Он промолчал.
— Ага! — закричала я торжествующе. — Знаешь! Вы сначала спите с кем попало, а потом вас убивают их ублюдочные родственники! Такие же ублюдочные, как они сами, эти ваши шалавы!
— Хочешь, я приеду?
— Не хочу! Езжай лучше к той девке в баню и посмотри ее паспорт! Нет ли у нее какого-нибудь братца? Или папы? Или у нее у самой пистолет в сумочке? Одни твои часы стоят дороже, чем вся ее жизнь! Не боишься?
Он повесил трубку.
Я швырнула телефон об стенку.
Проверила — работает.
Вадим перезвонил через десять минут.
— Надо дать его данные мусорам. Ты узнала адрес? Не факт, что он живет там, где прописан.
— И что? Мы уже это проходили. На суде водитель откажется от своих показаний. А кроме водителя — у них ничего нет на него.
Вадим поинтересовался, как его здоровье.
— Нормально уже. Ходит, все двигается, все работает. Но только ходит он в пределах своей квартиры. Я же не могу дать им роту охраны, чтобы сопровождать все его семейство по Москве.
— Значит, ты не хочешь? — уточнил Вадим.
— Нет.
Я позвонила водителю.
— Я нашла Вову Крысу, — жестко произнесла я вместо приветствия.
Казалось, он ждал этого звонка.
— Что я должен делать?
— Ничего. Просто потерпеть еще немного.
— Да я ничего. Вот мама только…
— Совсем чуть-чуть, — пообещала я.
Я возьму у Алекс «осу». Она пробивает насквозь с расстояния трех шагов.
Я спустилась в столовую. Алекс, как всегда, сидела на диване с журнальчиком.
— У тебя «оса» с собой? — спросила я небрежно, заглядывая в заварочный чайник.
— Зеленый с клубникой, только что заварили. С собой.
Я кивнула.
— Оставь мне. И… У тебя сегодня выходной. Алекс внимательно посмотрела на меня.
— Спасибо… Я только машину хотела отвезти на мойку. Ты куда-то ездила ночью?
Я что-то промычала и вышла.
Почему-то мне казалось, что я должна одеться во все черное: черные джинсы, черный свитер, черная куртка и черные кроссовки.
Я сказала Алекс, что помою машину сама.
Она проводила меня тревожным взглядом.
Я ехала по залитой солнцем дороге, и мне было невероятно обидно. И жалко себя до слез. Потому что все остальные ехали на работу, на свидания, в рестораны, в гости. По крайней мере, так это выглядело со стороны.
Я чувствовала каждый квадратный миллиметр «осы» в своем кармане. Каждый квадратный миллиметр давил на меня своей тяжестью. На светофорах я дотрагивалась до нее рукой.
Я подумала, что мне надо поупражняться в стрельбе.
Пляж на Никольской горе был самым подходящим местом. По крайней мере, в марте.
НИ ОДНОЙ пустой бутылки в радиусе пятидесяти метров не оказалось. Я достала из багажника канистру с незамерзающей жидкостью. На всякий случай вылила жидкость. Соорудила из снега небольшой пьедестал. Поставила канистру. Заледеневшими пальцами взяла пистолет. Его пухлое брюхо и короткий ствол удобно разместились в ладони.
Выстрелила.
Руку отбросило назад. Железная пуля пролетела насквозь, швырнув канистру далеко в сторону, и разнесла в щепки угол деревянной будки, в которой летом продавали билеты.
Плечо болело. Похоже, я его вывихнула.
Испытания прошли успешно.
Я немного побуксовала на льду и выехала на Рублево-Успенское.
Я каждую минуту хладнокровно убивала Вову Крысу.
Он стоит передо мной, рассматривая меня, как вчера в «Шопарде»; я медленно поднимаю вытянутую руку. В руке — пистолет. Прикидываю расстояние — и нажимаю курок. Секунду переживаю случившееся, и опять: он стоит передо мной; я медленно поднимаю вытянутую руку…
Зазвонил телефон.
Я хотела не отвечать, пока не произведу очередной выстрел, но звонки сбивали меня, я бросила «осу» на сиденье и достала телефон из сумки.
Звонила Катя.
— Ты где? — спросила она грустно.
— В машине.
— Едешь куда-нибудь?
— На Бабушкинскую… Мы обе помолчали.
— А ты что? — спросила я, стараясь показаться естественной.
— У моей мамы рак.
— Да ты что?
Катя тихонько заплакала в трубку.
— Успокойся, тебе нельзя нервничать, у тебя ребенок. — Я понимала, что говорю глупость. Кто решил, что шестинедельный зародыш важнее, чем семидесятилетняя мама?
— Твой где?
— В командировке. Жизнь важнее смерти. Друзья важнее врагов.
Он никуда не денется от меня, этот Вова Крыса. Он обречен. Он обречен с той самой секунды, когда задумал убить моего мужа. Из-за каких-то паршивых акций. Она сказала, у него нет денег. Значит, ничего не вышло с этим предприятием. А Серж мертв, ублюдкам типа Вовы надо сначала знакомиться с женами.
Катина мама умирала.
Единственное, чем Катя могла помочь ей, — это привозить в больницу обезболивающее. Но как раз с этим была проблема. Его выдавали строго по рецептам и в том количестве, которого категорически не хватало. Никакие деньги не могли помочь.
— Неужели? — не верилось мне. Катя беспомощно разводила руками.
— Ничего нельзя сделать. Какой-то бред.
— А по тройной цене?
— По десятерной невозможно. Мне стало страшно.
— Знаешь, что она сказала? За неделю до того, как узнала… что у нее рак?
— Что?
— В жизни, как в плохой книге, важны только начало и конец.
При других обстоятельствах пафосность фразы могла бы меня смутить. Катя заплакала.
— Ее конец ужасен! Ты не была там! Не видела… И я совершенно ничего не могу сделать, понимаешь? Я могу купить ей весь этаж, всю эту больницу, всех врачей и нянь на год, на десять лет! Понимаешь?! Но я не могу сделать так, чтобы ей не было больно!
Я накапала Кате валерьянки и выпила ее сама.
— Мне не давай, — сказала Катя, — я уже второй флакон пью за эти дни.
— Как твоя беременность?
— Гормональная недостаточность. Но живот уже не болит, а это хороший знак.
Она снова заплакала.
— А у нее болит… Может быть, в эту самую минуту у нее болит…
Я поехала домой, когда Катя легла спать. Было четыре утра.
Я заснула в ванной, прямо на розовом кафельном полу, свернувшись клубком.
Через три часа я открыла глаза.
Хотелось молиться.
Я обреченно думала о том, что надо встать, взять пистолет, поехать на Бабушкинскую и застрелить Крысу. Эта мысль засела в моем сознании, она витала в воздухе, она заполнила собой все пространство, как некая концентрированная субстанция, и отгородила меня от остального мира. Она была как стена, и я билась об эту стену головой.
Меня тошнило, болел живот, затылок, руки и ноги. Еще болели почки, печенка и селезенка. Сердце не стучало, а скреблось. Наточенными граблями.
Я молила бога вернуть мне Сержа. Пусть со Светланой. С ребенком. С двойней, с тройней, с любовником-гомосексуалистом, с… Все равно. Лишь бы он был. И иногда, хотя бы раз в год, дарил мне один день своей жизни — например, на Восьмое марта, — и я бы проводила этот день, крепко его обняв и не отпуская никуда-никуда.
И дышала бы его запахом. И умирала — один раз в год — от счастья.
Я машинально достала с полки какие-то вещи. Оделась. Если бы меня спросили, во что, я не смогла бы ответить.
Взяла с сиденья «осу» и положила в сумку.
Выехала со двора и включила дворники. Выключила.
Слезы застилали глаза, я вытирала их руками, держала руль, вытирала снова.
Я хотела быть маленькой девочкой. Я хотела к маме. Господи, как же я не хотела никуда ехать! Я устала. Скорее бы кончился этот кошмар!
Я останавливалась на светофорах, не замечая их. Я привычно обгоняла машины, даже не удосуживалась взглянуть на зеркала.
Я лила горькие слезы, и прохожие с интересом разглядывали меня через окно. А я разглядывала их — нет ли среди них краснощекого лица с белобрысым ежиком. Тогда эта пытка закончилась бы скорее.
Я свернула во двор Светланы в состоянии, близком к помешательству.
У ее подъезда стояла «скорая» и два милицейских газика.
Я поднялась наверх, не смея поверить в свое предчувствие.
В квартире были люди, в основном в форме или в белых халатах. На том месте, где стояла раньше Машкина кроватка, вернее — Сережина, белым мелом по ковролину был очерчен человеческий силуэт в причудливой позе. Неподалеку от него — сгустки томатной пасты, как в рекламе «Балтимор». Кровь, конечно.
— Кого убили? — спросила я всех сразу, и все сразу обернулись ко мне.
У меня попросили документы.
— Кого убили? — настойчиво повторила я.
— Судя по правам — Молчалин Владимир. А вы ему кем приходитесь?
— Жена. — Я начала рыдать в голос. Мне дали воды.
Я всхлипывала и завывала. Но мне становилось легче.
Я совершенно не беспокоилась о том, как выгляжу.
Эта была истерика. Я понимала это, но остановиться не могла.
Какая-то женщина в форме, с отвратительным цветом волос, успокаивала меня. Она гладила меня по спине, а я плакала, обнявшись с ней.
— Все образуется, — говорила она устало, — время лечит, поверь мне. У тебя все еще будет хорошо.
Я слушала ее и постепенно успокаивалась.
— Тебе есть куда поехать? — спросила она. Я кивнула.
— Ты езжай. А мы тебя потом вызовем, ладно? Через несколько дней.
— Ладно, — послушно согласилась я. Зазвонил мой мобильный.
— Ответь, — посоветовала мне женщина, — тебе лучше сейчас не оставаться одной.
— Алле. — Мой голос прозвучал глухо и равнодушно.
Это был Вадим.
— Где ты? — спросил он настороженно.
— На Бабушкинской.
Я кивнула женщине в форме и вышла вместе с телефоном.
— Какого черта ты там делаешь? — закричал он на меня, пожалуй, первый раз в жизни.
В отличие от него, я не стала бросать трубку.
— Тебя кто-нибудь видел? — спросил он через минуту своим обычным тоном.
— Да. Все, — ответила я немного капризно. За меня так давно никто не переживал, что я специально дразнила его.
— Давай пообедаем вместе? Нам надо поговорить.
Я согласилась. Через два часа на «Веранде».
Мы ели тартар из тунца и лосося. Потом я заказала бефстроганов с картофельным пюре. На десерт у меня был торт «Наполеон», который пекла то ли мама, то ли домработница одного из бывших учредителей «Дачи».
— А кто его убил? — спросила я Вадима. Он пожал плечами.
— Убийца. — Таким тоном, словно ответил на вопрос: «Сколько будет дважды два?»
Я внимательно посмотрела на него и промолчала. Конечно, Вадим мне ничего не расскажет. Ну и хорошо.
— Я не предполагал, что ты можешь оказаться там в такую рань.
— Я сказала, что я его жена. Он удивленно поднял брови.
— Не знаю, — я улыбнулась, — так получилось.
— Они будут тебя искать. Я, конечно, все улажу, но мне нужно время.
— О, боже! Опять? — Я чуть не подавилась картофельным пюре.
— Тебе лучше уехать. На месяц, на два…
— Какой ужас! — проговорила я потому, что подобные сцены видела в кино не однажды: «Вам необходимо покинуть город в течение двадцати четырех часов…»
Лично я никакого ужаса не испытала. Я позвонила в ЧОП, пока Вадим разговаривал с какими-то своими знакомыми.
— Снимай охрану! — весело объявила я.
— Поймали?
Я что-то пробормотала и повесила трубку.
— У тебя деньги есть? — поинтересовался Вадим.
— Есть.
— Позвони Дудиной. Сегодня пятница, не позже понедельника тебе надо улететь.
Дудина занималась организацией отпусков для всего Рублево-Успенского шоссе.
— Ты уверен, Вадим? — заныла я. Он ласково улыбнулся.
— Если будет совсем скучно — позвони, прилечу тебя развлекать.
Дудина сказала, что в выходные поставить визу нереально, а без визы улететь можно только на острова. Или в Турцию.
Я вспомнила про турецких аниматоров и отказалась.
— А в понедельник? Можно ведь утром поставить визу?
— В Европу — нет. Дорогая, это просто невозможно. Дай мне хотя бы три дня.
— Наташа, мне надо улететь в понедельник. Чтоб было тепло и самолет первым классом.
— Только это? Больше никаких условий? Я пожала плечами.
— Только это.
— Тогда улетишь. Собирай вещи. Вечером позвоню и скажу пункт назначения.
Вадим посмотрел на часы и извинился.
— Мне пора.
Я решила остаться. Заказать себе бокал красного вина и спокойно подумать обо всем.
Мы расцеловались с Вадимом, избегая смотреть друг другу в глаза. Я хотела сказать ему что-то хорошее, хотя бы просто «спасибо», но он не дал мне такой возможности: быстро развернулся и вышел, даже не помахав рукой на прощание.
Я позвонила водителю. Сказала, что они больше не нуждаются в охране. Он хотел спросить о чем-то, но по моему сухому тону понял, что вдаваться в подробности по телефону я не собиралась. Я от души поблагодарила его и извинилась за все неприятности, которые мы ему доставили.
Я уже попросила счет, когда сквозь стеклянную входную дверь увидела Лену под руку с Олежеком.
— Надеюсь, мы не соперницы? — шепнула Лена мне на ухо.
— Только если ты не претендуешь на титул «Московская красавица-2004», — ответила я, и Лена радостно рассмеялась.
Олег вызвался проводить меня.
— Я влюбился в твою подругу, — сообщил он. Я изобразила улыбку.
— Не волнуйся, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — я про тебя ничего ей не расскажу.
Я кивнула. Он, наверное, ждал от меня подобного же ответного жеста, но я промолчала.
Интересно, где они познакомились?
Мне позвонил брат водителя. Сказал, что хочет поговорить и приедет в понедельник в офис.
— О чем? — вежливо спросила я.
— Ну, как… — он замялся, — вы же понимаете…
— Я не понимаю.
— Наша мама… она…
— Я улетаю в понедельник. Вам привезет деньги женщина по имени Алекс. Всего вам доброго.
— Я улетаю, — сказала я Алекс. — Надолго.
— Возьми меня с собой. — Она умоляюще посмотрела на меня.
— Я подумаю, — пообещала я.
Она по— дурацки щелкнула каблуками и радостно улыбнулась.
«Я улетаю», — подумала я и поняла, что эта мысль мне приятна.
Мне устроили пышные проводы.
Собрались все, кроме беременной Кати. Состояние здоровья ее мамы не улучшилось. Она умирала.
Олеся церемонно приглашала всех на свое венчание. В Иерусалиме. В православном храме, конечно.
Кира была без собаки, потому что от частых перекрашиваний у Блонди началась перхоть и ее невозможно было взять на руки.
Ее муж так и не вернулся. Кира мечтала о том мгновении, когда он снова появится в ее доме.
— Я дам ему по роже, — обещала Кира, — а потом ударю в пах.
Лена была счастлива своим новым романом с Олежеком. В ее ушах сверкали шопардовские сердца — его подарок в честь недели их знакомства.
Вероника наконец приняла своего мужа таким, каков он есть, и перестала расстраиваться из-за его частых отлучек. Также она перестала грозить ему разводом или милицией. Он в свою очередь перестал с ней драться.
Мы пили шампанское в «Грине» на Кутузовском. Ресторана дороже найти в Москве невозможно, но зато и публика соответствующая. У меня была золотая дисконтная карта — двадцатипроцентная.
— Девочки, у кого в Думе кто-нибудь есть? — спросила Вероника заплетающимся языком. — Нужен законопроект об управлении автомобилем с шестнадцати лет. В присутствии взрослых.
— Зачем? — удивилась Олеся.
— Игорь дочери на шестнадцатилетие машину дарит, а прав-то у нее нет…
— Девочки, с кем это Оля? — отмахнулась от Вероники Лена и показала глазами на хозяйку спортивного магазина, любительницу пластической хирургии.
После последней операции ее груди разъехались в стороны так, что мешали рукам свободно висеть вдоль туловища Она немножко стала похожа на штангиста в среднем весе перед выступлением.
Оля была с мужем одной нашей приятельницы.
— Никакой он ей не муж, — возразила Олеся, — они не расписаны.
— Какая разница! — возмутилась Кира. — У них же ребенок! Девочки, давайте с ней не поздороваемся!
Мы завели оживленную беседу и, когда Оля проходила мимо нашего стола, якобы не заметили ее. Одна только Олеся исподтишка ей улыбнулась и кивнула.
В девять мы засуетились. Через два часа у меня был самолет. В Индию.
— Я нашла тебе потрясающее место, — сообщила мне Дудина в пятницу вечером, — «боинг», первый класс, лететь всего шесть часов, погода отличная — умеренная жара, гостиница великолепная, SPA, и — недорого. Я слушала с замиранием сердца.
— Индия, — выдохнула Дудина, — визу мне поставят в понедельник утром. Счастливого пути.
Я боялась летать, и Лена дала мне имован — специальное лекарство от страха в самолете.
— Правда, его с алкоголем не рекомендуют, — произнесла она между прочим, — немного действует на память. Можешь одно и то же рассказывать несколько раз. Но ты же спать будешь?
Лена потянула меня за рукав, потому что я отправилась в зону VIР. Посадка на мой самолет уже началась.
— VIР тебе никто не заказывал. — Лена тяжело выговаривала слова и поглядывала на палатку с алкогольными напитками. Мы решили, что успеем выпить в баре еще по бокалу вина. Потом еще по бокалу.
Когда я шла на посадку, мое имя уже объявляли по громкоговорителю.
Первый класс был полон.
Мой сосед заказал себе коньяк, даже не дожидаясь взлета.
Я смотрела из иллюминатора на бегущие огоньки взлетной полосы, и все, связанное с Москвой, становилось далеким и неважным.
Разрешили отстегнуть ремни, и я перевела сиденье в горизонтальное положение.
— Может быть, коньяк? — предложил мой сосед.
Я подумала секунду и вернула сиденье обратно.
Мы пили коньяк и мило болтали. Я рассказывала ему про Индию все, что успела прочитать за выходные в путеводителе.
Стюардесса разбудила меня, когда самолет шел на посадку.
— Доброе утро, — сказала я соседу, стараясь не дышать на него перегаром.