– Хорошее начало, – заметил Огонь-Догановский. – И сколь тогда этому Савину годков было?
– Семнадцать или восемнадцать, не больше, – ответил Самсон Африканыч.
– Из ранних, значит, – сказал, ухмыляясь, «граф» Давыдовский.
– Раннее и не бывает, – ухмылкой на ухмылку отозвался Неофитов.
– Ладно, рассказывай дальше.
– А дальше – больше, – стал продолжать свой рассказ Африканыч. – Корнет Савин увлекся дочерью знаменитого балетмейстера Марусей Петипа, наделал массу долгов, вследствие чего попросился в действующую армию и принимал участие в Румынском походе. Затем сделался адъютантом великого князя Николая Константиновича, и тут произошло одно происшествие, в корне изменившее его жизнь. Дело в том, что однажды – а случилось это еще в семьдесят четвертом году – из спальни великой княгини Александры Иосифовны в Мраморном дворце пропали ризы с икон. Были они золотыми и серебряными, но главное, все осыпаны драгоценными камнями невероятной цены. А что значит – пропали? Похищены! Этим делом занялась полиция и жандармы. Они буквально рыли землю. И нарыли: оказалось, ризы с икон взял адъютант великого князя Николая Константиновича, корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Николай Савин. На дознании тот во всем признался и сообщил, что заложил драгоценности на кругленькую сумму в полмиллиона рублей. Но сделал он это не по собственной прихоти, а по приказу великого князя Николая Константиновича, которому и отдал всё. Дескать, великому князю вдруг срочно понадобились «живые» деньги, чтобы ублажить некую английскую или американскую танцовщицу по имени Фанни Лир…
– А что, так и было на самом деле? – спросил «граф» Давыдовский, очень внимательно слушающий рассказ Африканыча.
– Да кто его знает, – ответил Неофитов. – Зная корнета, вполне можно предположить, что на его руках осталось немало с того полумиллиона. Если вообще он что-то отдал великому князю, а не оговорил его.
– Славно. Так поступить с представителем августейшего семейства! – заметил Огонь-Догановский.
– А Савину было все равно, кого надувать: лавочника или великого князя, – ответил Африканыч. – Главное – надуть… Ладно, дальше рассказывать?
– Конечно! – поторопил его Ленчик.
– Хорошо, – резюмировал Самсон Африканыч и продолжил: – Несмотря на строжайшую секретность, с которой велось расследование кражи в Мраморном дворце, скандал этот со всеми подробностями все-таки просочился в гостиные Санкт-Петербурга. Чтобы его замять, великого князя выслали в Ташкент, где он женился на дочке полицеймейстера и затем благополучно помер через несколько лет в одной лечебнице для душевнобольных. Выдворили из империи и Фанни Лир. Корнета же Савина немедленно «попросили» из гусарского полка и «посоветовали» убраться из России как можно поспешнее, что он вскоре и сделал. Савин перебрался в Париж, где выдал себя за политэмигранта. Он купался в лучах славы и деньгах, его имя не сходило с обложек ведущих парижских газет, и я сам читал о нем в «Ля Газетт». Бывший корнет похвалялся тем, что был весьма близок к великому князю. Сам же Николай Константинович являлся в России якобы членом революционной партии, занимал в ней видный пост, и деньги ему понадобились вовсе не для капризной танцовщицы, а «на дело революции». И всю сумму он отдал революционной террористке Софье Перовской…
– Красиво, – снова подал голос «граф» Пал Иваныч Давыдовский.
– Интересное дело, – согласился Всеволод Аркадьевич.
– Бесподобно, – так выразил свое отношение к рассказу Неофитова старик Огонь-Догановский.
– Вскоре интерес к нему иссяк, – продолжал рассказывать про Савина Африканыч. – А вместе с ним улетучились и деньги. Кроме того, снова стали наседать кредиторы. Спасаясь от них, Савин уехал в Америку, продав перед этим две виллы, хозяева которых находились в отъезде, и подарив префекту Парижа арабского скакуна стоимостью двести тысяч франков. Скакуна он взял напрокат под залог своего несуществующего поместья в Швейцарии, и потом префект имел большие неприятности по этому поводу. Но Савин к этому времени был уже далеко, а именно в Сан-Франциско, и именовался уже русским графом, имеющим родство с французским и итальянским королевскими домами. Его и принимали как члена августейших фамилий, а останавливался он только в самых фешенебельных отелях, причем именно в тех нумерах, которые снимали короли и принцы. В Калифорнии он объявил себя посланцем российских финансовых кругов, весьма близких к императорскому дому. Дескать, прибыл в Америку на предмет размещения крупных заказов для строительства Транссибирской магистрали – мировой стройки века. Распределять заказы он намеревался среди крупнейших сталелитейных и машиностроительных корпораций и картелей после ознакомления с их продукцией и владельцами. Не стоит и говорить о том, что все столпы сталелитейного и рельсового проката, крупнейшие промышленники и виднейшие финансисты становились в очередь, чтобы засвидетельствовать свое почтение и быть представленными «графу». Тот охотно принимал всех желающих, еще охотнее принимал авансы за посредничество и явные взятки, раздавал гарантии и обещания, что скоро фирма взяткодателя получит от России невиданные доселе заказы, и жил припеваючи в почете и уважении. Когда же поток «ходоков» к нему иссяк, а вместе с ним и денежная река авансов и подарков в конвертах и без, «граф» Савин внезапно исчез. Так внезапно, что в нумере остался лишь запах его оде-колона. И стоптанные комнатные туфли из бархата, местами побитого молью. Промышленники и финансисты кинулись в полицию – найдите, мол, графа, он увел наши денежки. Но полиция бессильно разводила руками: «граф» будто дематериализовался, и нигде не находилось даже следов его пребывания, не говоря о нем самом. Отставной корнет Гродненского гвардейского полка вернулся в Европу. Но его тщетно искали в Лондоне, Париже, Берлине и Вене. Полиция с ног сбилась, разыскивая «графа». И не нашла. Ведь зная характер и привычки Савина, она никак не могла предположить, что отставной корнет будет скитаться по самым захолустным уголкам Европы, пока не окажется в Софии. Но граф очутился именно там. И вот здесь, как все поначалу казалось, он вытянул выигрышный билет всей своей жизни…
* * *И правда, это бесподобное мошенничество не имело аналогов.
То был пик карьеры афериста, а масштаб авантюры – международный. Впрочем, нет. Применительно к масштабу авантюры здесь уместно слово – мировой. Чего так жаждали вместе с Ленчиком все бывшие члены клуба «Червонные валеты».
В начале восьмидесятых годов Болгария являлась автономным княжеством, входящим в состав Османской империи. Отношения с Россией были натянутыми, если не сказать хуже. Никогда еще за всю историю русско-болгарских связей Россия и Болгария не были столь далеки друг от друга. Дипломатические отношения между двумя странами практически отсутствовали, и русский посланник хоть и проживал в Софии в здании российской миссии, однако занимался делами второстепенными и не определяющими политику двух стран-соседей. И все же Россия и Болгария тяготели друг к другу, как и их лидеры. А Турция уже навязла у всех на зубах…
Скрываться от полицейского преследования на Балканах – лучшего места было и не сыскать. И еще… Записываясь в гостинице в книге приезжих, отставной корнет Савин вдруг взял да и вывел твердой рукою:
«Великий князь Константин Николаевич»
Весть о том, что в Софию приехала августейшая особа, распространилась с неимоверной быстротой. В нумер к Савину, как это было в Сан-Франциско, штат Калифорния, становились в очередь. Это были как частные лица, так и представители разных организаций, желающие полнейшего примирения с Россией. С визитом в нумер к Савину встал в очередь и сам русский посланник, лично не знавший и не видевший вблизи великого князя Константина Николаевича. Они тепло обменялись рукопожатием, и отставной корнет сообщил посланнику (естественно, от имени великого князя), что хоть он здесь и находится как лицо частное, но цель его визита в Софию преследует и иные цели, которые пока он «сообщить не в состоянии». Посланник сделал понимающее лицо и, откланявшись, покинул столь высокую особу.
Пожаловал к великому князю и кое-кто из правительства княжества. Савин быстро нашел с ними общий язык, и ему устроили встречу с членом Регентского совета Болгарии господином Стефаном Стамболовым, готовящимся вот-вот стать премьер-министром.
В то время положение Болгарии было таково, что не займи она где-либо денег, ее экономика разойдется по швам, как трухлявый камзол. И, конечно, беседа самого влиятельного члена Регентского совета с великим князем затронула тему кредита.
– Могу, – заверил его отставной корнет. – Сколько вам надобно?
– Двадцать миллионов франков, – ответил Стамболов.
Пожаловал к великому князю и кое-кто из правительства княжества. Савин быстро нашел с ними общий язык, и ему устроили встречу с членом Регентского совета Болгарии господином Стефаном Стамболовым, готовящимся вот-вот стать премьер-министром.
В то время положение Болгарии было таково, что не займи она где-либо денег, ее экономика разойдется по швам, как трухлявый камзол. И, конечно, беседа самого влиятельного члена Регентского совета с великим князем затронула тему кредита.
– Могу, – заверил его отставной корнет. – Сколько вам надобно?
– Двадцать миллионов франков, – ответил Стамболов.
– Всего лишь? – улыбнулся Савин. – Я готов оказать вам такую услугу. Но взамен хотелось бы гарантий.
– Каких именно? – поинтересовался будущий премьер-министр.
– Контроль над эксплуатацией ваших железных дорог и разработка новых рудников, – без запинки сказал Савин.
– Мы можем это устроить, – ответил на это член Регентского совета.
Следует сказать, что Савин действительно пробил заем для Болгарии в двадцать миллионов франков. Через парижские банки. Причем так скоро, что в стране появилось мнение, а не спасет ли «великий князь» не только существующее правительство, но и всю страну с ее измученным народом?
«Спасет»! – все чаще и чаще стали утверждать члены Регентского совета Болгарии, смотрящие в рот Стамболову.
Нумер отставного корнета в гостинице превратился в настоящий департамент. «То и дело ко мне приезжали разные чиновники и курьеры, привозили целые кипы бумаг, планов, проектов и смет, – рассказывал со смехом своим товарищам по мошенническим делам отставной корнет. – Стамболов даже командировал в мое распоряжение чиновника Министерства финансов Грекова и переводчика, владеющего французским языком. Все присылаемые бумаги просматривались моим секретарем Висконти с помощью этих двух болгарских помощников, и мне составлялись для сведения меморандумы. Таким образом, я всегда был в курсе представляемых документов и проектов и мог поддерживать соответствующий разговор».
В один прекрасный день Савин был приглашен на аудиенцию к Стамболову. Разговор, как водится, шел о политике.
– Ваш престол вакантен, – сказал отставной корнет. – И вам надлежит как можно скорее найти кандидатуру, дабы избежать такого шаткого положения, в котором вы сейчас находитесь.
– Мы нашли эту кандидатуру, – ответил главный регент.
– Вот как? – удивился Савин, поскольку за месяц пребывания в Болгарии был уже в курсе всех событий.
– Да, – ответил Стамболов. – И теперь от согласия нашего кандидата зависит судьба всей страны.
– И кто же ваш кандидат? – поинтересовался отставной корнет без всякой задней мысли.
– Вы, – коротко прозвучал ответ.
Очевидно, Савин застыл в позе городничего из пьесы Гоголя «Ревизор».
– Да, да, вы, – улыбнулся Стамболов. – Я поэтому и пригласил вас, чтобы сообщить об этом…
«Я глядел на него, не будучи в состоянии что-либо ответить, – рассказывал позже своим приятелям Савинов. – Сначала я думал, что это шутка, но по выражению лица Стамболова убедился, что он говорит серьезно и что предложение его обдуманно».
Вот это номер! Мечта! Стать правителем страны – это ли не почетное завершение карьеры великого мошенника и авантюриста?!
Долго упрашивать корнета не пришлось. Он поломался для проформы, но так, самую малость. Ведь предложение первого министра Болгарии оказалось для него более чем неожиданным. И переварить его требовалось время…
Савин также дал свое согласие сделаться болгарским князем. То есть фактически – царем иностранного государства. Народное Собрание Болгарии вынесло вердикт – избрать. И отставной корнет был избран! Теперь оставалось только получить на то согласие султана Абдул-Гамида (чистая формальность), и отставной корнет Гродненского гусарского полка Николай Гаврилович Савин – володетель страны! Вряд ли даже граф Калиостро мечтал о таком!
Все испортил парикмахер, то бишь лучший софийский брадобрей, которого вызвали в гостиницу, чтобы привести высокого гостя в надлежащий вид для встречи с султаном. Дело в том, что этот парикмахер некогда работал в Петербурге и знал великого князя Константина Николаевича в лицо. И когда Савина усадили перед ним, брадобрей спросил:
– А где великий князь?
– Да вот же он, – указали на отставного корнета.
– Где? – переспросил парикмахер.
– Вот он, сидит перед вами!
– Передо мной сидит какой-то господин, – произнес брадобрей, с прищуром разглядывая Савина. – Но он не их высочество великий князь Константин Николаевич…
Отставной корнет едва успел уйти от полиции. Буквально за несколько минут до ее прихода он ретировался в неизвестном никому направлении, оставив весь свой багаж, «деловые» бумаги и надежду сделаться царем Болгарии…
* * *– Но суть не в том, господа, получилось или не получилось у великого авантюриста и мошенника сделаться болгарским царем, – сказал в конце своего рассказа Африканыч. – Суть в том, милостивые государи – и вы, надеюсь, со мной согласитесь, – что отставной корнет Савин вполне мог сделаться правителем страны. Как Дмитрий Самозванец, к примеру. Потому как он – фигура! Да и не это вовсе главное для афериста в его карьере – станет он царем или нет.
– А что? – спросил Ленчик, слушая последнюю часть рассказа Африканыча с раскрытым ртом.
– Главное в карьере афериста…
– Это вовремя смыться, – закончил за Неофитова Огонь-Догановский.
– Точно! – подтвердил Африканыч.
– Совершенно верно, – кивнул Долгоруков.
– Как дважды два, – резюмировал за всеми «граф» Давыдовский.
– А что с ним было потом? – после недолгого молчания спросил Ленчик. – С корнетом Савиным?
– Что потом? – раздумчиво переспросил Неофитов. – Ну, насколько мне известно, Николая Гавриловича видели потом в разных городах Европы. Причем в разном обличье: с бородой, без бороды, с бакенбардами, без оных… Он появляется, лихо прокручивает очередную аферу и исчезает. Работает всегда один… – Африканыч немного подумал, потом посмотрел на Ленчика. – Да ты не волнуйся, он не пропадет…
Какое-то время все молчали, переваривая рассказ Неофитова. Потом Всеволод Аркадьевич спросил:
– Так что ты там хотел предложить?
– Когда? – поднял на него глаза Африканыч.
– Еще до рассказа о Савине.
Неофитов непонимающе сморгнул.
– Ну, ты еще сказал: «Можно проверить наши возможности, как когда-то это сделал корнет Савин»…
– А-а, – протянул Самсон Африканыч и весело посмотрел на Долгорукова. – Да, это будет весело.
– Что за предложение? – спросил Огонь-Догановский.
– Предложение? – Африканыч обвел всех присутствующих взглядом. – Да, весьма интересное предложение.
– Говори уж, не тяни кота за… хвост, – вставил свое слово сын тайного советника.
– Хорошо, – согласился Неофитов. – Слушайте… Однажды, проживая какое-то время в Париже, Николай Гаврилович поспорил с одним знакомым банкиром, что ежели его высадят из экипажа на одной из центральных парижских улиц в одном исподнем и оставят так одного, то он через три часа вернется туда, откуда его увезли, одетым и с тремя тысячами франков в кармане.
– И что? – спросил Ленька.
– Ничего. Савин выиграл спор.
– Как?
– А вот так: вернулся во фраке, пошитом, словно на него, в цилиндре, и вынул из кармана новенький портмоне с четырьмя тысячами франков.
– Здорово! – воскликнул Ленчик.
– Здорово, – согласился Неофитов. – Не хочешь попробовать?
– Я?
– Ты!
Ленчик обвел присутствующих взглядом, потом ответил:
– Можно.
– Вот я это и хотел предложить, – произнес Африканыч. – Чтобы проверить наши возможности и разогнать застоявшуюся кровь. Я тоже буду в этом участвовать…
– Ты? – вскинул брови Огонь-Догановский, глядя на Неофитова.
– Я, – весело ответил Африканыч.
– В исподнем?
– В исподнем! И предлагаю это сделать всем остальным.
– Я пас, – быстро сказал Алексей Васильевич. – Староват я для таких-то делов.
– Хорошо. Ты будешь главный наш арбитр. И единственный. А как остальные? – посмотрел Самсон Африканыч на Долгорукова и «графа» Давыдовского.
– А что, я не против, – произнес после некоторого раздумья Всеволод Аркадьевич. – И в самом деле, разгоним кровушку…
– Я не хотел бы… – начал было Давыдовский, но Огонь-Догановский его оборвал:
– Все, так все!
– Но ты-то не участвуешь, – возразил ему «граф».
– Не участвую, – сказал Алексей Васильевич. – Но исключительно в силу возраста. Был бы я помоложе, не преминул бы, ей-богу…
На том и порешили: не далее как завтра, в девять утра, все четверо высаживаются на разных улицах города в одних портках и начинают «переламывать ситуацию», в которой оказались. На все про все им дается около пяти часов. Стало быть, к двум часам пополудни они должны вернуться в нумер Севы Долгорукова со всем тем, что им удалось добыть. Алексей Васильевич, как независимый и единственный арбитр, будет считать наличные деньги, добытые участниками этого «соревнования», и переводить в конкретные суммы одежду и предметы, которые они будут иметь с собой на момент возвращения. Победителем будет считаться тот, кто вернется в гостиницу наиболее обеспеченным в денежном выражении…