Гривз был явно и окончательно выбит из колеи. Он, по всей видимости, настолько привык манипулировать напуганным одиноким ребенком, что не сумел вовремя заметить, когда тот повзрослел. И теперь лихорадочно искал выход.
Наконец Гривз схватил перо, как будто незамеченное Лаки, и снова поднял отчет о посещаемости.
— Что ж, если ты не изменишь своих планов, я буду принужден зафиксировать твое намерение грубо нарушить школьную политику посещения церковных служб.
— В таком случае, — улыбнулся Лаки, — я счастлив уведомить вас, что собираюсь компенсировать январский пропуск службы посещением церкви в канун Нового года.
Он встал, подхватив с пола сумку для книг.
— О чем ты говоришь? Школа в каникулы закрыта.
Лаки небрежно, если не сказать грубо, потянулся за лежавшим на столе расписанием церковных служб.
— Может, это и так, сэр, но в правилах говорится иное. Послушайте, что тут написано: «Посещение церкви обязательно весь декабрь по утрам в понедельник, за исключением первого понедельника после Рождества, и по всем пятничным вечерам, исключая сочельник». И поскольку тут нет специальной записи о кануне Нового года, думаю, он тоже считается обязательным.
— Но это очевидная ошибка, недосмотр! — почти взвизгнул Гривз.
— Ни от кого не ожидают посещения церкви в праздники!
— Однако я собираюсь в церковь. И некоторые из моих друзей тоже. Мало того, я намереваюсь привести девушку, — почти развязно сообщил Лаки. — И, по-моему, не стоит изменять расписание на этом этапе, сэр. Слишком поздно. В конце концов, правила есть правила.
И впервые в жизни Лаки вышел, не дожидаясь, пока его отпустят.
Диана подняла глаза от замусоленного «Космополитена». При виде беспечной улыбки Лаки, скука во взгляде уступила место изумленному восхищению.
— Итак, на чем мы остановились? Как насчет ужина у «Сейди» в канун Нового года? Скажем, в шесть часов? А потом можем пойти в церковь (многозначительный кивок) для укрепления духа, прежде чем ударить по барам.
И еще громче, чтобы слышали навострившие уши женщины:
— Ты, конечно, захочешь рассказать подругам по команде о посещении церкви в канун Нового года. Уверен, они, скорее, предпочтут пойти на службу, чем провести следующее лето в Святом Иуде.
Истолковав ошеломленный взгляд Дианы как согласие, он кивнул, подмигнул Энджи и исчез.
Элуин щебетала что-то насчет сломанной расчески. Люк изо всех сил старался изобразить интерес, однако то и дело уносился куда-то мыслями. Он знал почти все, что она скажет в следующую минуту: знакомое ощущение после регулярных вмешательств Лаки. И пытался не давать волю угрызениям совести. Кроме того, он чувствовал растущую пропасть между собой и Элуин. Трудно упрекнуть ее в склонности к пустой болтовне, значит, она тоже старается возродить былую близость. Правда, уж очень сильно отвлекает мельтешение остальных обедающих. Каждый считает своим долгом кивнуть или помахать Элуин, хотя немногие отваживаются сунуться в тихий уголок, где сидят они с Люком.
— Поэтому я опрокинула на ее голову овсянку и подожгла дом.
— Прости?..
Сухая усмешка.
— Значит, мне наконец удалось привлечь твое внимание?
Поразительные серо-зеленые глаза, россыпь веснушек, густые золотистые волосы с оттенком платины. Эти глаза все еще сохраняют прежний блеск, смягченный преждевременной печалью и мудростью. Глаза Целительницы.
За долю секунды Люк увидел Элуин ребенком, женщиной, старухой, безмятежно прекрасной в любом возрасте. Сердце пропустило удар.
— Я пыталась рассказать тебе о будущем ребенке Кандры. Пока ты сегодня трудился над ножками для стола, я сделала пару визитов на дом. Без приглашения.
Очередная сухая усмешка.
— Вероятно, ты не знаешь, что обоим деревенским целителям сейчас не до пациентов. Один болен, второй отправился на другой конец долины навестить родственников. Хорошо еще, что я здесь.
Люк пожал плечами и улыбнулся, признав свою неосведомленность.
— Так или иначе, а это ее первенец, и она ужасно нервничает. Нужно сказать, не без причины.
Люк вопросительно вскинул брови.
— Женщины в ее роду все узкобедрые, рожают тяжело. И точно, мне пришлось поворачивать младенца. У Кандры все саднит, и возможно, она до сих пор проклинает меня, но теперь роды должны пройти благополучно.
— Значит, сегодня тебе придется быть рядом с ней? — не сдержав разочарования, выпалил Люк.
— Нет, но я обещала взглянуть на нее после ужина. Она родит не раньше завтрашнего дня, да и то в лучшем случае. Дети являются на свет, когда сами захотят, и ни минутой раньше.
Элуин прервала свое повествование ровно настолько, чтобы подобрать подливу кусочком хлеба. Ее руки, мозолистые от тяжелой крестьянской работы, все еще были изящными.
— Хотелось бы мне быть таким же уверенным в выборе профессии.
— Ты превращаешь дерево в прекрасные и практичные вещи. Все так говорят.
Грустная улыбка.
— Но ты не так меня понял. В нас, целителях, меньше уверенности, чем смирения. Мы делаем все, что можем, и уповаем на лучшее. Очень многое зависит от удачи!
Люка снова укололо чувство вины, а мысли вновь попытались вырваться на волю. Он взял себя в руки. Сейчас не время предаваться горьким размышлениям, тем более что Элуин рядом.
Но Элуин, как часто бывало в прошлом, спасла его. Отодвинула миску, вытерла руки и лукаво ухмыльнулась.
— Вот и ужину конец. А теперь расскажи, чем ты так озабочен. Ты ни разу не поддел меня за последние два часа. Теряешь хватку!
Люк умел флиртовать не хуже, чем делать мебель. Поэтому, расплывшись в привычной улыбке, уже хотел было достойно ответить, но вовремя сдержался. Не с этой женщиной. Не сегодня.
Серьезно, даже чуть мрачно:
— Видишь ли, по правде говоря, сам не знаю, чего боюсь больше: твоего согласия или отказа.
Поднятые брови.
— М-м-м… пожалуй, стоит принять это как комплимент.
В голосе слышалось нечто большее, чем кокетство.
— А если я скажу «нет», чего ты боишься?
Он заставил себя взглянуть в эти серо-зеленые глаза, рискуя утонуть.
— Я знал тебя всю свою жизнь. Иногда как друга. Иногда как сестру. — И, немного подумав, добавил: — Иногда даже как вторую мать, а иногда как Целительницу. Но сейчас гляжу на тебя, слышу твой голос, и единственное, чего я хочу, — быть с тобой. Всегда.
Лицо Люка озарила чуть глуповатая улыбка.
— Знаю, звучит по-идиотски, но это чистая правда. Я действительно хочу быть с тобой сегодня ночью.
В этот момент в зале материализовался хозяин гостиницы. Собрал посуду и наполнил чаши сидром. Люк уже достаточно выпил, чтобы распустить язык. Приятный шум в голове — это неплохо, но ему не хотелось выставить себя дураком. Не с этой женщиной. Не сегодня.
— Хорошая речь, — заметила Элуин. — Может, я ошиблась, и ты не теряешь своей хватки.
Склонив голову набок, она откинулась на спинку стула.
— А если я скажу «да»?
— Не хочу рисковать, потеряв тебя, как друга, сестру, мать и/или Целительницу.
Она потянулась к нему и взяла за руку:
— Весьма мало шансов на это, о друг, брат, дитя и/или пациент, — заверила она, лениво массируя костяшки его пальцев. — Ты нуждаешься в друге, чтобы потолковать по душам? В сестре? Матери? Целительнице?
— Никак не соображу. Знаю только, что вдруг возникла тысяча вопросов — и ни одного ответа.
— Прости, я не даю ответов. Зато могу снабдить полезной информацией, что позволит многое увидеть в истинном свете.
— Идет!
Длинная пауза.
— Мне придется кое-что сделать, и очень скоро. И хотя это правильно и необходимо, все же не могу решиться.
— А может быть, это не так уж правильно и необходимо, по крайней мере для тебя? Так в чем же дело?
— Срок моего ученичества подходит к концу, и Керис хочет взять меня в партнеры.
— И что тут такого? Ты любишь работать по дереву, и Керис человек хороший. Однако ты еще не готов осесть. В тебе кипит жажда приключений. Охота к перемене мест, которая сожрет тебя заживо, если ее не удовлетворить. Почему бы тебе не выпросить у Кериса небольшой отпуск, прежде чем станешь его партнером?
— По-твоему, он согласится?
— Лучше спроси себя, будешь ли ты счастлив, если он согласится.
Люк неожиданно почувствовал, как упала с плеч свинцовая тяжесть, о существовании которой он раньше и не подозревал.
— Да, пожалуй, так я и сделаю. Прямо на душе легче стало. Спасибо.
— Не за что. Но смотри, я бесплатно не работаю. С тебя тоже возьму гонорар. Разотрешь мне ноги. Только хорошенько.
Люк вопросительно изогнул бровь.
— Разве ты не знаешь, сколько времени я провожу на ногах? — сказала она. — Такая уж моя доля. Ну что, продолжим?
Люк кивнул:
Люк вопросительно изогнул бровь.
— Разве ты не знаешь, сколько времени я провожу на ногах? — сказала она. — Такая уж моя доля. Ну что, продолжим?
Люк кивнул:
— Второй вопрос куда сложнее. Все ожидают, что я женюсь на Керив. Собственно говоря, так бы и следовало поступить.
— Но ты ее не любишь.
— Это вовсе не так! — поспешил оправдаться Люк. — Она мне симпатична. И мы прекрасно подходим друг другу.
— Она тоже тебя не любит.
— Это Керив тебе сказала?
— Не в таких выражениях, но да.
Пауза.
— Послушай, Люк, всякие отношения предполагают наличие определенного расстояния между людьми. У тебя и Керив это расстояние равняется длине вытянутой руки или еще больше. Вы можете пожениться. Можете иметь детей. Будете добры друг к другу и мирно доживете до старости. И оба будете жаждать большей близости, чем способны дать друг другу. С другими партнерами вы будете чаще ссориться и кричать, но и смеяться тоже больше. И испытывать подлинную страсть.
Элуин скрестила руки на груди.
— Итак, что ты ценишь больше: комфорт или страсть?
Молчание. Потом:
— Черт, ты и вправду хороша!
— Означает ли это, что я заработала массаж спины?
Люк с улыбкой кивнул. Над этим, пожалуй, стоит призадуматься.
Он долго размышлял в молчании. Элуин терпеливо ждала. Обеденный зал постепенно опустел, но хозяин все же поддерживал огонь в очаге для двух последних гостей. Слишком многим он им обязан, чтобы жалеть каких-то дров!
— Самое последнее и, пожалуй, самое сложное, — объявил наконец Люк, — отчасти потому, что тут замешана и ты.
Элуин вздохнула, но терпеливо выждала, пока он снова заговорит.
— Видишь ли, я чувствую, что мне действительно пора жениться, но одновременно ощущаю какую-то незавершенность. Словно во мне чего-то не хватает, — признался Люк и, пожав плечами, добавил: — Прости, что не могу лучше объяснить. Я ищу жену не для того, чтобы заполнить пустоту. Скорее, наоборот. Просто надеюсь: если найду ту самую, единственную, это ощущение уйдет. Или я, может быть, сам научусь заполнять пустоту.
Она уже знала, что последует дальше.
— Кто-то… то есть нет… я подумал… ну… а вдруг, та самая, единственная — это ты?
Он поднимает голову и смотрит на нее. Не умоляюще. Просто смотрит.
Элуин делает глубокий вздох. Потом другой.
— Думаю, самая большая услуга, которую я смогу оказать тебе — это перечислить все причины, по которым я, скорее всего, не смогу выйти за тебя.
— Валяй, — говорит он.
— Прежде всего, ты слишком удачлив. Чертовски удачлив.
Люк растерянно хлопнул глазами. Чего-чего, а такого он никак не ожидал. И попытался было возразить, но она приложила палец к его губам.
— Я знаю, многие считают тебя чем-то вроде талисмана и поэтому не видят, как влияет на тебя эта самая удачливость. Смотри сам: ты родился в метель, погубившую твоего отца, и все же выжил. Твоя мать исчезла, когда тебе было всего пять, но и это тебя не подкосило. Ты вел себя так, словно она просто отправилась путешествовать и может вернуться в любую минуту.
Люк неловко заерзал. Она попала почти в десятку. Ужасающе близко к правде. Или к тому, что, как он надеялся, было правдой.
— И вся твоя жизнь — цепочка счастливых случаев. Твой приемный отец был самым добрым человеком во всем городе и к тому же лучшим мастером во всей долине. А теперь самые хорошенькие девушки едва не дерутся за право оказаться в твоей постели. И ни одна не ныла, не цеплялась за тебя, когда приходила очередь другой. И ни один рассерженный поклонник не пытался наутро разделаться с тобой. Ш-ш-ш, молчи.
А Люк и не знал, что сказать.
— Если ты чувствуешь себя незавершенным, Люк, это потому, что в тебе есть незавершенность. Тебе не хватает тех шрамов и разочарований, которые день за днем накапливаются у остальных. И это не слишком полезно для* тебя.
Элуин покачала головой.
Не знаю, почему тебе так везет. Может, в тебя влюбилась какая-то маленькая древесная фея и повсюду следует за собой, рассыпая у твоих ног волшебные дары?
Люк снова заерзал. Если бы она только знала!
— Но я не завидую тебе, как многие из моих знакомых. И считаю, что рядом с тобой довольно опасно находиться. Опасно потому, что ты до сих пор не научился осторожности, как мы, простые смертные.
Ее слова ранили, но Люк был полон решимости держаться до конца.
— Прости, — осеклась Элуин. — Кажется, меня немного занесло. Уж слишком болезненная тема. Слишком долго мне хотелось высказаться.
— Да ладно! Рано или поздно, все равно пришлось бы это услышать.
Они немного помолчали. Огонь постепенно умирал.
— Следующий пункт. Ты чересчур скрытен. Можно подумать, где-то на стороне ты ведешь совершенно другую жизнь, о которой никому ничего не известно. И так было, сколько я себя помню.
Люк замер, потрясенный. За всю свою жизнь он рассказал о Сне только однажды. Только одному человеку. И это стоило ему матери. Она поверила ему. Как и отец — Лаки. Оба отправились на поиски друг друга через проход, где когда-то разлучились. И больше не вернулись. Лаки и Люк судорожно цеплялись за призрачную надежду, уверяя себя, что родители все-таки соединились в какой-то уютной третьей вселенной, и в один прекрасный день все четверо окажутся вместе. Но, кроме них, ни одна живая душа не была посвящена в тайну. И оба воображали, будто сумели хорошо скрыть Сон от посторонних.
Но не от таких, как Элуин.
— Пожалуйста, пойми, — продолжала она, грустно улыбаясь, — когда ты здесь, ты в самом деле здесь. Ты умеешь заставить девушку почувствовать себя самой неповторимой во всем мире. Хотя бы на минуту. А потом… потом снова ускользаешь куда-то, в какое-то непонятное место.
Длинная пауза.
— Хотя я и не завидую твоей удачливости, все же признаю, что ревную тебя к той, другой жизни. Не хотела бы стать твоей женой и постоянно состязаться с кем-то или чем-то.
Еще одна пауза.
— Честно сказать, не желала бы такой участи ни одной женщине.
Люк коротко кивнул. Ее глаза настойчиво обшаривали его лицо.
Но он еще не был готов поделиться своей тайной. Даже с этой женщиной. Даже сегодня.
Элуин устало вздохнула.
— У меня остался только один пункт из списка, зато самый важный, — начала она, но тут же заколебалась, пристально разглядывая свои руки. — Трудно сказать, сколько раз я влюблялась в тебя. Но ты, похоже, так ни разу и не заметил.
А он еще думал, что на сегодня с него достаточно сюрпризов! И ничто уже не сможет его потрясти!
Теперь Элуин улыбалась, но в глазах стояли слезы.
— Помню, как в десять лет я рыдала по вечерам, пока не усну. Так хотелось быть твоей девушкой! Но тебе был нужен только приятель, так что я стала лучшим приятелем.
Тихий всхлип.
Люк протянул ей салфетку.
— Помнишь, когда нам было двенадцать, — шмыгнула она носом, — мы учились целоваться, как взрослые?
Улыбка и кивок.
— Два дня ушло, чтобы подначить тебя на этот небольшой эксперимент. Я думала, что умерла и попала на небо. А ты посчитал, что меняться слюнями уж очень противно.
Элуин громко высморкалась. Но даже при этом ухитрялась выглядеть очаровательной.
— От дальнейшего перечисления я тебя избавлю. Но все продолжалось, пока мы не переехали на ферму. Думала тогда, что мне не жить. А мать, откровенно говоря, облегченно вздохнула. Для несчастной любви нет лучшего лекарства, чем разлука.
Она поймала его взгляд. Удержала. Серо-зеленые глаза затуманились недоумением и благоговением.
— Иногда, глядя на тебя, Люк, я вижу того, прежнего, чудесного мальчишку. Временами застенчивого, временами любопытного, временами игривого. Он так отчаянно хочет, чтобы его любили, и в ответ готов на любые жертвы. И большую часть своей жизни я была в него влюблена.
Благоговение уступило место печали и боли. Недоумение оставалось.
— Но потом он куда-то ушел. Остался Люк очаровательный, или Люк умный, или просто Люк-счастливчик. С ним по-прежнему весело. По-прежнему легко. Его по-прежнему можно любить. Но больше как брата или приятеля. А может, мимолетного любовника.
Она глубоко вздохнула.
— И именно поэтому я, возможно, не выйду за тебя замуж. В нашем союзе будет больше ссор и слез, чем смеха и страсти. Я не принесу пользы ни тебе, ни людям, которые смотрят на меня как на Целительницу. Поэтому я, пожалуй, обойдусь парнем, который не будет прижимать меня к себе так крепко, как бы хотелось.
Обаятельная улыбка, притушенная преждевременной мудростью и печалью.
Люк наконец сообразил, что делать.
Обошел стол, сгреб подругу в охапку и сел, не выпуская из рук. Она уже плакала навзрыд. Горько. Предаваясь тоске. Добиваясь катарсиса, которого интуитивно ищут маленькие дети, но, взрослея, не могут достичь.