LXVI
– Сбивай – не останавливайся, дочка, иначе твердого масла у тебя не получится, – частенько говорила она мне. – Руки и зад хорошей жены должны быть крепкими!
Я знаю, что у нее сильные руки. Крепкие сухожилия тянутся от запястий к локтям. Изредка мне удавалось увидеть ее кожу, пока руки порхали над работой. Зад оставался худым и крепким, она носила платья, размеру которых могла бы позавидовать молодая женщина, и в то же время ее ни в коем случае нельзя было назвать хрупкой. Она всегда была проворной и умелой. Вещи вокруг нее буквально оживали.
Когда-нибудь, думала я про себя, я стану такой же, как она.
LXVII
Мне хотелось попросить у нее прощения. За то, что я сбежала из дома, чтобы встретиться с Лотти. За то, что меня не было так долго и я причинила ей боль. За то, что папа заболел, разыскивая меня. За то, что она стала такой.
– Па-ти.
Услышав это отвратительное мычание, мама вздрогнула.
– Лучше молчи, – сказала мне она, – звучит по-идиотски.
Несколько дней она никому не рассказывала о моем возвращении, и даже Даррелла заставила молчать. Когда это стало невозможно держать в секрете, она отвела меня в сарай и сказала:
– Ты вернулась калекой. Бог знает, как такое могло с тобой случиться. Но в деревне будут тебя бояться. Люди скажут, что ты проклята. Некоторые мужчины могут захотеть воспользоваться этим. Я знаю, что несу ответственность за свою плоть и кровь, и буду тебя защищать. Но ты будешь меня слушаться и вести себя, как подобает девушке. Если я услышу про тебя хоть одно слово, которое заставит меня стыдиться – будешь спать здесь – с граблями и лопатами!
Где руки, которые обнимали меня, когда я возвращалась с прогулки? Где глаза, которые мне улыбались, глядя на испеченные мной кривые лепешки или неровные стежки на шитье?
– Ты меня знаешь, – сказала она, поднимая меня за подбородок, чтобы я посмотрела ей в глаза, – я – человек слова.
Преодолевая сопротивление ее пальцев, я попыталась кивнуть.
– Тогда ладно.
LXVIII
Он отослал меня обратно с такими словами:
– Я дважды пожалел тебя. Никому обо мне не рассказывай, иначе я взорву весь ваш Росвелл и отправлю прямиком к Господу в рай, куда все так стремятся.
LXIX
Никогда еще Росвелл не был так взбудоражен, как в тот день, когда все узнали новость: Джудит Финч вернулась домой, живая, но немая.
Мама пыталась прятать меня в доме, но Гуди Праетт пронюхала обо мне.
Приковыляв к нам с утра пораньше, она шестым чувством почуяла что-то странное. Правдами и неправдами она пролезла в дом, якобы на чашку желудевого кофе, отдернула занавеску и увидела меня на маминой кровати.
– Так-так, – сказала она, – да это же не кто иной, как малышка Джудит, которая так долго пропадала. И почему это вы держите такую хорошую новость в секрете?
Все было кончено. Что бы мама ни говорила, ей все равно не удалось бы заткнуть рот Гуди Праетт. Я была рада. Наконец-то мы можем выйти.
Весь день в дом шел поток любопытствующих, пока мама не отправила меня в кровать и не сказала всем, что я очень больна.
Ты тоже пришел этим же вечером с полей вместе с Джипом. Я вылезла из кровати, оделась и вышла на улицу посидеть.
Джип тут же подбежал ко мне, часто дыша, положил голову мне на колени. Он признал меня быстрее, чем ты.
Увидев, что я смотрю на тебя, ты остановился. Мне кажется, что ты испугался. Я помахала рукой, и ты подошел.
За два года ты превратился в настоящего мужчину. Я оглядела себя и осознала, что и меня они превратили почти в женщину. Вообще-то, я должна была убежать в дом от смущения и скромности, но не могла.
Два года я жила мыслями о тебе, и вот теперь ты стоял рядом, похожий и непохожий на самого себя. Как будто мы оба раздвоились: став взрослыми незнакомцами и в то же время оставаясь все теми же детьми.
Ты не мог заставить себя посмотреть мне в глаза. Ты наблюдал за Джипом, погнавшим по кустам кролика.
Я ждала, когда ты начнешь говорить. Интересно, почувствовал ли ты мое смятение?
– Хороший вечерок, – произнес ты после целой вечности.
Я оглянулась. Действительно, он по многим причинам был хорош.
– М-м-м, – ответила я.
Только после этого ты посмотрел на меня.
Мой голос заставил тебя повернуться. До тебя, конечно, уже дошли все новости обо мне. Я опустила глаза.
Но ты удивил меня.
– Я знал, что ты вернешься.
Знал?
Тогда ты знал гораздо больше, чем я.
– Люди говорили, что ты погибла, но я…
Я посмотрела на тебя, и наши взгляды встретились.
Что ты сказал, когда другие говорили, что я мертва, Лукас? Чего ты хотел?
Я слышала, как тяжело ты вздохнул, я почувствовала твою грусть. Интересно, мечтал ли ты когда-нибудь обо мне так, как я мечтала о тебе? Вот я вернулась, правда, не такая, как раньше.
– Я…
И все-таки как мило, что ты сожалеешь о том, что со мной случилось.
– Я рад, что ты вернулась.
И мы стали смотреть на двух голубей, которые гонялись друг за другом в небе.
LXX
После того как я вернулась, меня попросили прийти на городской совет. Остальных не пустили, чтобы не смущать меня.
Мама сидела на церковной скамье за моей спиной. Старейшины расположились на возвышении, а я в одиночестве на стуле перед ними внизу. Они придвинули ко мне маленький столик и дали бумагу, ручку и чернила. У меня живот подводило от страха. Их горящие глаза напоминали мне те, что я никогда не смогу забыть.
Помни, я дважды тебя пожалел.
– Мисс Финч, – сказал член городского совета Браун, – мы должны знать. Где вы находились все это время?
От смущения я крутила в руках ручку. Мои пальцы не знали, как ее удобнее взять. Я с трудом могла писать. Моим образованием занималась мама, которая и сама была не слишком грамотна. Она учила меня готовить, хозяйничать в доме, шить. Потом в Росвелл пригласили учителя из академии, но к тому времени меня уже там не было.
Я обмакнула перо в чернильнице и постучала им по краю.
– Не знаю, – написала я корявыми огромными буквами.
Браун продолжал:
– Вы не знаете названия места или не помните?
Не помню. Слова – как спасительная веревка, брошенная упавшему в колодец. Ими можно объяснить все.
Я печально покачала головой.
Они заерзали на стульях. Браун прочистил горло.
– Вы были лишены языка самым варварским способом, – сказал он. – Так кто же так надругался над вами?
Никакого сожаления в вопросе, правда? Отрезанный язык. Как сворованная сумка.
Я отодвинула от себя бумагу. Пусть я солгала, пусть согрешила, но я сделала это.
– Причинил ли этот человек вам боль каким-то другим способом?
Я окаменела, и, не отрываясь, смотрела на свои ботинки.
– Мисс Финч. Нам крайне важно знать. Вас никто не станет обвинять. Он лишил вас девственности?
Над головой нависали темные балки церковного свода, за спиной тянулись ряды скамей, там сидела лишь мама, которой тоже хотелось знать.
Нет, покачала я головой. Нет. Нет. Он не лишал меня девственности.
LXXI
Продираясь сквозь густые ветки, я поняла, что уже близко. Мое путешествие почти окончено, но самая трудная его часть еще не начиналась. Никогда не думала, что вернусь сюда по своей воле.
Вот она. Хижина. Я схватилась за дерево.
Это точно здесь. Она меньше, еще более ветхая. Или меня подводит память?
Над крышей вьется дымок. Он жив.
LXXII
Его нож воткнулся в дерево рядом со мной. Я упала на землю, съежилась и закрыла голову руками.
Дверь открылась, и я услышала приближающиеся шаги.
Я чувствовала, что он здесь, чувствовала, как на меня упала его тень.
Опустив руки, я посмотрела на него.
LXXIII
– Ты, – удивился он, поставил пистолет на предохранитель и вытащил из дерева нож. Он стоял против солнца, и его фигура казалась совсем темной. Я заслонила лицо рукой.
Он шагнул вперед и поднял руку с ножом. Я закрыла глаза. Я ясно увидела тебя, твои глаза с красными прожилками, побелевшие от гнева.
Я открыла глаза и встала. Он отступил назад. Ястреб испугался мышки, медведь – форели.
Он почти не изменился, только показался мне еще более высоким и сухим. Седая борода и волосы свисали почти до пояса. Тело стало еще более худым, но оставалось таким же жилистым и сильным. Время не победило его. В его мрачных, желтых глазах горело желание, ярость и стыд.
Взяв себя в руки, он оглянулся.
– Кого ты с собой привела?
Я покачала головой. Легкий ветерок, пробившийся сюда сквозь деревья, приятно холодил взмокшее тело. Он оглянулся вокруг, как будто ветер и шум подтверждали его подозрения о том, что я предала его.
– Что ты хочешь? – произнес он скрипучим голосом, поднимая ветки, оглядывая окрестности и пытаясь найти признаки засады.
Правило, которое установила мама, не может распространяться так далеко, к тому же он прекрасно знал, как звучит мой голос. Я попыталась сложить губы так, чтобы у меня получилось имя. «Вуках». При этих странных звуках меня саму передернуло.
Он нахмурился.
– Чего-чего?
«Вуках».
Он понял. Только чудовище, которое сделало чудовищем и меня, меня поняло. Он сдвинул брови.
– Лукас? Что с ним такое?
Я сжала воображаемый пистолет и сделала вид, что стреляю. Бам! Бам! Вуках. Жалкий звук, который из меня выходил, не имел ничего общего с твоим прекрасным именем.
– И что случилось с Лукасом?
– Въаги, – мне хотелось выть от бессилия. – Каабъи. Вайгха.
Он не понимал. Мне нужно заставить его.
– Вайгха! – закричала я. Горло, не привыкшее к такой нагрузке, начало болеть.
Враги! Корабли, война! Пойми же меня! Твой старый враг вернулся! Тот самый враг, с которым ты сражался много лет назад. Неужели это для тебя ничего не значит?
Смахнув слезы, я села на корточки и наклонилась к утоптанной в камень земле. Я хотела написать, но из-за паники не вспомнила, как это делается. Наверное, «я не знаю» было единственным, что я сумела накарябать.
Палкой я кое-как изобразила корабли, идущие по реке к Росвеллу.
Он смотрел на меня.
– Да я сделал из тебя художницу, как я посмотрю? – сказал он и хмыкнул. Это показалось ему смешным.
LXXIV
Я повернулась, чтобы уйти, но он схватил меня за руку.
– Погоди. Сколько кораблей?
Я пальцами показала, что три. Он кивнул и прищурился, что-то подсчитывая.
– Переселенцы.
Это был не вопрос. Я кивнула.
– Значит, они вернулись, чтобы уничтожить Росвелл. Как раз вовремя, – он скрипуче рассмеялся. – Мы же все время их к нам приглашали, разве не так?
Я протестующе замычала.
– Что, тебя потянуло погеройствовать?
Погеройствовать.
– Вуках!
Он пожал плечами, потом рассмеялся.
– Ты неровно дышишь к этому щенку? Уверен, что и ты ему нравишься, из тебя получилась славная девчонка.
Его жестокость попала в цель. Мы оба знали, что мое лицо самое невзрачное из невзрачных.
Я топнула по тому месту, где был нарисован Росвелл.
– Им нужна хорошая чистка, – сказал он. – Они не стоят того, чтобы их спасать. Какое тебе до всего этого дело?
Я постаралась, чтобы мое лицо не выражало ничего. Он наклонился и, обдав меня своим зловонным дыханием, прошептал:
– Почему-то я уверен, что они очень хорошо с тобой обращались.
Я по-прежнему старалась оставаться невозмутимой, но он-то знал, что его удар достиг цели. Отослав меня домой, он точно знал, как они будут ко мне относиться.
– Кто из них был добр к тебе? Назови хоть одного.
LXXV
– Посиди тут, – сказал полковник, – я согрею тебе чай.
Я замотала головой.
В стороне раздался какой-то грохот. Выстрелы не так далеко отсюда. Каждый из них может попасть в твою грудь.
Он понюхал воздух как голодный медведь и повернулся на звук.
– Ах! – Он услышал звук, которого так долго ждал, звук, как стрелка компаса для воина, которая всегда показывает на север.
Я тронула его руку и показала пальцем в направлении стрельбы.
Он покачал головой.
– Это не имеет ко мне никакого отношения. Лукас давно вырос и стал мужчиной. Он может сам за себя постоять.
Жестокость в его глазах лишь подтвердила его слова.
LXXVI
Какой же нужно быть дрянью, чтобы наплевать на собственного сына?
Он не пойдет. Ради тебя – нет. Ни из-за мести, ни из желания поохотиться.
Не могу сказать, что я ожидала чего-то другого.
Но я зашла слишком далеко, стоит ли мне продолжать? Я своими руками зажигаю костер, в котором сгорю как та французская девушка.
Два года, с тех пор как я вернулась, я наблюдала, как ты каждое утро открываешь дверь, как в твое горло льется холодная вода, слышала шорох листьев под твоими ногами, видела руки, направляющие плуг. Неужели все твои труды, вся жизнь прошли зря? Вся красота, которой ты украсил мою жизнь, так и останется неоплаченной.
Я схватила его за полу куртки.
– Иди, – сказала я ясно, – помохи Вукаху. Я буху с хобой.
Он повернул ко мне свое лицо, потер подбородок и оглядел меня с ног до головы.
– Если я выиграю для Лукаса его маленькую войну, ты останешься со мной?
Я не могла сглотнуть и лишь кивнула.
– В каком качестве?
Зачем он спрашивает?
Это слово у меня не очень получалось, но я его произносила сотни раз, когда думала о тебе.
Я прошептала его и сейчас.
– Повтори-ка снова, – потребовал он и, взяв меня за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза. – В каком качестве ты здесь останешься?
– Жена, – выговорила я так, как смогла.
LXXVII
Его глаза загорелись. Он облизал губы.
– Обещаешь?
Я не ответила, тогда он кончиком пальца дотронулся до кончика рукоятки ножа.
– Те, кто не выполняет обещания, данные Эзре Уайтингу, обычно плохо кончают.
Я со страхом подумала о твоей маме, удалось ли ей найти счастье в любви?
– Это же касается и их семей.
Мама.
Что я наделала?
Я содрогнулась.
Но было поздно отступать. Поздно искать помощи в другом месте. Вот почему я пришла сюда.
Я кивнула и показала рукой на реку.
– Ихи!
Ухмыльнувшись, он стал торопливо собираться. Должна ли я себя чувствовать польщенной? Из-за угла хижины он вывел кобылу. Раньше ее тут не было. Она была серая в яблоко и очень красивая. Я не слышала, чтобы у кого-то в городе украли кобылу. Я ласково гладила ее по носу, пока он запрягал небольшую повозку. Как лошадь протиснется в щель, ведущую сюда?
Он исчез внутри хижины и вернулся с какими-то тюками и банками, упакованными в мешки, которые он перекинул через плечо. Он надел ремень с ножнами, котелком, кремнем и другими приспособлениями, назначения которых я не знала, но от этого не выглядевших менее зловещими. Он погрузил на повозку ящики с порохом и ружья. Внутри оставалось еще много, но повозка была уже под завязку полна.
Его движения стали стремительными, он чуть не дрожал от возбуждения. Меня качало от слабости и омерзения.
Он встал на пень, чтобы сесть в седло, и повернулся ко мне.
– Ты со мной?
LXXVIII
Выстрелы слышались в нескольких милях от нас.
Он спасет тебя, если захочет. Если ты еще жив.
Пусть это будет моей жертвой, моим костром. Я не слышала ангельских голосов, мне и твоего было достаточно.
LXXIX
Я сидела перед ним, и его немытое тело прижималось ко мне. Я изо всех сил сдерживала рвотные позывы.
Он направил кобылу к единственному выходу из долины, который я знала. Мы пробирались на север сквозь заросли кустарника и деревьев к сланцевой стене. Я перестала дышать. Здесь не было никакого выхода. Возможно, какой-нибудь юноша, способный лазить по скалам, и смог бы его найти, но не животное. Но лошадь перешагивала с уступа на уступ, таща за собой маленькую дребезжащую тележку по едва видной тропе. От ужаса я закрыла глаза. Она оказалась проворней, чем коза.
Мы пустились рысью. Я открыла глаза. Вы вышли. Потрясающее животное!
До реки оставалось едва ли полмили, но каждую секунду мы рисковали опоздать. Издалека все еще были слышны звуки, они пугали меня, но не внушали надежды. Бой продолжался. Скорее всего, подоспело подкрепление. С каждым выстрелом я все яснее представляла себе битву, я видела лицо Даррелла, маму, пригибающуюся к земле и вытаскивающую раненого с поля боя. Боже мой, где бы ты ни был, пусть это будешь не ты.
LXXX
Вытащи меня из этого седла, избавь от сделки!
«Все, что угодно, только не это», – невольно повторяла я в такт шагам.
Нет. Я рада, что еду к месту боя. Мне нечего бояться, кроме возвращения.
LXXXI
У меня была еще одна подруга, дочь кожевенника, Эбигейл Паулинг. Спокойная девочка, похожая на меня. Мы часто играли с ней в куклы. Однажды я даже сшила на ее куклу платье и шляпку.
Вернувшись домой, я захотела ее увидеть. Я думала, она простит мне мое мычание и попытается меня понять ради нашей прошлой дружбы.
Я нашла ее на пастбище, она приглядывала за овцами. Мы долго оглядывали друг друга, удивляясь, как сильно годы нас изменили. Она поправилась и округлилась, но ее глаза не желали меня узнавать.
Я, как умела, назвала ее по имени, она в ужасе отпрянула.
Я пыталась сказать: это всего лишь я. Просто меня покалечили, и все.
Она убежала, оставив своих овец без присмотра.
Я вернулась домой, ожидая, что мама будет сердиться. Но Эбигейл так и не осмелилась сказать родителям, что проклятая девочка пыталась с ней заговорить.
Больше я ее никогда не видела. На следующий год она умерла от лихорадки.
LXXXII
– Здесь и остановимся, – сказал он, – будет в самый раз.
Потянув за вожжи, он толкнул меня локтем. Я слезла, он за мной. Звуки боя смешивались с ревом реки, проходящей через ущелье.
– Привяжи ее и принеси мешки.
Меня раздражало то, что мне снова приходится выполнять его поручения, но сейчас не время для капризов. Я двигалась быстро. Он выгрузил из тележки ящики и мешки, присел на корточки и начал тщательно перемешивать в деревянной миске ингредиенты.