Я толкнула его локтем.
– Что? – раздраженно спросил он.
Я показала на свой рот. На его рот. На слова на странице. На мое ухо.
– Ты хочешь, чтобы я почитал тебе вслух?
Да, идиот. Почитай мне.
Он пожал плечами и начал читать. Его голос был таким же громким и четким, как у священника. Недаром мистер Джиллис так хвалил его за декламацию. В отличие от пастора Фрая Даррелл произносил слова со страстью, а не с осуждением.
– Возвел я очи мои к горам, откуда придет помощь твоя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю. Не давай поколебаться ноге твоей, и да не дремлет хранящий тебя.
На слове «нога» голос Даррелла дрогнул. Я опустила шитье и посмотрела на него. Он сглотнул и сердито и решительно продолжил.
– Вот, не задремлет и не уснет Хранящий Израиля.
Он остановился и посмотрел на меня. Его глаза повлажнели.
– Ты пошла в горы за помощью, Джудит?
Я не могла поверить. Откуда он знает? Как он узнал, что Фантом теперь моя?
Он снова склонился над книгой.
– Господь сохранит тебя, Господь – твой хранитель на правую руку твою. Днем солнце не сожжет тебя, ни луна ночью.
LXI
Потом, когда Даррелл улегся в постель, а мама отмеряла муку для завтрашней выпечки, я села за стол и при свече пролистала несколько страниц, вдыхая отдающий плесенью запах бумаги и водя пальцем по строчкам.
– У… Р… Е…К, у рек.
Такими темпами этот абзац я прочитаю только через неделю. Но что-то взяло меня за душу, когда Даррелл читал про солнце и луну над холмами. Я видела образы, видела цвета и чувствовала желание. Мне очень хотелось увидеть и почувствовать это снова. Даже если мне не удастся рассказать о них голосом, слова все равно будут звучать у меня в голове.
У рек…
Следующее слово было пугающе длинным. В – А – В – И. Вави? У рек Вави? – Л – О – Н – А. Вави и Лона. Вавилона. Память подсказала ответ. Я слышала это слово тысячи раз с церковной кафедры. Не Вави. Вавилон. Город рабства и греха.
У рек Вавилона. Что там произошло?
Мне обязательно нужно будет узнать, но позднее, так как мама повернулась и спросила, что я делаю. Я оставила Библию на столе и ушла в хлев.
LXII
На следующее утро я встала пораньше и, пока мама одевалась, прочла еще один абзац.
– У рек Вавилона, – прочла я с гордостью. – Там. «Т». Я вспомнила, что именно этот звук получался у меня всякий раз, когда я наедине с собой при помощи оставшейся половины языка пробовала произнести «Т».
– Там. М – Ы. Мы. С – Е – Л – И? – дело пошло легче. – И – З – А – П – Л – А – К – А – Л – И.
У рек Вавилона там мы сели и заплакали.
Я заметила, что Даррелл подглядывает за мной сквозь полуопущенные веки.
При звуке маминых шагов я взяла платье и нижнюю рубашку.
LXIII
Сегодня же вечером я снова пошла к Марии. Я шла в город мимо твоего дома, но даже не посмотрела, там ли ты. Мои мысли были заняты другим.
Мария мне обрадовалась. Некоторое время мы сидели и шили.
Потом словно молния ударила.
– Почему ты не разговариваешь, Джудит?
Моя рука с иголкой так и застыла в воздухе.
Я посмотрела на нее. Неужели она на самом деле меня об этом спрашивает?
Она внимательно вглядывалась в мое лицо.
– Ты же можешь, да? Вчера ты сказала «книга». Разве ты не пыталась сказать что-нибудь еще?
Я чувствовала, как мое сердце заколотилось, вспомнила мамино предупреждение, и то, какой стыд я испытывала, когда пыталась наедине с собой что-то промычать.
– Только, пожалуйста, не злись на меня, – сказала она. – Я так много об этом думала. Мы обязательно должны найти способ, чтобы ты заговорила.
Я и думать забыла про шитье. Я тщательно сложила губы, приготовилась и скрипучим голосом смертельно больного произнесла:
– Зачем?
Брови Марии поползли вверх, она схватила мою руку.
– Потому что мне хочется тебя узнать, – сказала она. – И остальным тоже.
У меня выступила испарина. Эта причина еще более веская, чем та, по которой я пыталась говорить с полковником.
– Они…. Шка-а-ли… – я должна была продумывать каждый звук, задействовать все мышцы лица и горла. За четыре года все основательно забылось, – я п-окята.
Мария протянула мне чашку с чаем, и я с облегчением спрятала за ней свой рот.
– Я знаю, что некоторые называют тебя проклятой, – сказала она спокойно. – Докажи им обратное.
LXIV
По дороге домой я тренировала простенькие звуки, которые у меня почти получались. Ма, мо, ме, Май. Ба, бо, бе, бу. Па, по, пу, пи. Губы перед каждым долго вспоминали движения.
Встретив за поворотом глуховатую Гуди Праетт с пустой сумкой, бьющейся при ходьбе о тощие бедра, я почувствовала желание попробовать.
– У тебя обязательно получится когда-нибудь, мисс Джудит, – констатировала она, оглядывая меня своими черными глазками, и постучала согнутым пальцем по подбородку. – Может, даже сейчас.
Я замолчала, стараясь собраться с мыслями. Я, как и любой другой, имела право ходить по этой тропинке. Но она пугала меня, как будто видя насквозь.
– Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, как меня найти, – сказала она, – а можешь сделать кое-что похлеще, чем просить помощи у Гуди Праетт.
Не имея возможности что-либо ответить, я поклонилась. Мне не нужна помощь. Она желает мне добра и очень мне нравится. По крайней мере, она меня не боится. Но даже имей такую возможность, я никогда бы не стала делиться секретами со старой сплетницей.
LXV
«У рек Вавилонских мы сели и заплакали, когда вспомнилось нам о Сионе».
Я тоже оплакивала у реки свой дом. Вернее, у ручья. Когда возвращалась домой после двух лет отсутствия.
«На ивах посреди него повесили мы арфы наши».
У меня нет арфы, зато есть воспоминания о Лотти и о счастливом детстве, проведенном на старой иве над рекой.
LXVI
– Теперь, когда Даррелл стал инвалидом, – сказала мне мама, – у нас больше работы, чем мы обе в состоянии сделать. И мне непонятно, почему ты позволяешь себе увиливать от нее, только чтобы посмотреть в книгу, которую ты и читать-то не можешь.
LXVII
– Я тут тренировалась, – сказала мне Мария в следующий раз, когда я к ней пришла. – Только не смейся, я вспоминала, какие звуки можно произнести без помощи… языка. Давай смотреть правде в глаза. Без языка. У тебя совсем нет или только кусочка? Открой рот, я посмотрю.
Никогда раньше я не встречалась с такими людьми. Правда, сейчас я к ней немного привыкла. Я открыла рот и высунула наружу то, что осталось от моего языка. Только потом до меня дошло, что у меня может плохо пахнуть изо рта.
Она придвинулась ко мне, взялась рукой за нижнюю челюсть и повернула так, чтобы свет из окна падал мне в рот. Она разглядывала меня с любопытством как доктор, не испытывая при этом никакого ужаса.
– Значит так, – сказала она, – я считаю, что, по крайней мере, частично речь к тебе вернется. Практикуясь, мы сможем сделать так, чтобы тебя понимали. А это уже кое-что.
Я не знала, что и думать. Я так устала изображать лицом то, что другие передают словами. Для тех, кто хочет читать в моем лице, каждое выражение как крик. Тогда с Авией Праттом моей защитой стало полное отсутствие выражения на лице.
Я медленно и неуклюже выговорила ответ:
– Я никог-а не бу-гу го-оить хо-о-хо.
Ее глаза внимательно вглядывались в мое лицо. Даже она меня не поняла. Потом она кивнула. У нее получилось.
– Кто, интересно, так сказал?
Я ударила кулаком себя в грудь. Я так сказала. Так скажет каждый, кто понимает, какой изящной может и должна быть речь.
– Я считаю, что тебе стоит попробовать. Чем больше ты будешь тренироваться, тем лучше получится, – ее глаза загорелись. – Мы с Леоном вчера ходили к Олдрузу. У них два малыша. Я наблюдала, как младший пытается говорить. Мама поправляла его, так он учится, так у него в конце концов получится. Почему бы и тебе не попробовать?
Я опустила голову. Меня разрывало от желания говорить и быть услышанной, заговорить однажды с тобой. Все это безнадежно. Мой голос будет всегда скрипучим и уродливым. Почему у меня не получится? Да потому, что у малышки Олдруз во рту маленький розовый язычок, а у меня – обрубок.
Мария схватила меня за руки.
– Здесь ты в безопасности, Джудит, – сказала она. – Просто попробуй, пожалуйста. Ладно?
Теперь я понимаю, почему ты не можешь – не мог – ей сопротивляться. Она бы и мертвого уговорила.
Я открыла глаза и посмотрела на нее и кивнула.
Она потерла руки.
– Скажи что-нибудь. Любой звук. Скажи «А»
Я смутилась и сглотнула, чтобы смочить горло.
– А, – это прозвучало так, как будто кто-то судорожно закашлялся.
– Правильно! Скажи еще раз! А.
Я послушалась.
Теперь медленнее:
– А-а-а-а.
Я произнесла медленнее.
– Теперь гораздо лучше. У тебя получился прелестный звук. И не пучь на меня глаза, я не вру. Теперь попробуй «о».
Она заставила меня произнести целую кучу звуков: гласных, произносимых без участия языка, взрывных, с использованием губ, горловых, образующихся в гортани. М-м, Уа, Ф, Ба, Ха, Па, Ва, Г, Л, Н. Губы болели от напряжения, горло стало сухим.
– А-а-а-а.
Я произнесла медленнее.
– Теперь гораздо лучше. У тебя получился прелестный звук. И не пучь на меня глаза, я не вру. Теперь попробуй «о».
Она заставила меня произнести целую кучу звуков: гласных, произносимых без участия языка, взрывных, с использованием губ, горловых, образующихся в гортани. М-м, Уа, Ф, Ба, Ха, Па, Ва, Г, Л, Н. Губы болели от напряжения, горло стало сухим.
Мария была в восторге и хлопала в ладоши.
– Видишь, что ты можешь делать?
Мне было приятно, что она так радуется.
– Да, – ответила я, – да, Ма-ия.
Она вскочила с места и обняла меня. Леон вошел в дверь на своих костылях и уставился на нас.
Когда наконец я засобиралась домой, по быстро наступающим сумеркам я поняла, что отсутствовала больше двух часов. Мама наверняка уже уснула. У меня устало горло, язык болел от напряжения. Но я шла как победитель. У меня есть друг. Когда я с ним говорю, он не пугается. Я называю ее по имени потому, что она первая обратилась по имени ко мне.
LXVIII
На полпути к дому, совсем рядом с тобой, я рискнула напеть мелодию. Для этого мне даже не нужно было раскрывать рот. Голос подрагивал в такт шагам. Мелодия приятно щекотала небо.
Я остановилась. Кто-то шел за мной. Я была уверена. Я пошла вперед, потом снова остановилась, шаги тоже прекратились, но когда я продолжила ходьбу, опять начались. Они были достаточно громкими, кто-то не собирался скрываться, но когда я оглянулась, то никого не увидела. Не нужно мне было петь. Я ускорила шаг. Наверняка это какой-нибудь припозднившийся ученик из школы. Один из одноклассников Даррелла. Мейтер или Хос. Пугать городскую немую – хорошее развлечение, она ведь не сможет пожаловаться твоему папочке.
LXIX
Занимаясь вечерними делами по хозяйству, я разговаривала с Фантом и Существом. Сначала я опять потренировала звуки. Г, К, Ф.
– Хорошая корова.
Потом смогла выговорить: «Фантом».
Животные удивленно уставились на меня и потянулись ко мне носами.
Я громко рассмеялась.
LXX
Мама уже ушла спать, а Даррелл все еще сидел за столом и читал, я села рядом с ним дошивать сумку. Когда мама уснула, Даррелл молча придвинул ко мне Библию. Он знал даже страницу, на которой я остановилась.
Мы молча переглянулись. Потом он смотрел, как я читаю. Он никому не расскажет.
LXXI
«У рек Вавилонских мы сели и заплакали, когда вспомнилось нам о Сионе.
На ивах посреди него повесили мы арфы наши.
Ибо там спросили нас пленившие нас о словах песен и уведшие нас – о пении: «Пропойте нам из песен Сионских»
Как споем мы песнь Господню на земле чужой?»
Я плакала, так мне стало жалко тех, кто попал в плен и под ивами над рекой под звуки арфы изливал свое разбитое сердце.
LXXII
Я проснулась рано утром, до того как приняться за утренние дела, пошла в лес по усыпанной опавшими листьями тропинке к папиному камню. Небо было розовым, солнце едва появилось над горизонтом. Оглядевшись, я убедилась, что я здесь одна.
Я залезла на камень, закрыла глаза и запела.
Мелодия была без слов, одни «А», да «О». Этой песне когда-то давно научил меня папа.
Сначала звук меня смутил, я оглянулась, как будто деревья могли стать моими критиками. Я хрипела и скрипела. Воздух кончался еще до того, как я начинала звук. Я сглотнула, сделала глубокий вдох и попробовала еще раз. Мягче, мягче. Немного лучше на этот раз.
Пусть тело твое отдыхает, говорил мне папа, когда мы приходили сюда попеть. Представь, что оно погрузилось в сон. Пусть не спит только мелодия.
Песня звучала все лучше и лучше. Теперь дыхания хватало на более долгий период. Но морозный воздух холодил горло.
Начни мягче, мягче. Я как будто слышала папин голос. На воскресных службах он был самым лучшим певцом в городе. Все это знали. Он всегда запевал.
Я попробовала снова. От удовольствия, которое мне доставляло пение, кожа покрылась мурашками.
Я закрыла глаза и пыталась представить, что тело спит и только мелодия пронизывает все вокруг. Я пела снова и снова, пока звук не стал легким, чистым и податливым. Что именно позволило мне получить такой звук после стольких лет полного молчания? Как я могла раньше прятать его?
Я пела, широко раскинув руки, глядя на верхушки деревьев, которые покачивал утренний ветерок. Мой голос был не похож на тот, которым я пела в раннем детстве.
Я спела новую мелодию, ту, которая звучала выше, чем прежняя. Я даже вспомнила слова. И хотя я не пробовала их еще произносить, мне не хотелось сдерживаться в такой момент.
Вскоре мне пришлось замолчать. Горло снова устало. В следующий раз, когда мне удастся улизнуть из дома, нужно будет опять попробовать. Я спрыгнула с камня, как со сцены, и повернулась к тропинке, ведущей к дому.
На ней стоял и смотрел на меня ты.
Я прикрыла рот рукой и зажмурилась.
Когда я снова открыла глаза, ты все еще стоял здесь, в изумлении глядя на меня, как будто не в силах узнать.
Я обошла тебя и со всех ног понеслась домой.
LXXIII
Утренняя работа показалась мне пыткой. Все делалось через силу и валилось из рук. Я раздавила яйцо и уронила его себе на ботинок. Вместо растопки притащила дрова. Мама ворчала, но я едва слышала ее голос.
За завтраком я намазала маслом обе стороны хлеба, мама снова на меня накричала. Даррелл громко хохотал, впервые за долгое время я услышала, как он смеется.
Меня распирало от гордости: Мария учит меня говорить. Моя голова заполнена музыкой. «О, Любовь, будешь ли ты всегда моим?»
Я не могу забыть, как ты на меня смотришь.
LXXIV
В дверь кто-то постучал.
Мама вытерла руки о фартук и натянула чепчик. Расправив плечи, она распахнула дверь. Освещенный утренними лучами солнца как посланник небес в дверях стоял ты.
– Доброе утро, миссис Финч, – сказал ты.
Мама едва заметно наклонила голову в знак приветствия.
– Мистер Уайтинг.
Я прижалась к стене, юркнув в тень от двери, и не могла отвести от тебя глаз.
– Как Даррелл?
Мама крепко сжала губы и ничего не ответила. Ради бога, мама, отвечай добром на добро! После всего что ты сделал для нас. Я съежилась от ее грубости.
И потом ты сказал:
– Могу ли я поговорить наедине с вашей дочерью?
LXXV
Тишина. Только солнечные лучи освещают дверной проем.
Если бы у меня был язык, он наверняка бы стал сухим как соль.
LXXVI
Мама не сдвинулась с места, лишь ее спина напряглась.
– Поговорить с моей дочерью? – «Поговорить» звучало с сарказмом. Сидя у мамы на коленях, мы учимся музыке, которая превращает слова в поцелуи или проклятия.
Мама толкнула дверь к стене. Я отпрыгнула, чтобы меня не ударило.
– Заходи, – сказала она равнодушно. – Она здесь. – Она кивнула в мою сторону и снова села за стол к ведру с окровавленными повязками. Она стирала их, вытаскивая по одной и отжимая.
Господи, дай мне сил!
Ты вошел в дом.
Для того чтобы пройти через дверной проем, тебе пришлось пригнуться, но, оказавшись в комнате, ты выпрямился и занял собой все пространство. В руках ты теребил шляпу с потеками пота.
Я заставила себя выпрямить спину, как мама, и сделала шаг вперед. Но вытянуть руку и дотронуться до твоей руки было выше моих сил. Только не при ней.
– Мне хотелось бы поговорить наедине, – ты обратился к маме, но смотрел на меня.
– Все секреты останутся при мне, – проговорила мама, мешая в ведре повязки, как суп. – Если тебе нужно что-то сказать, говори здесь.
Я была готова ее задушить. Я едва сдерживалась. Ты стоишь здесь, ты пришел за мной. Заметно, что я вся дрожу?
Видно, как ты расстроен, потрясен. Неужели ты можешь быть столь неуверенным в себе? Будь я на твоем месте, я бы не переставая любовалась своей кожей. Но, видимо, ни крепкие бедра, ни мускулистая грудь никак не могли помочь тебе справится с тем, что тебя беспокоило.
Ты мял в руках поля своей шляпы.
– Всего хорошего, – проговорил ты и ушел.
Я крикнула тебе вслед:
– Пого-и!
Мама захлопнула дверь и сердито посмотрела на меня.
LXXVII
Я смотрела в окно, как ты уходишь. Ты шел медленно, погруженный в свои мысли, и даже один раз остановился. Я подумала, что ты хочешь вернуться.
Но ты не вернулся. Я прижалась лицом к холодному влажному стеклу.
– Не бегай за ним, – мама швырнула мокрый ком одежды в бадью.
Больше до конца дня она не сказала мне ни слова.
LXXVIII
Вечером она целую вечность не могла угомониться. Она не отправилась спать, даже когда часы пробили полночь. Я закрыла глаза и дышала спокойно, притворившись, что сплю. Это было опасно, ведь несколько раз, проделывая подобные трюки, я на самом деле засыпала, пока ждала, когда мама уйдет к себе. Но сегодня ночью ничто не могло меня усыпить, ведь я знала – ты приходил именно ко мне, я целый день ломала голову, к чему бы это? Какой сладкой мукой было теряться в догадках. Сегодня я даже заставляла себя пожалеть Даррелла. Ведь я чувствовала себя такой живой!