Я не буду всего лишь костылем Даррелла. Я приняла решение. Если я должна остаться, мне нужно взамен кое-что полезное для меня самой. Я прокашлялась.
– Ты… – сказала я, его глаза расширились. – Ты в шко-у, и я в шко-у. Я кика… – это слово у меня не получалось, – я шиша…
– Джуди!
На его лица было такое удивление, ведь он не слышал моего голоса много-много лет!
– Я хочу чи-ать, – попробовала я снова. – Чи-ать. – Я вытянула остаток языка вперед. – Учиться чи-ать. Ты помошешь учится чи-ать.
Каждое произнесенное слово требовало полной концентрации.
Даррелл моргал глазами, как будто перед ним вдруг возник ангел небесный.
– Ты хочешь, чтобы я помог тебе научиться читать, – он был очень горд собой. Мой брат – гений. – Я видел, как ты пробовала, но Джуди, послушай, как ты говоришь?
Я уставилась на него. Он подался назад.
– Конечно, ты только начинаешь… Маме это не понравится?
Я покачала головой и пожала плечами. Маме осталось недолго устанавливать правила.
Он закусил нижнюю губу.
– Ей не понравится, что я буду ходить в школу, что я научу тебя читать.
Я снова пожала плечами.
– Ехли хочешь в шко-у, научи ме-я чи-ать.
Он кивнул.
Я сделала вид, что у меня в руках ручка и я что-то пишу.
– И писать.
Да.
– Ты не умеешь?
Я покачала головой.
Он медленно кивнул.
– Прошло столько времени, я сам немного помню, – потом его глаза загорелись. – Вот как мы поступим. Ты будешь отводить меня в школу и оставаться слушать. Ты станешь ученицей, как другие девушки. А дома вечером я буду помогать тебе, договорились?
Сидеть в школе целый день? Вдали от дома и от мамы?
– Да.
И чтобы скрепить нашу сделку, я толкнула его в сугроб.
Он упал и забарахтался в снегу. И лес с его голыми серыми стволами и ветками огласился его звенящим смехом.
VIII
Снег прекратился к вечеру. В белом небе появилось солнце, и дом среди сугробов казался теплым и уютным. Я сидела у огня, шила и вспоминала вчерашний вечер до снегопада. Мне казалось, что это было в другом мире, в другом веке, когда я бежала к тебе по опавшим листьям в одном пальто, накинутом на ночную рубашку.
Я вспомнила, как изменилась твое лицо, и задумалась о том, что могло это означать.
Нечаянно воткнув иголку в сухую и грубую кожу на суставе пальца, я долго разглядывала оставшееся отверстие.
IX
Как нам петь песнь Господню на земле чужой?
Если забуду тебя, Иерусалим, то пусть забыта будет десница моя!
Пусть прилипнет язык мой к гортани моей, если не вспомню тебя, если не поставлю Иерусалим в самом начале веселья моего.
X
Следующим утром я вышла на улицу с ведерком, с ног до головы завернутая в шарфы и шали. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы дверь открылась наружу, но в конце концов у меня это получилось. Я вышла и застыла на крыльце.
– В чем дело? – окликнула меня мама, спеша закрыть за мной дверь.
Я показала рукой на снег вокруг дома. Всюду были следы: спереди и сзади, у каждого окна. Даже в глубоких сугробах.
– Господи! – сказала мама, втянула меня в дом и захлопнула дверь.
XI
– Наверняка это Уайтинг, – заявила мама, глядя в окно сквозь задернутые шторы. Я постаралась, чтобы мое лицо осталось бесстрастным. Судя по отпечаткам ботинок, это явно не ты. Но размер следов, кому бы они ни принадлежали, впечатлял.
– Или кто-то из города, кому захотелось за нами понаблюдать, – добавил Даррелл.
– Бродяга какой-нибудь, он давно уже ушел своей дорогой, – мама посмотрела на меня, как будто я могла ей ответить. Она думает, что это мой любовник. Я тоже посмотрела на нее.
Надеюсь, что это просто городским мальчишкам захотелось пошалить, и ничего больше. У них одни шалости на уме.
Посмотрев внимательно в каждое окно, мама разнервничалась по поводу опасности и, видимо поэтому, решила отправить меня на улицу. Существо давно уже пора доить. Я пошла по снегу, покрытому толстой коркой, оставляя за собой смазанные следы. Те, чужие, выглядели гораздо более отчетливо, должно быть они были сделаны гораздо раньше, когда свежевыпавший снег еще был мягким и пушистым.
XII
Быстро покончив с делами, я принесла в дом все дрова, которые мне удалось отковырять из замерзшей груды. Работая, я без конца повторяла одно слово: «Мария, Мария». Для его произнесения нужны только губы. Только «Р» давалось с трудом, но я потренируюсь и смогу сказать это слово, как любой человек. Тот, кто его услышит, никогда не поймет, что у меня чего-то не хватает. После завтрака я снова закуталась и влезла в снегоступы Даррелла.
– И куда это ты собралась? – спросила мама.
– Мария, – сказала я, смакуя на губах новое слово и наблюдая за тем, как дернулось мамино лицо.
Ну и что она могла на это сказать? Ничего ужасного и дьявольского в том, как я произнесла слово «Мария», не было.
Я вышла на сияющий, в ярких лучах солнца снег.
Идти по сугробам в снегоступах было очень странно, ведь они были на три фута выше, чем мои ботинки. У меня слегка кружилась голова, я чувствовала себя курицей, падающей с насеста, при том, что насест был везде.
С такой высоты твой домик казался совсем маленьким среди сугробов. По привычке я посмотрела на твои окна, чтобы узнать, где ты, но вспомнила, что больше этого не делаю.
Мне ничего не оставалось, как пробираться по снегу в город. Снегоступы проламывали корку с барабанным звуком. Только птички, порхающие с ветки на ветку, добавляли цвета и движения в белое безмолвие.
В городе было уже не так безлюдно, несколько мужчин с санями и лопатами пытались проложить тропинки в снегу.
Мария тоже была на улице и чистила свое крыльцо.
Она работала не слишком ловко и явно осознавала это.
– Прости, – сказала она и посмотрела на свои ботинки. – Леон еще неважно себя чувствует, я должна это сделать, чтобы снег не превратился в лед.
– Дай, – сказала я, протягивая руку к лопате.
Она воткнула лезвие глубоко в снег.
– Что дай?
Это напомнило мне, как мама заставляла меня сказать «пожалуйста», когда я была совсем маленькой. Я рассердилась.
– Дай, – повторила я и показала на лопату. Если она и дальше будет издеваться надо мной, я больше не буду ей предлагать свою помощь.
– Дай мне, – поправила она меня. – Это звучит по-дурацки. Говори, как думаешь. Используй все возможности. Пробуй. Тяни язык!
Для букв «Н» и «Д» моему языку нужно дотронуться до внутренней стороны зубов, я знала, что так далеко он не дотянется. Она уже достаточно вывела меня из себя, чтобы я ей показала. Я вытянула обрубок языка вперед.
– Ай ме, – сказала я, стараясь не показать своего раздражения.
– Здорово! – широко улыбнулась Мария. – По-моему, у тебя слегка подучилось «Д». Попробуй еще раз. Резко оборви звук. Благодаря нашему говору мы все и половины «Д» не выговариваем.
Я нарочито старательно попыталась вытянуть язык и стала выглядеть как пьяный идиот. Я оглянулась, но никаких свидетелей, кроме сосулек, свисающих с крыши, не заметила. Чтобы выговорить звук, я тянула язык к зубам так сильно, что его свело, и максимально расслабила губы.
– Ай ме. А-ай ме. Д-аай ме. Да-ай мхне.
Мария вскрикнула и показала на мой рот.
– Вот видишь! Упражняйся. Упражнения – все, что тебе требуется. Ты никогда не выиграешь конкурс ораторского мастерства, но тебя начнут понимать, если ты будешь практиковаться. Вот тебе лопата. Ты ее заслужила.
Подмигнув, она протянула мне ручку и вошла в дом.
Я не знала, смеяться мне или бросить лопату и бежать домой. Дай мне. Дай мне. «Д-ай мхне». Это «Д» уже не спутать ни с какой другой буквой. Я еще и еще произносила эти слова. «Н» тоже стало получаться гораздо лучше, хотя и не так хорошо, как у Марии. С «Д» все оказалось чуть тяжелее, но и оно в конце концов получилось вполне приемлемо.
Мария вернулась со второй лопатой, и я ее простила.
– Д-ай мхне, – произнесла я.
Мы принялись чистить снег, и скоро наши лица оказались припудрены им как мукой.
– Давай подумаем, какие еще слова с буквой «Н» и «Л» ты можешь попробовать?
Я задумалась. Мне все время приходилось думать о движении обрубка языка. Я так боялась, что пущу слюни!
– Колени. – Слюни так и хлынули. Я вытерла губы и продолжила. – Низко. Нога. Лохадь. Лу… – Я почувствовала, как лицо, несмотря на снег, стало горячим.
Мария подмигнула.
– Все правильно. Можешь произнести его имя громко. Мне теперь все равно.
Я очень постаралась, чтобы на моем лице ничего не отразилось. Надо же так оплошать!
– Лу-ках, – произнесла я и пожала плечами, как будто это имя для меня ничего не значит.
– Леохн.
Мария улыбнулась.
XIII
Небо порозовело, я сказала Марии: «До хвидания». Она захлопала в ладоши. Мы так и не заходили к ней в дом, зато прочистили тропинку к дороге, к дровам и хлеву. Я настолько осмелела, что поцеловала ее в холодную от мороза щеку, она поцеловала меня в ответ. Как давно я никого не целовала?
Я заспешила домой. Руки и ноги промокли. Проходя по главной улице, я заметила в дверях своего дома Брауна, разговаривающего с Авией Праттом. Браун энергично кивал, слушая собеседника. Заслышав мои шаги, они обернулись. Никто из них не произнес ни слова, только член городского совета Браун слегка наклонил голову в знак приветствия. Я пробежала мимо них так быстро, как только могла.
Солнце светило мне прямо в глаза, и я заслонила лицо ладонью. Казалось, оно садится прямо на дом моей матери. Или твой.
Когда я проходила мимо него, ты стоял в дверях с охапкой дров в руках. Увидев меня, ты бросил дрова и побежал ко мне. Но в ботинках ты мог идти только по своим же следам, я же на своих снегоступах скользила как водомерка по ручью. Я шла, все время оглядываясь, а когда ты пытался посмотреть на меня, тебя слепило солнце. Твой нос был красным и мокрым. Наверняка и мой тоже.
– Джудит, – сказал ты, – пожалуйста, не убегай.
В надежде увидеть хоть одного прохожего, хоть Гуди Праетт, я обернулась. Без свидетелей ты без опаски можешь называть меня по имени, данному мне при крещении. Что ж, сегодня твой день.
Ты встал так, чтобы солнце не так слепило, и стал меня разглядывать. К счастью, я успела намотать шарф по самые глаза.
Ты вытер нос рукавом и сделал еще одну попытку.
– Вчера ночью… я просто не знал, с чего начать… Я не хотел…
Обычно я терпелива, когда мне приходится чего-то ждать, но сейчас солнце могло сесть раньше, чем ты закончишь свою мысль. Мне бы не хотелось еще раз оказаться на улице ночью.
– Д-ха? – «Х» было практически неслышно.
Ты так резко вскинул голову, что мне стало смешно. Как петух. Мне захотелось расхохотаться. На этот раз мне удалось тебя удивить. Это придало мне храбрости.
– Да, миштер Уайтинг? – Меня саму удивило, насколько чисто и похоже на обычную речь это прозвучало. Несмотря на некоторую странность, мой голос был мягким и приятным, слова звучали словно музыка. Звуки были совсем не грубыми. В голосе явственно слышались интонации, с которыми говорил мой папа, твоему отцу не удалось у меня этого отнять.
Ты снова вскинул голову.
– Ты говоришь. – Прости, но это прозвучало довольно глупо.
– Да, – кивнула я. Конечно. Ты был совершенно сбит с толку. Как забавно.
Я судорожно перебирала в голове звуки и слова, которые могла и не могла произнести, пытаясь придумать, как закончить разговор. Потом решила, что это не важно. Я больше не хочу тебе понравиться, поэтому как получится, так и получится.
Я слегка наклонила голову.
– Мое почтение, мистер Уайтинг, – так вежливо могло получиться только у мамы Марии.
И не оглядываясь, я пошла к маминому дому, за заснеженную крышу которого уже собиралось нырнуть заходящее солнце.
XIV
На воскресную службу я пришла пораньше. Мама с Дарреллом опять остались дома. Обычная отговорка про уход за больным все еще работала, но так не могло продолжаться целую вечность. Я пришла потому, что это было законом, но кроме того, мне нужно было послушать разговоры и посмотреть с моей задней скамьи на людей. Молитвы и проповеди меня не интересовали. И ты тоже.
Зато у Юнис Робинсон намерения не изменились. Под звон колоколов она просеменила по проходу и снова села напротив тебя. Наверняка перед тем, как войти в церковь, она щипала себе щеки. Ты вознаградил ее за муки своей улыбкой.
Твои волосы были тщательно расчесаны и блестели, лицо гладко выбрито. На черном пальто, сшитом к свадьбе, ни пылинки. Приглядываешь себе новую невесту? Надоело слышать проклятия от родственников Леона?
Впрочем, меня это не касается.
Горожане потихоньку собирались в церкви. Кузнец, Гораций Брон с женой Эллис, и как она умудрилась выйти за такого гиганта? Картрайты, старший и младший. Лавочник Эйб Дадди с женой Хепзибой. Кавендиши с шестью детьми. Вильям Солт, мельник, до сих пор не снявший траура по сыну Тоби. Уиллы, Робинсоны. Скамьи заполнялись. Лучи солнца, преломлявшиеся в церковных окнах, освещали помещение золотистым светом, как наутро после сотворения мира.
Руперт Джиллис, тощий школьный учитель, единственный, кто учился музыке, запел гимн. Остальные подхватили.
Пастор Фрай, чья хромота стала еще более заметна, поднялся на кафедру. Мне показалось, что и серебристой седины в его голове тоже прибавилось. Он выбрал одиннадцатую главу из Книги Притчей Соломоновых.
«Правда прямодушных спасет их, а беззаконники будут уловлены беззаконием своим. Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их. Правда непорочного уравнивает путь его, а нечестивый падет от нечестия своего».
В церкви стало тихо. Так тихо, что даже дети перестали хныкать. И мне очень не понравился взгляд пастора Фрая, обращенный на тебя.
– Из книги Плача Иеремии: «Отцы наши грешили: их уже нет, а мы несем наказание за беззакония их».
С места, где я сидела, мне была видна только твоя напряженная спина.
– Братья и сестры, среди нас жил обманщик, пьяница, погрязший в грехах. Несколько лет назад мы поверили, что он отправился к Создателю и ответил там за все, что совершил.
О, Лукас, уходи отсюда!
– Но оказывается, все эти годы он прятался, и совершал беззакония. Не поможет богатство в день гнева, только правда спасает от смерти. Он появился в день битвы, но как говорится в Библии: кто ищет зла, к тому оно и приходит. Его строптивость убила его. Не впадайте в ересь, называя его героем.
Мне до боли стало жалко тебя.
– Как сказано в книге Экклезиаста: «Ибо всякое дело Бог призовет к суду, над всем сокрытым в тайне – худым и хорошим».
Кто-то из опоздавших открыл заднюю дверь, в церковь ворвался и закружился морозный воздух. Я вдруг почувствовала, что вспотела. Это была всего лишь Гуди Праетт.
– Разве мы не нашли ответы на многие наши вопросы? Разве Господь не открыл нам правду о зле, которое мы терпели все эти годы? Воровство. Истязания. Отнятые молодые жизни. Калеки, – взгляд пастора Фрая уперся в меня. – От Господа нет секретов. Он все видит.
– Но многие из вас могут сказать: «Да, отец Фрай, но разве Эзра Уайтинг не пришел и не победил в этом бою ради нас? Так может показаться. Но послушайте, что сказал по этому поводу Господь: «В бедствии ты призвал меня, и я избавил тебя; из среды грома я услышал тебя, при водах Меривы испытал тебя»
Он громко захлопнул толстую церковную Библию.
– Женщины и другие члены семей, разве мы не молились об избавлении? Разве не ушли мужчины Росвелла в среду грома? Разве не стала наша река водами Меривы? Разве мы не доказали там стойкость нашей веры?
– Это Господь победил в войне, которую мы вели. Не грешник, которого он сделал орудием в своих руках и отправил затем на Страшный суд. Не делайте ошибок. Плюньте в лицо тому, кто называет добро злом, а зло – добром. И тому, кто скрывал беззаконие в своей семье, ибо Господь сказал, что грехи отцов падут на детей до третьего и четвертого рода.
Юнис выпрямила спину и отвернулась от тебя. Ты этого даже не заметил.
Пастор Фрай продолжал разглагольствовать еще добрых полчаса, потом прочел молитву и сел. Руперт Джиллис встал, чтобы дирижировать – пришло время петь еще один гимн, но на него мало кто смотрел. Большинство пялились на твою спину, а не на руки тощего школьного учителя.
После песни люди потянулись к выходу, но ты сидел как приклеенный на скамье. Прихожане скопились у выхода, переговариваясь и отряхиваясь от мокрого снега.
Пастор Фрай направился по проходу прямо к тебе. Увидев это, ты поднялся и зашагал к выходу так быстро, что полы твоего воскресного пальто развевались у тебя за спиной. Твой взгляд скользнул по шапочке Юнис, и в нем на мгновение промелькнула грусть. Ты потерял еще одну городскую красавицу. Потом ты увидел меня и сжал губы. Ты наверняка знал, что сегодня я одна тебе сочувствую. Ты растолкал сплетников и вышел на улицу. Остальные вывалили следом и остановились на ступенях.
– Лукас, что с тобой? – окликнул его Браун.
Ты повернулся. Твое лицо было мертвенно-бледным. Даже в церкви мне было слышно, что ты ответил.
– Разве мы рисковали жизнью не за справедливое общество, где вина должна быть доказана? Или мы ничем не лучше тех деспотичных королей, от которых скрылись сюда наши отцы?
Я посмотрела на пастора Фрая, стоявшего на крыльце с тростью в руке. Мы остались в церкви вдвоем. Он обернулся, увидел меня и пошел на кафедру собирать вещи.
XV
Я шла из церкви домой. Дул теплый ветер, ярко светило солнце. Снег стал мокрым и тяжелым, но все равно потребуется несколько дней, чтобы он полностью растаял. Судя по всему, сегодня ночью еще похолодает, и мне придется проснуться в холодной как лед кровати.
Я шлепала по густой снежной каше и, несмотря ни на что, испытывала от этого почти детское удовольствие.
Сегодня утром Марии в церкви не было. Леон сказал, что она неважно себя чувствует. То же самое он сообщил и пастору Фраю. Мне было жалко ее, но в то же время приятно, что Леон признал меня подругой своей жены. Неужели наша совместная чистка снега на нее так подействовала? Она ведь не привыкла к тяжелой работе.