может обидеться, если он не поздравит ее? Разглядывая подарок, Магали покраснела как маков цвет.
Ей пришлось подавить желание запрыгать от радости, прижимая к груди драгоценную вещицу. Она позволит себе такую откровенность, но только в уединении.
– Так, значит, вы с ним?.. – Голос Грегори смущенно затих, и его взгляд вновь мечтательно затуманился.
Магали сдержанно взглянула на него, осознав, что еще вдобавок удалось только что сделать Филиппу. Попросив одного из своих шеф-поваров отнести ей подарок, он совершенно недвусмысленно предъявил на нее собственные права. Ее окатила волна, но – не знакомой ей воинственной ярости. Нет, это было совсем иное чувство. Скорее она пребывала в состоянии булькающего на огне шоколадного напитка, уже достигшего той идеальной густоты и соблазнительности, при которой его следовало немедленно снять с огня, дабы не испортить – проявлению истинной ярости мешало всеобъемлющее тайное удовольствие. Или, может быть, ее возмущение походило на кипящий карамельный сироп, золотистый и обжигающий, именно того накала, что так идеально – по словам Филиппа – удавался ему с четырнадцати лет.
А ей не удавался. Она вечно сжигала карамель, пропуская нужный момент.
– Вам стоило бы посмотреть, над чем он сегодня трудится, – доверительно произнес Грегори.
Он покачал головой. В очередной раз его глаза встретились со взглядом Клер-Люси, приглашая ее разделить его уныние.
– Или, может быть, не стоит, учитывая ваше настроение.
Глава 20
Филипп испугался. У него не шло из головы выражение лица Магали тем вечером, перед появлением тетушек, и он понял, что, возможно, совершил невероятную ошибку. Она могла запереться от него в неприступной башне, окружив себя морем глухой отчужденности, и тогда ему не помогут проникнуть к ней ни отмычки, ни соблазнительные пассажи, ни решительный приступ, придется искать единственный верный путь и запастись мощными веслами, чтобы целым и невредимым переплыть это безбрежное ледяное море.
В этот самый напряженный день года, когда от него требовались особенно впечатляющие творения, которыми невозможно пресытиться, когда мужчины уходят с работы пораньше и выстаивают в очередях, надеясь приобрести тот единственный подарок, способный порадовать сердце любимой… он пребывал в таком страшном смятении, что сдал все свои полномочия. Впервые в жизни в этот самый Валентинов день его сердце билось в безумной тревоге.
Он был настолько поглощен своим состоянием, что начисто выпал из оживленной кухонной сутолоки и не заметил даже, как стажер перевернул поднос с только что приготовленными пирожными, отчего по всему полу разлетелись ошметки взбитых сливок и фисташково-клубничных украшений. Впрочем, позже ему сообщили об этом несчастье. Но реакция его, к счастью стажера, была неожиданно вялой.
Заняв половину мраморного стола, Филипп с неистовым усердием взбивал белки. Вручную. И от этой напряженной работы на губах у него заиграла улыбка. Одному Богу известно, как ему хотелось выместить на чем-то вчерашний срыв! Да что там срыв – полный крах! Радужные надежды разбились всмятку, как украшения с нежных пирожных в руках бедолаги-стажера. Позор. Избавиться от этого убийственного ощущения не помогла и изнурительная тренировка утром в спортивном зале.
Он сыпанул в белки истертый в такую мелкую пудру сахар, что она взметнулась над его рукой легкой пылью, словно колдовское чарующее облачко. Постепенно введенные красители придали будущим меренгам ярко-алый цвет, напоминающий истекающее кровью сердце, но Филипп знал, что после выпечки они побледнеют до розового оттенка, и никто никогда не узнает, какая в них вложена сила страсти. Потом проверил на ладони миндальный порошок, стертый почти до состояния муки и оставляющий на пальцах ощущение бархатистой мягкости, смешал его с равным количеством сахарной пудры и добавил в алую массу.