Я уже рѣшилъ уйти съ бала, какъ вдругъ, невдалекѣ отъ себя, увидѣлъ нѣчто совсѣмъ мнѣ незнакомое и меня заинтересовавшее. Это была пара — мужчина подъ руку съ дамой. Онъ… но я сразу даже глазамъ своимъ не повѣрилъ, до такой степени необычна и дика была эта фигура. Человѣкъ довольно высокаго роста, худой, съ длинными руками и ногами, лѣтъ сорока, а можетъ и больше. Гладко выбритое измятое лицо: длинные волосы по плечамъ, сильно вылѣзшіе кругомъ лба и уже, посрединѣ головы, съ значительной плѣшью. Можетъ быть, и даже вѣроятно, человѣкъ этотъ въ молодости былъ красивъ, но, очевидно, безпутная жизнь до времени исказила его, а главное, онъ производилъ впечатлѣніе какой-то маски.
Одѣтъ онъ былъ въ черный фракъ съ длиннѣйшими фалдами; бѣлое гофрированное жабо покрывало всю грудь его, и изъ-подъ рукавовъ фрака, чуть не на четверть аршина, до половины кисти рукъ, болтались такія-же гофрировки. Всѣ его пальцы такъ и сверкали сомнительными брильянтами. По жилету, на двѣ стороны, была выпущена толстая золотая цѣпочка, и цѣлая коллекція брелоковъ такъ и звенѣла при каждомъ его шагѣ. Шелъ онъ необыкновенно гордой и величественной походкой, сложивъ тонкія, безцвѣтныя губы въ презрительную мину, полуопустивъ вѣки выцвѣтшихъ, оловянныхъ глазъ. Вообще вся его фигура, походка, нарядъ представляли смѣсь высокомѣрія, чванства и комизма.
«Что-же это за скоморохъ? — подумалъ я. — Откуда онъ взялся?… Вѣрно какой-нибудь пріѣхавшій давать здѣсь представленія чревовѣщатель, фокусникъ, профессоръ бѣлой магіи»…
Но я мгновенно совсѣмъ забылъ о немъ, взглянувъ на его спутницу. Эта была очень молоденькая женщина, самое большое лѣтъ девятнадцати. Противуположность ея съ тѣмъ, кто велъ ее подъ-руку, поражала своей невѣроятностью. Назвать ее хорошенькой было слишкомъ мало — мнѣ давно не приходилось встрѣчаться съ такимъ симпатичнымъ, милымъ, граціознымъ и изящнымъ созданіемъ. Она ровно ничего не сдѣлала для того, чтобы поднять и оттѣнить свою красоту. Нарядъ ея былъ очень, очень скроменъ. Темное, изъ лѣтней дешевой матеріи платьице, кое-какъ сшитое, могло-бы испортить почти всякую фигуру, но ее — не портило, а напротивъ — только еще болѣе выдѣляло стройность ея таліи, гибкость движеній, прекрасную форму плечъ.
Бѣлокурые густые волосы были скручены въ низкоположенную косу, прикрѣпленную большой черепаховой гребенкой. Ни браслета, ни брошки, — ничего, одна красная ленточка на нѣжной, будто изъ севрскаго фарфора шеѣ, да маленькій букетикъ живыхъ цвѣтовъ у корсажа. И все-же она казалась сказочной Сандрильоной передъ всѣми этими шустрыми дѣвочками и «адамовыми головками», Глаза большіе, голубые, съ длинными рѣсницами и мечтательнымъ, какимъ-то идеальнымъ выраженіемъ.
Я не замѣтилъ въ ней смущенія, неловкости, робости, но чувствовалось въ ней что-то странное, что нельзя было отъ нея оторваться. Однако, всего страннѣе, всего непонятнѣе было то, какимъ образомъ такое созданіе появилось подъ руку съ этимъ скоморохомъ, профессоромъ бѣлой магіи.
Вотъ они прошли мимо меня.
— Ты должна танцовать! — разслышалъ я его хриплый голосъ.
— Зачѣмъ?.. Уволь!.. Зачѣмъ я танцовать стану? — прошептала она, останавливая на его чванномъ, противномъ лицѣ свой чудный взглядъ.
Что-же въ этомъ взглядѣ?.. что это? Неужели любовь?.. Да нѣтъ, быть того не можетъ! А въ голосѣ мольба, и страхъ… почти отчаяніе.
Я забылъ о жарѣ, обо всемъ, слѣдилъ только за ними. Онъ заставилъ-таки ее танцовать, и она кружилась по залѣ то съ однимъ офицеромъ, то съ другимъ. Потомъ произошло что-то странное: я увидѣлъ на лицѣ ея внезапно вспыхнувшую краску, а затѣмъ мертвенную блѣдность. Она подошла къ «чревовѣщателю». Я рядомъ съ ними, явственно слышу — она шепчетъ дрожащимъ голосомъ:
— Громко, вѣдь… всѣ слышали… она сказала, что съ такими какъ мы нельзя быть въ одной комнатѣ… Уведи меня… я не могу больше…
— Когда я, наконецъ, отучу тебя отъ этихъ пошлостей! — отвѣчаетъ онъ раздраженнымъ полушопотомъ. — Ты пойми, мы должны быть выше всего этого!
Но выраженіе ея лица такъ было краснорѣчиво, вся она такъ трепетала, что онъ все-же сдался. Онъ взялъ ее подъ-руку и направился къ выходу изъ залы.
Я послѣдовалъ за ними.
VI.
Ночь была душная и совсѣмъ темная. Нѣсколько жалкихъ фонарей, поставленныхъ въ паркѣ на громадномъ разстояніи другъ отъ друга, были зажжены, очевидно, съ цѣлью раздражать больныхъ и здоровыхъ. Эти фонари наглядно указывали на то, что гдѣ-нибудь, въ какомъ-нибудь благоустроенномъ паркѣ, свѣтло, и люди не принуждены подвигаться среди кромѣшнаго мрака, рискуя на каждомъ шагу свалиться въ оврагъ, выколоть глазъ какимъ-нибудь сучкомъ, и вообще свернуть себѣ шею. Но я хорошо изучилъ всѣ дорожки парка, да и до дому было недалеко.
Не въ такомъ, однако, положеніи оказались «чревовѣщатель» и его спутница. Они медленно двигались передо мною, останавливаясь на каждомъ шагу и соображая. Вотъ онъ споткнулся, чуть не упалъ и крикнулъ:
— Однако, чортъ возьми, этакъ мы живыми до дому не доберемся!.. Да и гдѣ домъ, куда теперь?.. И спросить-то не у кого!
Я, конечно, рѣшилъ придти имъ на помощь.
— А вы въ чьемъ домѣ живете? — спросилъ я.
Онъ назвалъ домъ.
— И я тамъ живу, — сказалъ я. — Идите за мною.
Путешествіе наше было окончено, хотя и медленно, но благополучно. Мы добрались до освѣщеннаго корридора и, когда я остановился у своей двери, оказалось, что «чревовѣщатель», мой ближайшій сосѣдъ. Комнаты наши рядомъ и отдѣляются только тонкой стѣною. Тогда я сообразилъ, что утромъ кто-то перебрался въ это, до сегодня незанятое, помѣщеніе и что я уже слышалъ, возвратясь съ утренней прогулки, хриплый и недовольный голосъ новаго сосѣда.
— Такъ и вы тутъ! — съ необычайной важностью выпрямляясь передо мною, въ то время какъ его спутница проскользнула въ двери, произнесъ онъ. — Ваша фамилія?
Я назвалъ себя.
— Та-акъ-съ!.. — протянулъ онъ. — Ну, а меня… вы, конечно, знаете?
Я даже смутился, откуда и какимъ образомъ я могъ знать его?
— Нѣтъ, до сегодня я не имѣлъ удовольствія васъ видѣть, — сказалъ я, стараясь не улыбнуться.
— Странно, я — Лидинъ-Славскій…
Невозможно выразить ту важность, съ какою онъ произнесъ эту фамилію. Ну, совсѣмъ какъ-бы онъ мнѣ сказалъ: «я Бисмаркъ», или, по меньшей мѣрѣ, «Фердинандъ Кобургскій».
«Лидинъ-Славскій?! что это такое?.. — соображалъ я. — Дѣланное имя… вѣрно, актерское прозвище». Лидинъ-Славскій — какъ-будто я что-то такое слышалъ, но что именно, не могъ вспомнить. Однако, я видѣлъ ясно, что если признаюсь въ своемъ невѣжествѣ, то создамъ себѣ въ немъ непримиримаго врага, а мнѣ этого, хотя-бы ради его спутницы, не хотѣлось.
— А, очень пріятно! — проговорилъ я.
Онъ покровительственно пожалъ мнѣ руку.
— Такъ вы меня никогда не видали, ни въ одной изъ моихъ ролей? — повидимому, съ очень искреннимъ, изумленіемъ вдругъ воскликнулъ онъ.
Теперь я вспомнилъ. Да, конечно, Лидинъ-Славскій, это провинціальный драматическій акторъ, имя котораго еще недавно попалось мнѣ въ какой-то газеткѣ.
— Я живу въ Петербургѣ,- постарался я извиниться. Но и это не вышло.
— Да я игралъ и въ Петербургѣ… въ «Клубѣ взаимнаго вспоможенія»… шекспировскія и шиллеровскія роли, — объявилъ онъ. — По, можетъ быть, вы искусствомъ не интересуетесь?
— Напротивъ, я очень люблю театръ.
— Пріятно слышать. Такъ вотъ что, сосѣдъ: теперь еще не поздно, зайдите ко мнѣ, побесѣдуемъ, разопьемъ бутылку; я привезъ съ собою недурное вино…
Благосклонность послышалась въ его голосѣ.
Я хотѣлъ сказать, что мнѣ пора спать, что я лѣчусь и вина не пью, но я вспомнилъ прелестное и загадочное лицо его спутницы, и вмѣстѣ съ нимъ вошелъ въ его комнату. Это была такая же комната, какъ и моя. Въ ней никого не оказалось. Та, ради которой я вошелъ сюда, ушла въ помѣщеніе рядомъ, бывшее очевидно спальней, и полузатворила за собою дверь, предварительно, однако, зажегши на столѣ двѣ свѣчки.
Лидинъ-Славскій оглядѣлся, тряхнулъ головою и крикнулъ:
— Софи, гдѣ ты? поди сюда, да принеси намъ бутылку вина и два стакана. Садитесь… — величественно указалъ онъ мнѣ на кресло возлѣ стола.
У порога спальни показалась Софи. Она была блѣдна, тѣнь неудовольствія легла между ея сдвинувшимися тонкими бровями, сказалась въ уныломъ и въ то-же время строгомъ, на мгновеніе остановившемся на мнѣ, взглядѣ.
Лидинъ-Славскій небрежно произнесъ мою фамилію и прибавилъ:
— Это моя жена, рожденная… — онъ назвалъ одну изъ очень извѣстныхъ старыхъ русскихъ фамилій.
Я поклонился. Она кивнула головою, скрылась и черезъ мгновеніе принесла и поставила на столъ бутылку и два стакана.
— Извините, ужасно голова болитъ, я лягу, — проговорила она своимъ нѣжнымъ голоскомъ, полувзглянувъ на меня, и исчезла, Дверь за нею заперлась.
Я поклонился. Она кивнула головою, скрылась и черезъ мгновеніе принесла и поставила на столъ бутылку и два стакана.
— Извините, ужасно голова болитъ, я лягу, — проговорила она своимъ нѣжнымъ голоскомъ, полувзглянувъ на меня, и исчезла, Дверь за нею заперлась.
— Мы еще встрѣтимся и поговоримъ, — сказалъ я:- теперь-же нашимъ разговоромъ мы только обезпокоимъ вашу супругу…
Но онъ взялъ меня за руку и почти повелительно прохрипѣлъ:
— Садитесь, дверь заперта, кричать мы не станемъ, во всякомъ случаѣ нашъ разговоръ обезпокоитъ мою супругу меньше, чѣмъ дѣтскій крикъ въ сосѣднемъ помѣщеніи, рядомъ съ нашей спальней. Я васъ не выпущу, пока вы не выпьете со мною стаканъ вина.
— Да мнѣ вино запрещается…
— Пустяки!
— Берите бутылку и хоть перейдемъ въ мою комнату, это все-же дальше, — рѣшительно объявилъ я.
Онъ хотѣлъ было протестовать, но я уже былъ у двери, уже вышелъ въ корридоръ.
VII.
Когда я зажегъ у себя свѣчи, его нелѣпая фигура, покрытая гофрировками и съ бутылкой въ рукѣ, стояла передо мною.
— Вы, однако, попробуйте моего вина; этакого здѣсь, въ этомъ несчастномъ — скѣ, ни за какія деньги достать нельзя.
Онъ нѣсколько дрожавшей рукою налилъ два стакана.
— Попробуйте!
Онъ какъ-то ввернулъ мнѣ стаканъ въ руку, чокнулся и отпилъ изъ своего. Я глотнулъ почти машинально.
— Ну что, дурно винцо?
— Хорошо, но я все-же пить не стану, мнѣ строго запрещено, и ужъ особенно красное вино.
— Какъ знаете, — мнѣ не запрещено, и нить я буду!
Развалясь на моемъ диванѣ въ самой невозможной позѣ, онъ приподнялъ на меня тяжелыя вѣка своихъ оловянныхъ глазъ.
— Да-съ, — сказалъ онъ, кривя ротъ въ какую-то неестественную усмѣшку:- трудно у насъ на Руси живется выходящему изъ общаго уровня, живому, истинному таланту!
— А развѣ ужъ такъ трудно?
— Это вы вотъ потому, что я не умираю еще съ голоду, что могу занять двѣ дрянныя комнаты, да выпить бутылку сноснаго вина? Поэтому вы полагаете, что не трудно? — возвысилъ онъ голосъ. — Такъ и то случайно-съ, былъ моментъ-съ, когда чуть съ голоду не померъ…
Онъ налилъ еще стаканъ и залпомъ его выпилъ.
— Да-съ, съ голоду! Да и притомъ, какъ это говорится… не о хлѣбѣ единомъ живъ будешь… Какая-же оцѣнка? Какое пониманіе?.. приходится расточать всѣ эти перлы, весь огонь души передъ невѣждами, на скверныхъ подмосткахъ, въ какихъ-нибудь грязныхъ городишкахъ… Гдѣ же оцѣнка? Гдѣ пониманіе?
— А вы бы на столичную сцену… — произнесъ я, и даже испугался дѣйствія своихъ словъ.
Онъ вдругъ поднялся съ дивана, ноздри его раздулись, глаза готовы были выскочить. Онъ закричалъ:
— Что-съ? Какъ вы сказали?… На столичную сцену!.. Да развѣ у насъ, на столичныхъ сценахъ, можетъ появиться настоящій талантъ?! Вѣдь, тамъ торжествуетъ одна безнадежная бездарность… И эта бездарность сильна, она заполонила все, у нея все въ рукахъ… такъ развѣ она допуститъ?!.. Тамъ, батюшка, такая интрига, такъ всѣ сплочены, такая стѣна китайская, казенщина, чиновничество, что нечего и думать попасть туда таланту-съ!..
— А вы пробовали?
— Пробовалъ… — мрачно выговорилъ онъ.
Онъ выпилъ еще стаканъ и, такъ какъ бутылка уже оказалась пустою, то, вѣрно безсознательно, протянулся къ моему стакану и — тоже его выпилъ.
— Пробовалъ! — еще мрачнѣе повторилъ онъ:- нѣтъ, объ этомъ ужъ что говорить…
И замолчалъ.
Онъ упалъ на диванъ и костлявой рукою, сверкавшей фальшивыми брильянтами, подперъ себѣ голову. Онъ начиналъ нѣсколько хмелѣть.
— Такое время проклятое, — снова заговорилъ онъ: — что талантъ можетъ прозябать только въ провинціи, да и то нѣтъ… гдѣ таланты? Ну скажите, гдѣ таланты?… гдѣ у насъ настоящіе артисты на драматическія роли?.. Нѣтъ ихъ!.. Вы скажете: есть Лидинъ-Славскій… Ну да, только, вѣдь, я одинъ… Одинъ… поймите!.. И этотъ одинъ чуть не умеръ съ голоду! Въ прошломъ году, въ Н… Съ антрепренеромъ я разошелся… ну, дня не могъ оставаться съ этой дрянью! Денегъ въ карманѣ — ни гроша. Никто въ долгъ не вѣритъ — это, поймите, мнѣ… мнѣ! Съ квартиры гонятъ, жиды векселя ко взысканію подали… Ну хорошо, случай подошелъ… Софи… вотъ, барышня… громкой фамиліи… съ бабушкой жила безвыѣздно въ деревнѣ, а тутъ на зиму пріѣхали въ Н… влюбилась безъ памяти… ну, я подумалъ, подумалъ — и рѣшился… убѣжала она со мною… Скандалъ вышелъ отчаянный… родные тамъ ее прокляли, съ бабушкой параличъ сдѣлался… Да все это пустяки… все это невѣжество, грубость нравовъ, подлость душевная… За счастье должны были почесть… Она вотъ это поняла и понимаетъ… да только всего тридцать тысячъ у нея въ рукахъ тогда было — остальное бабушкино… теперь врядъ-ли и увидитъ что послѣ бабушки, — наслѣдства ее старуха лишаетъ. Такъ вотъ только эти тридцать тысячъ и спасли отъ голодной смерти!
Я внимательно слушалъ. Я узналъ все, что можно было узнать сразу, въ первое свиданье. На сегодня довольно. Было поздно, мнѣ хотѣлось спать.
— А здѣсь вы что же — лѣчиться пріѣхали, — спросилъ я: — или супругу лѣчить?
— Ни то, ни другое. Такъ пріѣхалъ. На дняхъ вотъ представленіе дамъ.
— Здѣсь? Представленіе?
— Ну да, тутъ еще можно… большой съѣздъ… изъ Петербурга, изъ Москвы люди, отовсюду… можетъ, и поймутъ, можетъ, и оцѣнятъ… Пусть посмотрятъ.
— Да какъ-же вы играть будете, съ какой труппой? Тутъ вѣдь никого нѣтъ!
— Труппа!.. — прохрипѣлъ онъ. — Нѣтъ-съ, довольно, я съ этими ослами и ослицами играть не могу больше! Я одинъ буду, одинъ у меня цѣлая идея… Вотъ вы увидите… Вы что-то зѣваете, да и меня сонъ клонитъ. До свиданія, сосѣдъ, до свиданья!
И мы простились.
VIII.
Однако, что же я узналъ? Внѣшнія обстоятельства этихъ двухъ людей, такъ поразившихъ меня своей противоположностью. Узналъ я, какимъ образомъ совмѣстилось, повидимому, несовмѣстимое. Но я не былъ удовлетворенъ. Неужели я, встрѣчавшій въ жизни столько людей, столько разъ обманывавшійся въ нихъ и наконецъ увѣрившій себя въ томъ, что знаю ихъ достаточно, что уже не способенъ на грубыя ошибки, снова попалъ въ просакъ? Неужели опять юная идеализація, которая теперь уже мнѣ совсѣмъ не къ лицу? Опять грубая, пошлая дѣйствительность, являющаяся въ легкихъ, неземныхъ очертаніяхъ поэтической грезы?..
Въ немъ, въ этомъ единственномъ драматическомъ артистѣ, я, конечно, не ошибся. Онъ ясенъ сразу. Но она… да, вѣдь, это вѣрно барышня изъ нынѣшнихъ дѣвицъ. Надоѣло жить въ деревнѣ съ бабушкой, захотѣлось необузданной, ничѣмъ не стѣсняемой свободы… Заговорили дурные инстинкты, до времени искаженное, исковерканное воображеніе… И вотъ ухватилась за перваго встрѣчнаго, найдя, что чѣмъ онъ невозможнѣе во всѣхъ отношеніяхъ, тѣмъ лучше. Безжалостно бросила воспитавшую се старуху, забрала деньги и убѣжала. Вѣдь, еще нѣтъ году… Теперь вотъ они вмѣстѣ, она еще обдумываетъ, готовится, присматривается, а черезъ годъ какой-нибудь, гдѣ и въ какой обстановкѣ, въ какомъ видѣ можно встрѣтиться съ этой отбросившей старыя традиціи особой? Я уже наталкивался на такихъ, и типъ этотъ мнѣ не новость…
Я почти рѣшилъ, что это такъ. Но на слѣдующее утро я встрѣтился съ нею въ паркѣ. На мой поклонъ она отвѣтила мнѣ хотя вѣжливо, но очень сухо. Я увидѣлъ ясно, что она даже боится — какъ бы я не остановилъ ее, не пошелъ бы съ нею. Я, конечно, не сдѣлалъ этого, но мнѣ достаточно было разглядѣть ее снова, при дневномъ свѣтѣ, чтобы измѣнить свой новый на нее взглядъ. Опять отъ всей ея прелестной фигуры пахнуло на меня чѣмъ-то неизъяснимо грустнымъ, мучительнымъ, идеальнымъ. Нѣтъ, это не то, совсѣмъ иное, — сказалъ я себѣ,- и снова заинтересовался ею, и снова она стояла передо мною неразъяснимой загадкой… мнѣ все мерещился ея взглядъ, устремленный во время вчерашняго бала на Лидина-Славскаго… Нѣтъ, душа ея чиста, она непричастна ни къ какому извращенію мысли и чувства. Она не изъ знакомыхъ мнѣ типовъ современной гадости и дряблости, которую теперь снисходительно называютъ психопатіей. Тутъ что-то глубже, стихійнѣе. Но все же… развѣ можетъ она любить его? Вѣдь, ужъ, пожалуй, въ одномъ этомъ- недугъ душевный…
Прошло три дня, и эти три дня совсѣмъ не подвинули впередъ моихъ наблюденій. Мнѣ какъ-то не удавалось приблизиться къ Лидинымъ-Славскимъ. Я видѣлъ ихъ все издали. Онъ величественно раскланивался со мною, она едва замѣтно кивала мнѣ головой и сейчасъ же отъ меня отворачивалась; очевидно, я чѣмъ-то заслужилъ ея особое нерасположеніе. Мнѣ даже обидно было: но я скоро понялъ причину такой немилости: я еще на балу не сумѣлъ, значитъ, скрыть отъ нея, что очень заинтересовался ею, что за ней наблюдаю, ну, а это ей непріятно, и тяжело даже. Остановясь на такомъ объясненіи, я уже не смѣлъ подходить къ нимъ.
Невозможная, шутовская фигура Лидина-Славскаго и красота его жены, конечно, обратили на себя вниманіе всего — ска. Стоило имъ появиться въ аллеѣ, въ ресторанѣ или на музыкѣ, какъ они становились центромъ всѣхъ взглядовъ. О нихъ говорилось громкимъ шопотомъ, котораго нельзя было не слышать. Сейчасъ же, въ одинъ день, создалось нѣсколько легендъ и версій. Одни увѣряли, что она княгиня такая-то, убѣжавшая отъ мужа, что они вовсе не женаты. Другіе спорили, доказывая, что она просто жидовка, наѣздница изъ цирка въ Москвѣ. Третьи были ближе къ истинѣ, но говорили, что она отравила свою бабушку и обокрала ее. Какъ бы то ни было, надъ его фигурой, его невозможными жабо и гофрировками, которыхъ онъ не покидалъ, надъ его чваннымъ видомъ и лицомъ, похожимъ на алебастровую маску, очень смѣялись. Въ отношеніи къ ней сказывалась упорная враждебность. Если бы взглядъ ея мечтательныхъ чудесныхъ глазъ не скользилъ только по этимъ лицамъ, не стремился выше этой толпы встрѣчныхъ, если бы она не была такъ разсѣяна, а захотѣла вглядѣться и вслушаться во все, что ее окружало, она врядъ-ли бы появлялась въ паркѣ и на музыкѣ. Она увидѣла бы обидныя, презрительныя мины женщинъ, циничные взгляды и перемигиванія мужчинъ, увидѣла бы, что находится въ самой враждебной и безпощадной средѣ.