Тесс стояла на пороге детской и улыбалась маленьким чао–лей, желая их успокоить. Однако Чатри, похоже, не был уверен, могут ли они воспользоваться нашим гостеприимством.
— Нам нужно найти отца, — сказал он.
— Искать лучше утром, — бодро ответила Тесс.
— Джа? — произнес он, вопросительно глядя на Кай.
«Сестра?»
Девочка быстро приняла решение.
— Спасибо, — сказала она моей жене, потом ободряюще кивнула мальчику и проговорила: — Банг.
«Брат».
Однако к кровати они так и не приблизились. Тесс улыбнулась им и закрыла дверь. Мы еще немного постояли, различая за стеной их приглушенные голоса, а потом поспешно ушли, как будто невольно подслушали чужую молитву.
Держа на руках Мистера, я поцеловал жену и детей — Кива и Рори лежали по бокам от Тесс, так что места в кровати больше не было, — и пошел спать на веранду.
В темноте кипела работа: беженцы обрывали с пальм листья и раскладывали их на земле вместо постелей. Я предоставил Мистеру устраиваться на старом кресле из ротанга, а сам спустился с крыльца, желая помочь. К моему удивлению, мне приходилось напрягать все силы, чтобы оторвать от ствола особо крупные листья, иные из которых были величиной с человека.
В итоге мы собрали больше листьев, чем нужно. Люди начали устраиваться на ночь. Я по–прежнему держал в руках последний пальмовый лист. Внезапно я почувствовал, какой он удивительно мягкий, и меня охватила слабость. Тогда я положил его на землю, лег, и меня непреодолимо потянуло в сон.
В воздухе пахло жареным хлебом и чесноком. Глаза закрывались. Я знал, что, несмотря на хрупкие огоньки свечей и ослепительно–белое сияние луны, скоро наступит тьма.
Я с криком проснулся посреди ночи; рядом лежала Тесс, прижавшись ко мне всем телом, изгиб в изгиб. Во сне она легко положила руку мне на плечо, и это меня успокоило. Я повернулся к ней, но она тоже перекатилась на другой бок, и я заснул, уткнувшись лицом ей в волосы. Когда я проснулся второй раз, небо все еще было черным, луна и свечи погасли, а Тесс ушла обратно к детям, словно знала, что больше кричать я не буду.
18
Шум моторов разбудил меня еще до рассвета.
Я встал и, пробравшись между спящими на земле людьми, спустился к шоссе.
Мимо проехал пикап, до отказа набитый молодыми фарангами и багажом. Потом еще один. Дорога была запружена грузовиками, такси, скутерами, мотоциклами — самыми разными мотоциклами, от маленьких японских рисомолок до огромных «Харлеев». И весь этот поток транспорта, вся эта разношерстная процессия, в которую затесался даже одинокий тук–тук, двигалась на север — в аэропорт.
Я поднял руку и закричал, но никто даже не посмотрел в мою сторону. На всех лицах читалось только животное стремление убежать. Оно было и во мне, это стремление оказаться как можно дальше отсюда, этот страх, лишающий способности думать.
Я внимательно следил за потоком транспорта. Когда мимо проехал очередной пикап, за которым следовала только стайка скутеров, я поднял руки и шагнул на дорогу. Прямо передо мной затормозила старенькая «Веспа» — так резко, что мне в ногу ткнулось переднее колесо.
— Прошу вас… — проговорил я, не опуская рук.
— Убью, сука! — заорал мужик на скутере, размахивая кулаком у меня перед носом. Судя по акценту, американец. — Ты вообще говоришь по–английски, придурок?
— Прошу вас, — повторил я, — объясните, что случилось.
Он уставился на меня и медленно разжал кулак.
— Что случилось? Ты спрашиваешь, что случилось?
— Да, — кивнул я. — Я не знаю, что это было.
И он объяснил:
— Землетрясение. На дне Индийского океана. Самое сильное за сколько–то там лет. Чуть ли не за всю историю мира. Так по Си–эн–эн сказали. А после землетрясения началось цунами.
— Цунами? — растерянно переспросил я.
— Да вода же, е-мое! Мужик, ты что, совсем? Ты воду видел?
— Да, я видел воду.
— Ну вот, — кивнул американец, немного успокаиваясь. Говоря, он все время переводил взгляд с меня на дорогу и обратно — явно прикидывал, сколько еще это продлится. — Вода хлынула на берег. Досталось всем: Индии, Шри — Ланке, Мальдивам, Индонезии, Малайзии, Таиланду…
Я по–прежнему не понимал — не мог вместить в себя весь ужас случившегося.
— Значит, пострадал не только остров?
Американец рассмеялся:
— Нет, приятель, не только остров — и не только Таиланд. — Он взглянул на поток транспорта и завел мотор «Веспы». — Скорее уж, весь мир.
Я быстро шагал по грунтовой дороге. За деревьями виднелось море — плоское, неподвижное, похожее скорее на озеро, чем на часть океана, скорее на камень бирюзового цвета, чем на воду. Но я помнил о течении, из–за которого туристы опасались плавать вдоль берега Май — Кхао, о серферах, приезжающих на юг Пхукета ради больших волн, а главное — о белом гребне пены на горизонте.
А я‑то наивно верил в доброту природы… Дурак! Самоубийца! Я долго стоял и смотрел на море, дрожа от страха и злости, а потом бросился к дому.
Я вошел в комнату — Тесс и дети еще спали, — вытащил из шкафа чемодан и принялся швырять в него одежду — свою одежду, ее одежду — словом, все подряд. Не важно, что мы заберем, а что оставим — главное, заполнить скорее чемодан и начать действовать.
— Надо уезжать, — сказал я.
Тесс пошевелилась, села и тут же спряталась обратно под простыню. Под боком у нее сонно замычала Кива. Рори спал без задних ног.
— Я серьезно, Тесс. Надо выбираться отсюда.
Она снова села в кровати.
— Я ходил на шоссе, говорил с одним человеком. Ты представить себе не можешь, что случилось. И не только на острове — во всем мире!
Тесс откинула простыню и перелезла через Рори, потом подошла и положила руку мне на плечо.
— Том, — проговорила она, — перестань.
На секунду я остановился и посмотрел на нее.
— Мы должны остаться, — сказала Тесс.
Со стороны дороги доносился шум транспорта. Небо начинало светлеть. Я вновь принялся собираться, хотя сборами это назвать было трудно: я просто запихивал в чемодан все, что попадалось под руку, и уже заполнил его почти доверху.
— Нет, — ответил я, — нужно ехать.
Тесс вытерла пот со лба. Дом не успел остыть за ночь, и в спальне нечем было дышать.
— Мы должны остаться, — повторила она. — У этих людей ничего нет. Господин и госпожа Ботен потеряли все. Дети, которые спят в соседней комнате, тоже. У многих нет вообще ничего.
— У нас тоже ничего нет! — ответил я так громко, что Кива проснулась и села в постели, протирая глаза.
— У нас есть вода, — возразила Тесс.
Я ушам своим не поверил.
— Что случилось? — пробормотала Кива.
— Так мы поэтому должны остаться? — спросил я. — Потому что у нас есть несколько бутылок воды? Потому что шофер что–то напутал и вместо двадцати упаковок мы получили двадцать поддонов?
— Если все действительно так плохо, как ты говоришь, скоро начнется эпидемия.
— Это не повод оставаться. Это повод сейчас же ехать в аэропорт.
— Чистая вода спасет от холеры. Дизентерии. И от других болезней тоже.
— Ну так раздай воду, и поехали! — взорвался я. — Воды мне не жалко!
— Пора вставать? — спросила Кива.
— Нет, ангел, — ответила Тесс. — Спи дальше.
— Да, вставай, — перебил я. — Иди к себе в комнату, возьми рюкзак и собирайся.
— А Кай и Чатри уже проснулись?
— Кива! — взмолился я. — Просто делай что велено, очень тебя прошу!
Кива посмотрела на мать, широко зевнула и вылезла из постели.
— Вот только ты велишь мне одно, а мама — другое, — пробормотала она и поплелась к себе в комнату.
Внезапно заработал кондиционер. Послышался мерный гул, я ощутил порыв холодного воздуха и увидел, что Тесс улыбается.
— Том, — сказала она, — все будет хорошо. Неужели я бы осталась, если бы думала, что детям грозит опасность?
— Все уезжают. Все иностранцы.
— Пусть уезжают, — ответила Тесс. Ее лицо помрачнело. — А мы останемся. Мы не будем больше убегать.
— То есть?
— В конце концов нам придется решить, создадим мы себе где–нибудь настоящий дом или так и будем всю жизнь перескакивать с места на место.
За стеной звучала приглушенная тайская речь — Кай и Чатри проснулись. Потом донесся голос Кивы.
— Думаешь, их отец вернется? — тихо спросила Тесс.
— Нет. И это ужасно. Но при чем здесь ты?
Рори застонал во сне, и мы оба посмотрели на него.
— Я учу этих детей, — ответила Тесс. — Вот при чем.
— Несколько бесплатных уроков английского еще не делают тебя их опекуном.
— Я имею в виду не только английский.
— Выходит, мы остаемся, чтобы ты могла поиграть в учительницу с местными детьми?
Первая вспышка злобы.
— Это для меня не игра. Это мое предназначение.
— Тесс, — умоляюще произнес я, — пожалуйста, давай уедем.
Она взяла меня за плечи и попыталась объяснить еще раз:
— Послушай, человек уезжает в другую страну не для того, чтобы стать кем–то другим, а для того, чтобы стать собой. Стать тем, кем не мог быть у себя на родине. Тем, кем всегда хотел.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Нет, понимаешь. В Англии нам не давали стать собой, а здесь ты можешь быть хорошим человеком, Том. Знаю, что можешь. И это главное, почему я хочу остаться.
Рори сидел в постели и тер глаза.
— Мне собирать вещи? — спросил он.
Прежде чем кто–нибудь из нас успел ответить, в комнату влетела Кива.
— Идем скорее! — закричала она. — У соседей заработал телевизор!
Ботены смотрели местный канал и даже не оглянулись, когда мы вошли и встали у них за спиной. На экране молодая тайка прикалывала к доске объявлений фотографию молодого тайца.
Потом камера отъехала назад и стало видно, что на этой бесконечно длинной доске висит уже много фотографий. На них позировали люди самых разных национальностей, и сразу бросалось в глаза, что у них счастливые лица. Там были снимки, сделанные на дне рождения, на свадьбе, во время отпуска. На некоторых иностранцы стояли на фоне наряженных елок, и никто не смог бы определить, сфотографировали их в другом году и на другом краю света или здесь, на острове, за день до катастрофы. Все возраста, все оттенки кожи, и все улыбаются.
К горлу, к носу и глазам подступили рыдания, словно я наглотался грязной воды и теперь она рвалась наружу.
Дочь потянула меня за руку. Они с Рори прижимали к груди пустые рюкзаки, как будто пытались угодить одновременно и мне, и Тесс: нашли сумки, но не стали собираться. Потом в комнату робко просочились Кай с Чатри, сели на отполированный деревянный пол и тоже устремили пристальный взгляд на экран. Господин Ботен глянул на них и снова повернулся к телевизору.
— Тесс… — проговорил я, указывая на Киву и Рори.
Она покачала головой:
— Нет. Пусть смотрят.
При звуках наших голосов госпожа Ботен что–то сказала мужу. Он взял пульт и принялся переключать каналы, пока не нашел новости на английском языке. На экране был развороченный пляж, голос с британским акцентом зачитывал статистику.
«Только на Шри — Ланке количество жертв оценивается уже не в три тысячи, как раньше, а… в двадцать шесть тысяч человек, — сказал диктор, и мне хватило этой короткой заминки, чтобы осознать: можно располагать самыми точными данными на свете и все же не представлять себе непомерность того, что произошло. — Число погибших в мире составило двести пятьдесят тысяч. Более полутора миллионов осталось без крова».
История была одна, но место действия и подробности разные. На юге Индии размыло дорогу. На Шри — Ланке поезд перевернуло и закинуло в джунгли. В Новой Гвинее деревню сровняло с землей. В Таиланде затопило отель.
В курортных районах туристы снимали приход воды на видео, и нам показывали неумелые трясущиеся записи, но в бедных районах не было ни туристов, ни камер, ни сотовых телефонов, и мы видели только последствия катастрофы. Тесс взяла меня за руку и так и держала не отпуская.
Потом камера переключилась на студию, где сидел диктор в костюме с галстуком. С торжественным выражением на лице он произнес:
«Лондонский журналист Ник Казан вместе с невестой как раз отдыхал в Таиланде на острове Пхукет».
На экране появился Ник. Он стоял рядом с дорогой на каком–то южном курорте, изуродованном до неузнаваемости.
«Я не понимал, что происходит, — рассказывал Ник. Он говорил не в камеру, а обращаясь к кому–то сбоку от нее. — Мы… мы как раз возвращались в отель на машине».
Рядом с ним стояла девушка — хорошенькая англичанка с заплаканными глазами и длинными светлыми волосами, — и Ник посмотрел на нее, прежде чем продолжить. Было видно, что он пытается оставаться невозмутимым журналистом, выполнять свою работу, излагать только голые факты, хотя это давалось ему с трудом.
«Со стороны пляжа бежали люди», — сказал Ник и взглянул на море.
Позади него виднелась пальма — вырванная из земли, раздавленная, сплющенная.
Он находился где–то в окрестностях Патонга — я узнал название отеля, на который переключилась камера. Все вокруг было изувечено, словно настал конец света: разбитые машины, обломки дерева, которые раньше были зданиями или стволами растений. И повсюду грязь — берег превратился в сплошное склизкое месиво.
«Это страшная трагедия, — проговорил Ник, разрываясь между необходимостью оставаться профессионалом до конца и желанием расплакаться. — Немыслимая трагедия…»
Он повесил голову, не находя больше слов.
«На пляжах Пхукета многие осознали, какая опасность им грозит, когда было уже слишком поздно», — произнес голос за кадром.
Снова последовали размытые кадры: люди бегут с пляжа, бурлящая вода, сметающая все на своем пути. Потом более поздняя, профессиональная съемка: спасатели прорубают себе путь сквозь груды поваленных деревьев. За одно дерево все еще держался человек, крепко обхватив ствол руками и ногами. Прошло несколько секунд, прежде чем я с ужасом понял, что он мертв.
Я не выдержал — обнял детей и развернул их спиной к телевизору. И только тут заметил, что Тесс ушла.
— Наверное, она на пляже, — сказала Кива.
Я действительно нашел ее на пляже, в нескольких шагах от первых казуарин — там, где раньше был «почти всемирно известный гриль–бар». Она сидела на низком табурете, а перед ней на перевернутом ящике стояло штук тридцать маленьких бутылок с минеральной водой — все, что она смогла унести.
Тесс надела широкополую шляпу и закрыла лицо тонким хлопчатобумажным шарфом, отчего стала похожа на одного из тех садовников, что ухаживают за растениями при больших отелях. Когда я вышел из–за деревьев, к ней как раз приблизилась женщина с маленьким ребенком. Тесс протянула им по бутылке воды, и оба сделали глубокий вай.
Я посмотрел на небо: солнце стояло высоко и тени на пляже почти не было. Я поднялся обратно на холм и отыскал в сарае господина Ботена мачете. Дети, все вчетвером, сидели у нас на крыльце, а между ними носился Мистер, одуревший от столь обильного внимания.
Когда я вернулся на пляж, рядом с Тесс, заложив руки за спину, стоял какой–то белый мужчина. Свежая голубая рубашка, чистые белые брюки, загар цвета денег. Точь–в–точь дальний родственник королевской семьи на светском рауте.
Тесс сидела, поникнув от жары, и не обращала на него внимания. Я подошел ближе и увидел, что это Майлз — англичанин, который вытащил меня из тюрьмы. Он глянул на меня, а когда я углубился в заросли казуарин и начал срезать с деревьев ветки, подошел и остановился рядом. Какое–то время он просто наблюдал, потом кашлянул и заговорил:
— Вы в курсе, что это территория национального парка?
Я бросил на него весьма красноречивый взгляд. Он с усмешкой посмотрел сначала на меня, потом на мачете господина Ботена и больше ничего не сказал.
Я размахнулся и с силой обрушил мачете на нижнюю ветку. Она упала на землю, и я осмотрел ее. То, что нужно. Из веток казуарин можно построить стены. А вот для крыши придется подыскать что–нибудь другое — большие пальмовые листья вполне подойдут. Тогда Тесс не обгорит на солнце. Я знал: пока у нее остается вода, с пляжа она не уйдет.
Я отнес отрубленные ветки туда, где сидела Тесс. Майлз последовал за мной — помощи он мне не предложил. Слух о том, что на пляже раздают воду, быстро облетел окрестности, и теперь к Тесс приходило больше людей. Я принялся за работу: сначала вбил ветки в песок, потом накрыл их крупными пальмовыми листьями. Получилось две стены метра два высотой и плотная крыша. Пока сойдет и так.
На Тесс упала прохладная тень, и она повернула ко мне лицо. Я видел, что между полями шляпы и шарфом, закрывающим нос и рот, ее глаза улыбаются. Я любил жену так сильно, что она заполняла все мое сердце. Мне не нужно было говорить ей об этом: она знала и так.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что, — ответил я.
Когда я подошел ближе, поправляя кое–что, укрепляя стены и щурясь на небо, чтобы определить, под каким углом светит солнце, Тесс легко дотронулась до моей спины, и мы оба поняли что–то важное.
К прилавку с водой медленно приблизился старик. Я отступил назад, давая ему пройти, и оглядел навес — какое–то время продержится. Потом повернулся к Майлзу и увидел, что он чуть ли не смеется.
— Что смешного? — спросил я. В полуденной тишине пляжа мой голос прозвучал неожиданно хрипло и резко.
— Впечатляет, — усмехнулся Майлз. — Настоящий пляжный домик.
Я знал, куда он клонит — по крайней мере, мне так казалось.