– Как это не было, когда было! – повысил голос Серафим. – А ваш внешний вид! Он говорит сам за себя. Вы же, простите, стоите передо мной в одних панталонах! И смеете говорить мне об отсутствии… известных намерений?
– «Известные» намерения у меня, конечно, были, но, как это ни прискорбно будет вам слышать, барон, как супругу вот этой дамы, все совершалось по обоюдному согласию, – произвел князь Щербатов последнюю попытку оправдаться перед «мужем» женщины, лежащей в неглиже на диване. – И никак иначе! – добавил он.
– Это так? – строго сдвинул брови к переносице «муж».
– Нет, не так, – просто ответила Ксения и принялась одеваться. – Да как ты мог подумать, милый?! Он повел себя просто как животное…
– Да как же… – Григорий Алексеевич захлебнулся в праведном негодовании, – как же «не так», когда именно «так»! Ну, скажите же ему правду, наконец!
– Я говорю правду, – спокойно ответила Ксения, что-то там себе зашнуровывая. – Вы затащили меня в нумер явно с преступными намерениями силой овладеть мной, чего едва не произошло. Спасибо тебе, – она с благодарностью взглянула на Серафима. – Ты подоспел как раз вовремя, милый.
– Ага! – воскликнул Серафим. – Слышали?!
– Она лжет, – выдавил из себя князь.
– Нет, ваше сиятельство, – сказала Ксения. – Я мужу никогда не лгу.
– Слышали! – снова вскричал Серафим, негодующе вращая глазами. – Моя жена никогда не обманывает!
Боже мой! Насколько наивны все эти простофили мужья! Более говорить, а тем более чего-то доказывать, было бессмысленно, да и незачем. Желание получить минутное удовольствие принимало весьма нехороший оборот. Сейчас этот муженек заявит в полицейское отделение о попытке изнасилования его супруги; она, стерва, подобное подтвердит, и тогда возьмут его, князя Григория Алексеевича Щербатова, потомка великого князя Черниговского, под белы рученьки и поведут в следственную тюрьму. Конечно, можно будет как-то извернуться, поднять старые связи, привлечь влиятельных родственников, чтобы помогли вытащить из кутузки, но это в любом случае позор! Потеря репутации. Пятно на всю оставшуюся жизнь. Как потом отмыться от этого? Нет, вовек не отмоешься…
Князь Щербатов осторожно посмотрел в сторону мужа стервы.
«А может, возможно как-нибудь договориться? – подумал он. – Все равно давать на лапу придется, так лучше уладить с её мужем»?
Григорий Алексеевич помедлил еще несколько мгновений, прикидывая в уме, какую надлежит озвучить цифру, и произнес:
– Я готов уладить возникшее между нами э-э-э… недоразумение… Пятьсот рублей ассигнациями…
– Что?! – хором воскликнули Серафим и Ксения. – Пятьсот рублей?
– Кхм… Восемьсот, – поправился князь. – Я хотел сказать, восемьсот рублей. Ассигнациями.
– Князь, – тоном до глубины души обиженного человека произнес Серафим. – Вы только что пытались нанести бесчестие моей супруге. А теперь вы наносите бесчестие мне, предлагая деньги… Никакие деньги не помогут смыть позор с нашей семьи, тем более такие мизерные, каковые вы пытаетесь предложить. Да еще в ассигнациях… Нет, я немедля иду в участок.
– Тысяча! – быстро сказал князь.
Серафим молча посмотрел, как супруга одевается, дождался, когда она полностью приведет себя в порядок и, взяв ее за руку, повел к двери.
– Пойдем, дорогая… А вас, князь, – даже не удостоив Григория Алексеевича взглядом, – я убедительно прошу не оставлять покуда своего нумера. За вами скоро придут из полиции…
– Позвольте, – вскричал князь Щербатов. – Сколько же я должен заплатить вам за то, чего не было? Десять тысяч, что ли?
Серафим приостановился:
– А вот сейчас, князь, вы назвали сумму, более приемлемую для того, чтобы уладить наши, как бы это сказать помягче… не совсем дружеские отношения. Возможно, – он сделал задумчивое лицо, – мы бы могли подумать над вашим предложением.
– Вы с ума сошли, – выдохнул князь. – За рандеву с вашей супругой я должен заплатить десять тысяч?! Да к тому же и рандеву, к слову сказать, не состоялось! Нет, это черт знает что!
– Я вам не сказал, князь, что вы должны заплатить десять тысяч, – заметил Григорию Алексеевичу Серафим. – Я сказал, что готов обдумать ваше предложение относительно десяти тысяч денежной компенсации за тот огромный моральный ущерб, который вы нанесли моей супруге и мне. И я, – Серафим жестко посмотрел в глаза Щербатову, – уже обдумал. Мы не согласны.
От удивления князь открыл рот. Этого он никак не ожидал. Сумма в десять тысяч рублей, пророненная им лишь в качестве примера, только что была отвергнута этим господином в пенсне с синими стеклами.
– Какая же сумма вас устроит в таком случае? – пробормотал князь, уже готовый отдать все, лишь бы эта ситуация поскорее разрешилась. О, в следующий раз, когда ему захочется приволокнуться за какой-нибудь юбкой, он, наученный горьким опытом, прежде сто раз подумает, а стоит ли это делать.
– Вначале я думал, что двенадцать тысяч могут как-то компенсировать те… неудобства, которые мне и супруге пришлось испытать при знакомстве с вами. – Серафим презрительно посмотрел в сторону князя Щербатова, хотел, видно, что-то добавить, но промолчал. – Теперь же, учитывая то, что вы и до сей поры не понимаете, какой моральный урон вы нанесли нашей семьей, моей дражайшей супруге и лично мне, я склонен думать, что только сумма в пятнадцать тысяч может хоть как-то – заметьте, хоть как-то – сгладить впечатление о вас. И позволить вам и далее проживать в беспечности, не имея никаких сношений с полицией… по крайней мере, по нашей инициативе.
С этими словами Серафим остановился и выжидающе посмотрел на князя. Ксения также бросала на Щербатова короткие взгляды, в которых сквозило презрение и явная издевка. Этот человек вполне заслуживал того, чтобы кошелек его стал легче на пятнадцать тысяч рублей.
– Это целое состояние… У меня нет с собой таких денег, – убито произнес Григорий Алексеевич, что означало согласие и полную капитуляцию. Он готов был заплатить, лишь бы все это поскорее кончилось.
– Это не наши проблемы.
– Но…
– Вполне достаточная сумма за причиненное бесчестие.
– Завтра утром я сниму деньги с банковского счета и передам их вам…
Серафим и Ксения переглянулись. Любая оттяжка времени в платеже грозила тем, что обманутый может опомниться, засомневаться и рассказать о случившемся своему поверенному. Чего допустить было нельзя. Юристы же – а народец этот в большинстве своем пройдошливый – сразу бы смекнули, что их клиента разводят, и в лучшем случае денег мошенникам не видать как своих ушей. А в худшем случае Серафиму и Ксении грозило бы непременное свидание с полицией.
– Нас это не устраивает, – заявил Серафим. – К тому же мы намерены немедля выехать из этой гостиницы. Извольте рассчитаться сию же минуту…
Вексель на пятнадцать тысяч, выписанный князем Щербатовым, они обналичили через несколько минут по открытии Учетно-Кредитного банка. Ксения стала богаче на пять тысяч, Серафим… Впрочем, лично на себя Серафим тратил совсем немного. Куда же шла основная выручка от совместных афер, Ксения точно не знала. Скорее всего, как она подозревала, основная часть их прибыли отдавалась Серафимом какой-то тайной организации, связанной с национально-освободительным движением в Польше.
После еще трех афер, окончившихся для махинаторов очень счастливо – они принесли Ксении доход в общей сложности в одиннадцать тысяч, – Серафим повез ее в Варшаву.
* * *Ах, Варшава! Старый и Новый город. Краковское предместье. Театр Вельки с большим (оперным) и малым (драмы) залами; великолепная Саксонская площадь, дворец Огинских, треугольная Банковская площадь архитектора Корацци и Королевские Лазенки с бельведером…
Варшава – город сорока наций, в котором можно было встретить и индийского брамина, постоянно тут проживающего, и татарского князя, считающего себя потомком хана Батыя, и немца со шкиперской бородкой и приставкой «фон», и резака-еврея из ветхозаветного рода Леви.
А еще Варшава была городом контрастов. Так, например, здешним генерал-губернатором в то время был Иосиф Владимирович Ромейко-Гурко, весьма заслуженный генерал; а его жена Мария Андреевна, урождённая графиня Салиас, прославилась тем, что однажды пыталась украсть в галантерейном магазине шёлковые ленты. Полицейский, вызванный владелицей магазина, арестовал владелицу, которую впоследствии приговорили к трём месяцам тюрьмы за оскорбление губернаторши.
Это был город Сократа Старынкевича, Президента Варшавы, более похожего на земского учителя, нежели на генерала и городского голову, и Францишека Костшевского. Последний не был из когорты власть предержащих, однако популярен был не менее, если не более, так как являлся завсегдатаем всех светских гостиных и самым востребуемым художником в городе. А еще Варшава была городом развлечений и удовольствий, куда съезжаются со всего мира прохиндеи и прожигатели жизни. В многочисленных светских салонах процветала клептомания, но подобное обстоятельство мало кого смущало. Словом, город-мечта для аферистов, мошенников и прочего разномастного жулья!
В Варшаве и частично в вольном городе Кракове Серафим с Ксенией прожили около трех лет. Первый постоянно отлучался на неделю, а то и две, и Ксения научилась обходиться без него. Чтобы не скучать без дела, она проворачивала аферы из перечня аферистки Соньки Золотой Ручки, с которой познакомилась здесь же, в славной Варшаве. Знаменитая мошенница не произвела на нее впечатления писаной красавицы, ибо таковой вовсе не являлась, однако Ксения так же, как и остальные, подпала под впечатление, которое производила Сонька. Она была неотразима по-особенному, а обаяние её было абсолютно безграничным, чем не однажды пользовалась знаменитая плутовка. Все время хотелось быть рядом с ней, общаться с Сонькой и слушать, как она говорит и что она говорит, хотелось просто слышать её завораживающий напевный голосок.
Именно от Соньки Ксения впервые услышала о московском клубе «Червонные валеты», объединившем лучших российских аферистов, кидал, надувал, мазуриков и мошенников. Привыкшая «работать» в гостиницах, Ксения переняла у Соньки ее аферу под названием «Гутен морген». Этот прием краж в гостиницах и меблированных комнатах, каковых в Варшаве было невероятно много, был прост и гениален одновременно. Он был придуман Сонькой еще на заре ее бурной деятельности и состоял в том, что надобно было проникнуть в комнату клиэнта и обчистить его до нитки, пользуясь тем, что тот крепко спит.
Проникновение в комнату особого труда не составляло, а время выбиралось самое сонное: четыре-пять утра. Обычно жертва не просыпалась, но ежели такое случалось, надлежало вскрикнуть от неожиданности, затем начать озираться и всяческим образом делать вид, что произошла банальнейшая ошибка нумером. При этом необходимо было обольстительно улыбаться и ежеминутно приносить извинения, после чего покинуть нумер, унося драгоценности и деньги. Лучше всего было выдавать себя за иностранку. Скажем, за француженку.
Если же жертвой вдруг обнаруживалась пропажа – один раз Капе-Ксении попался такой вот дотошный господин, не принявший извинений и тотчас принявшийся проверять наличие денег, часов и ценных бумаг, – надлежало сначала как-то нейтрализовать жертву. Для этого в ход шли женские хитрости и даже шалости, а затем клиэнт склонялся к мирному решению конфликта путем отдачи похищенного и самое себя. Ксении именно так и пришлось поступить: господин, мало того что вернул все похищенное, потребовал от нее отдаться не в совсем обычной форме.
Если бы Ксения была честной и чистой девушкой, каковой она являлась, проживая с отчимом в Подольске, клиэнт получил бы полнейший и безапелляционный отказ, а при настойчивом продолжении просьб заработал бы ногою чуть ниже пупка. Однако Ксения была уже не похожа на прежнюю Капу, поэтому предложение она приняла и обслужила его по полной программе, стараясь при этом и сама получить удовольствие (что, впрочем, не очень-то и получилось). «Жертва» произведенной компенсацией осталась вполне довольна и в полицию Ксению не потащила. Но подобный случай был, слава Богу, единственным. Все остальные заходы в гостиничные нумера по ночам и рассветам оканчивались тихо, мирно и с прибытком, иногда весьма ощутимым. О чем, естественно, Серафиму не сообщалось. А зачем?
Однажды ее хозяин отсутствовал около месяца, а затем вернулся с простреленной ногой. На все вопросы Серафим отмалчивался и лишь однажды, забывшись, пробормотал:
– Скалон, сука… Я его достану!
Ксения многого не поняла. И сделала для себя вывод, что некто Скалон, скорее всего, и прострелил Серафиму ногу, которая, кстати, долго не заживала. Доктор, приходивший к Серафиму, сообщил, что прострелен какой-то «центральный нерв» и полностью «здоровой» нога уже никогда не будет. Недели через полторы Серафим начал выходить, но заметно припадал на правую ногу. Легкая хромота так и осталась у него на всю жизнь…
В начале 1877 года парочка переехала в Москву. Здесь у Серафима были какие-то дела с подпольным комитетом польской боевой группы социалистов-революционеров, о чем Ксении, естественно, не сообщалось. Просто она сама научилась видеть то, что на первый взгляд незаметно, и слышать то, чего, не напрягаясь, никогда не услышать. Кроме того, Серафим хотел попасть на судебный процесс по делу клуба «Червонные валеты», к которым испытывал профессиональное уважение и неподдельный интерес, особенно после истории с продажей генерал-губернаторского дворца заезжему английскому лорду председателем клуба Павлом Шпейером, с которым Серафим был, кажется, знаком. Стать свидетелем судебного процесса по делу клуба «Червонные валеты» у него с трудом, но получилось. После чего они задержались в Москве на целых три года…
Глава 5 Почище «Черного Шелкопряда»
Ажитация, что происходила у здания Московского окружного суда в день начала процессуальных слушаний по делу клуба «Червонные валеты», была невиданной. Такого наплыва «зрителей» не наблюдалось даже тогда, когда три дня подряд с утра и до глубокой ночи шло судебное разбирательство по делу «Черного Шелкопряда» – мастера текстильной фабрики Льва Мировича Завруцкого. Этот господин (из бывших казанских мещан), возомнив себя пауком, оборачивал своих жертв (по большей части женщин) шелковой нитью, после чего они не могли ни вырваться, ни позвать на помощь. Да, собственно, это было бесполезно: несчастных жертв «Черный Шелкопряд» держал в подвале подвешенными за ребра на огромные крюки, на которые вешают говяжьи туши при разделке. Женщин он насиловал самым изощренным способом, практикуемым только на Ближнем Востоке и в Средней Азии, а затем, обмотав шелковой нитью, вешал на крюк; мужчин, изнасиловав подобным же образом, он убивал, расчленяя и складывая полученный продукт в бочки с солью. Что собирался он делать далее с этим «продуктом», ответить Лев Мирович так и не сумел. Возможно, есть…
С женщинами же Лев Мирович намеревался поступить иначе: изготовив из шелковой нити своеобразный кокон, он хотел сохранить им жизнь на какое-то время, чтобы они, по его словам, «успели превратиться в бабочек». Время от времени на одной из них Завруцкий разматывал нить, насиловал ее крайне изощренными способами, известными только по справочникам судебной медицины, кормил из ложечки и заворачивал снова. Словом, человек был явно нездоровый, что и было признано, к неудовольствию присутствующей на суде публики, ибо по закону Российской империи от 1845 года душевнобольных казнить смертию было нельзя, а народ требовал «повесить изверга». «Черному Шелкопряду» тогда присудили принудительное и пожизненное лечение в клинике для душевнобольных, хотя, по сути, его и правда надлежало повесить. Ну, какого дьявола переводить на такого изувера казенные деньги? Ведь его надобно кормить, обувать и одевать, да еще и лечить дорогущими лекарствами, которых не всегда хватает и на нормальных-то людей… Впрочем, говорят, в России нормальных людей в процентном отношении намного меньше, нежели где-нибудь в Англии, во Франции или даже Лапландии.
И это вполне может быть…
Одним словом, процесс по делу клуба «Червонные валеты» по ажитации, интересу и скоплению желающей попасть на судебное разбирательство публики оказался почище, нежели слушания по делу мерзопакостника «Черного Шелкопряда». Спрашивали даже «лишний билетик», добавляя, что имеют возможность вдвое (а то и втрое) переплатить за первоначальную цену. И это было очень знаменательно.
Два «билетика» на премьеру судебного разбирательства над «Червонными валетами» Серафиму удалось добыть с большим трудом. Ведь на этот судебный процесс, из-за огромного количества желающих, помимо брони для свидетелей и потерпевших, выдавались настоящие билеты, как, скажем, на премьеру какой-либо театральной постановки. Да и то сказать: только обвиняемых было сорок восемь человек, плюс свидетелей и потерпевших более двух сотен, да присяжных заседателей дюжина душ. Так что для публики число мест и правда было весьма ограниченно. Лишь счастливчики, в числе которых были Серафим и Ксения, стали обладателями «посадочных мест» в судебной зале, причем в четвертом ряду.
Таковой судебный процесс над элитой московского криминального мира по части афер, мошенничеств и надувательств происходил впервые. Шутка ли, из сорока восьми подсудимых тридцать шесть были выходцами из известных московских фамилий, из которых двадцать восемь «валетов» были вообще потомственными дворянами. Помимо прочего, в числе законопреступных дворян был даже, как сказывали сведущие, представитель одной из самых значимых российских фамилий – Долгоруковых. Мошенник, зовущийся Вольдемаром Аркадьевичем Долгоруковым, выдавал себя за племянника московского генерал-губернатора и широко пользовался этим, компрометируя его высокопревосходительство князя Владимира Андреевича.
Был ли «червонный валет» действительно племянником князя Долгорукова, или это была лишь ширма для проворачивания мошенничеств и надувательств, – слухи по Москве ходили самые разнообразные. Примечательным было то, что все Долгоруковы считали Вольдемара паршивой овцой, что указывало все ж таки на какую-то принадлежность «валета» к столь знаменитому княжеско-рюриковскому роду. Впрочем, «валеты» любили присваивать себе титулы и фальшивые имена, ибо это было необходимо в их мошенническом ремесле. На него-то, «князя» Вольдемара Долгорукова, Серафим и обратил свое внимание. Ему для какого-то дела нужна была масштабная фигура. И он ее отыскал в лице Долгорукова. Но вот для какого именно дела – того Ксения не ведала. И узнала об этом только через три с половиной года, когда Вольдемар Долгоруков вышел из Московского централа и поселился в Казани.