— А где его подруга? — спросил Рори. — Где Паула?
Не переставая работать, Джесси ответил:
— Ее больше нет.
Улыбка сбежала с лица Рори.
— Паулы больше нет? — переспросил он.
Джесси выключил воду и подошел к нам. У нас над головой Трэвис продолжал перелетать с дерева на дерево под самой крышей клетки. Когда он достигал границы своей свободы, то разворачивался и возвращался обратно тем же путем. Гиббон не переставая пел высоким дрожащим голосом, и теперь мне казалось, что в его пении слышится нечто, чего я раньше не замечал.
Джесси посмотрел на Рори и заговорил, обращаясь к нему одному:
— На прошлой неделе я вошел в клетку и нашел Паулу мертвой.
Рори покачал головой — не от горя, а от недоумения.
— Белорукие гиббоны живут до тридцати–сорока лет, — сказал он, — а Пауле было… сколько? Шесть? Семь?
— Паула умерла молодой, — ответил Джесси и добавил, глядя на нас с Тесс: — Гепатит B.
— Гепатит B? — растерянно повторил Рори.
— Это такая человеческая болезнь, — пояснил я.
Кива с Чатри не спеша отправились дальше — к тем клеткам, где было больше гиббонов.
— Я не понимаю, — сказал Рори, глядя на Тесс.
— Объяснить ему? — спросил Джесси.
Я покачал головой и присел на корточки, чтобы мое лицо оказалось на одном уровне с лицом сына. После долгого перехода футболка на нем была мокрая насквозь. Он снял очки и принялся яростно их протирать.
— В баре Пауле делали уколы — вводили наркотики, чтобы она вела себя смирно или не засыпала по ночам. Наверное, они использовали плохую иглу, грязную иглу, чтобы ввести ей наркотик.
Рори кивнул и надел очки.
— Хорошо, — сказал он. — Я понял.
Он был слишком потрясен, чтобы плакать.
У нас над головой Трэвис с размаху вмазался в сетку и прижался к ней лицом, и мне впервые подумалось, что он похож на узника. Он по–прежнему пел свою надломленную песню, и теперь я понимал, что это песня скорби и потери.
Он пел для той, кого больше никогда не увидит — для молодой самки гиббона, которой отрубили пальцы за то, что она исцарапала пьяному туристу лицо.
— Мне жаль, малыш, — проговорил Джесси, глядя на Рори.
— Еще бы вам было не жаль! — бросил мой сын и крепко выругался.
Мать схватила его за руку и сильно дернула.
— Эй! — вмешался я. — Выбирайте выражения, молодой человек!
Трэвис соскочил на землю и прыгнул Джесси на руки, уткнулся лицом в футболку с надписью: «МЫ ДИКИЕ — НЕ НАДО НАС ГЛАДИТЬ» и обвил его шею одной длинной рукой. От этого зрелища моего сына передернуло.
— Сколько гиббонов нужно убить, чтобы поймать одного? — заговорил он. — Охотник стреляет в мать, и она падает с дерева, прижимая к себе детеныша. Большинство малышей погибает от удара о землю. Но не все. Взрослые гиббоны пытаются их защитить, и браконьеру приходится убить всю семью.
Рори тяжело сглотнул. Он не отрываясь смотрел на Трэвиса, прильнувшего к груди Джесси.
— А самое печальное, что они считают своей семьей любого негодяя, который забирает их к себе.
— Мне жаль, — повторил Джесси.
— Они нас любят, а мы их убиваем, — продолжил Рори. — Вот что самое печальное.
Трэвис снова залез на дерево.
— Хочу показать тебе новеньких, — сказал Джесси.
— Мне неинтересно. Пойду посижу у водопада. — Рори посмотрел на мать сквозь запотевшие стекла очков и добавил: — Сходите за мной, когда соберетесь возвращаться.
Мы не стали его удерживать и вместе с Джесси пошли дальше — туда, где Кива с Чатри наблюдали за самкой, кормящей детеныша. У матери шерсть была темно–коричневая, с белой опушкой вокруг морды, у малыша — совсем короткая, словно стриженая, а личико ярко–розовое и безволосое.
— Если пройдем немного дальше, я покажу вам подростков, которых привезли на этой неделе.
Я кивнул на темно–коричневую самку с розоволицым детенышем:
— А тут что за история?
Джесси покачал головой.
— Отец малыша тоже умер. В детстве его держали в птичьей клетке. Потом он начал расти, но клетку не меняли, и со временем руки у него загнулись назад. Даже если бы он остался в живых, его все равно бы не отпустили на волю.
— Кому же тогда она поет? — спросила Тесс.
Джесси посмотрел на мать с малышом.
— Она никому не поет, — ответил он.
Пока мы поднимались на холм, бледный свет заката превратился в прохладные сумерки.
Перед нашим крыльцом была припаркована полицейская машина, на веранде сидела незнакомая женщина средних лет.
Когда мы подошли ближе, она спустилась нам навстречу и начала что–то сердито говорить по–тайски, обращаясь к Чатри. Мальчик застыл на месте, парализованный одним видом представителя власти.
— Что происходит? — спросила Тесс у женщины, но та не ответила. С чего вообще мы решили, что она обязана понимать по–английски?..
Потом из полицейской машины вылез сержант Сомтер. Он облокотился на открытую дверцу и посмотрел на меня. Женщина все еще говорила, по–прежнему очень сердито, и Сомтер объяснил нам, в чем дело.
— Этот ребенок должен ходить в школу, — сказал он и добавил, глядя на Тесс: — В настоящую школу.
— У нас в стране есть школы, — вставила женщина, внезапно переходя на английский.
— Я знаю, — ответила Тесс. — Конечно же, есть. — Жена опустила глаза и уставилась на дорогу. — Извините.
29
Чатри стоял на веранде соседского дома и ждал, пока Тесс застегнет ему верхнюю пуговицу. Он был одет в местную школьную форму: белую рубашку поло, темные короткие штаны, белые носки и черные кожаные туфли. Чисто, опрятно, старомодно. Чатри взглянул на нас и отвел глаза, смущенно улыбаясь.
Мы все — я, дети и госпожа Ботен — стояли тут же и наблюдали, как Тесс пытается пригладить его непокорные черные волосы с единственной золотистой прядью. Пригладить их никак не удавалось, и в конце концов она повернула Чатри лицом к внешнему миру и слегка подтолкнула вперед. В дверях появился господин Ботен. Он что–то коротко буркнул по–тайски, мальчик ответил утвердительно и, не оглядываясь, зашагал вниз по дороге.
Мы нагнали его и пошли рядом.
Чатри ступал тяжело, словно узник, ведомый на казнь. В конце нашей грунтовки — там, где она соединялась с ведущей в деревню дорогой, — его должен был подобрать школьный автобус. Мы ждали в молчании, пока не появился сонгтхэу — открытый пикап, в кузове которого сидели на двух скамьях дети. Они с нескрываемым любопытством смотрели, как новенький забирается по ступенькам наверх. Когда пикап тронулся с места в облаке пыли, Чатри даже не оглянулся.
— В нем что–то изменилось, — заметила Кива.
— Он сам изменился, — ответила Тесс. — Это его первый день в школе.
Дети побежали вперед, и только тут Тесс позволила слезам обжечь ей глаза.
— Не бойся, он не пропадет, — со смехом сказал я. — Такой–то бугай!
— Я не из–за него, — проговорила она и кивнула на сына и дочь, которые уже добежали до нашего дома. — Я из–за них.
Мы остановились.
— С ними все в порядке, — ответил я.
Тесс покачала головой.
— Они замечательные дети, но Кива — почти дикарка, а Рори думать не может ни о чем, кроме животных.
— Они умные, добрые, смешные, и ты прекрасно с ними справляешься.
— Мои силы уже на исходе. Пхукет — лучшее место в мире для девятилетнего ребенка — я в этом уверена. Но они становятся старше. И мы тоже. Мы тоже, Том.
— К чему ты клонишь? — спросил я.
Впрочем, я прекрасно знал, к чему она клонит. К тому, что пора возвращаться домой.
Я повесил голову и почувствовал, как от тоски сжимается горло. Моего лица коснулся солнечный луч. Я подумал о той жизни, которую мы оставили позади, и о той, которую потеряем.
— На этот раз все будет иначе, — сказала жена.
— Нет, Тесс. Все будет точно так же. Точно так же паршиво.
— Все будет иначе, — настойчиво повторила она, потом взяла меня за руки и провела кончиками пальцев по моим растрескавшимся мозолям. — И потом, мы возвращаемся не ради себя, а ради детей.
Она приложила мои изуродованные ладони к своему плоскому животу поверх тонкой футболки и начертила ими тройной знак — вверх, вниз и снова вверх, — тот самый, который начертила десять лет назад, покрывающий несколько дюймов и одну маленькую жизнь.
— Тесс… — проговорил я, понимая.
Ребенок, подумал я. Третий ребенок! Наш ребенок…
Мне уже хотелось взять на руки этот маленький сверточек и вновь испытать ни с чем не сравнимое чувство безграничной и безусловной любви. Наш малыш. Я и не мечтал, что мне будет даровано такое счастье.
Но даже в ту минуту, почти пьяный от восторга, я подумал о возвращении домой, об Англии, о том, что придется начинать все сначала, и этот груз едва не придавил меня к земле.
Я подумал о преградах, о тех Эверестах, которые мне придется каждый день преодолевать, просто чтобы выжить, чтобы обеспечить семье хлеб и крышу над головой, и на мгновение — на одно ужасное, постыдное мгновение — я усомнился, смогу ли.
А потом я посмотрел ей в лицо, в прекрасное лицо моей жены, моей Тесс, и она заполнила меня — не знаю, как описать по–другому, — она заполнила меня, и я понял, что с радостью пойду за ней куда угодно и преодолею любые преграды, потому что мой дом всегда будет в том месте, которое назовет домом эта женщина.
Она рассмеялась, улыбнулась и осторожно убрала мои руки со своего живота, где росла крошечная, созданная нами жизнь, потом покачала головой, глядя на порезы, свежие и застарелые, которыми были покрыты мои ладони, пальцы и потрескавшиеся, переломанные ногти.
— Твои руки… — проговорила она.
Дневная жара уже ослабевала, когда мы все вчетвером шли по берегу вдоль той линии, где теплая вода соприкасалась с золотисто–белым песком. Поднимающийся над бухтой зеленый холм постепенно становился темнее, а тени столетних деревьев удлинялись, словно устало потягиваясь после очередного долгого дня.
В жаркий сезон ничто не двигалось без особой нужды. Еще никогда я не видел море таким прозрачным и спокойным. Оно могло бы сойти за зеркало с золотыми прожилками, а стоящие на якоре длиннохвостые лодки были неподвижны, как статуи.
Далеко впереди, там, где берег начинал изгибаться дугой, из–за столика перед «Длинным баром» встал человек и направился к нам навстречу. Бар Фэррена возвышался у него за спиной, черный и безмолвный в ожидании ночи. Кожа у незнакомца была бледная, почти белая, и, хотя день клонился к вечеру, он низко надвинул бейсболку на лицо, чтобы защититься от беспощадного солнца. Когда человек подошел ближе, я узнал его по футболке с надписью: «МЫ ДИКИЕ — НЕ НАДО НАС ГЛАДИТЬ».
— Хочу показать тебе кое–что, — обратился Джесси к Рори. — Рядом с водопадом Тон — Сай.
— Мне неинтересно, — ответил мальчик.
Джесси посмотрел на Тесс.
— Давай все–таки сходим посмотрим, — предложила она, с улыбкой поглядела на сына и взяла его за руку.
И мы пошли.
От водопада осталась только тоненькая струйка.
Мы шли вдоль нее, поднимаясь в гору по мокрым скользким камням, пока не начался настоящий тропический лес. Внезапно мы очутились в зеленом мире, где со всех сторон возвышались деревья, а дневной свет померк, скрытый плотным пологом листвы. Джесси шагал впереди. Время от времени ему приходилось останавливаться, чтобы отыскать тропу, которая то исчезала в густом подлеске, то снова появлялась.
Потом мы начали спускаться. Идти стало легче, но опаснее, потому что с одной стороны склон резко обрывался вниз. Тропа привела нас к маленькому деревянному мостику, и Джесси остановился, чтобы осмотреться. Казалось, он ищет чего–то и не находит, прислушивается и не слышит.
А потом мы все различили то, чего он ждал.
Зов гиббона. Где–то высоко в кронах деревьев. Я слышал их пение много раз, но странная ухающая музыка никогда еще не звучала настолько гипнотически. Так пел гиббон в дикой природе, и от этого звука у меня побежали по коже мурашки.
Потом раздался ответный зов, гораздо дальше, словно свисток паровоза в ночи, а потом еще и еще, выше по склону и справа от тропы. Джесси сорвался с места и быстро зашагал вперед, и мы заспешили за ним, снова карабкаясь в гору, перелезая через упавшие деревья, иногда наклоняясь, чтобы не удариться о нависающие над тропой ветки, иногда опираясь на них рукой. Тишину леса нарушали только наши голоса — «Осторожнее», «Не поскользнись», «Не наткнись на ветку» — и потусторонняя симфония в кронах деревьев.
Джесси посмотрел на нас и улыбнулся, потом протянул Рори раскрытую ладонь. Мальчик замер в нерешительности, наконец шагнул вперед и взял его за руку. Джесси улыбнулся еще шире и кивнул на небольшую прогалину среди деревьев.
Там сидела темно–коричневая самка гиббона с белой опушкой вокруг морды. Она обернулась, прислушиваясь к какому–то звуку в листве деревьев, и мы увидели у нее на руках детеныша. Это был уже не крохотный безволосый зародыш, которого мы видели у водопада Бангпэ. Он оброс мехом, таким же темно–коричневым, как у матери, а розовое старческое личико стало гораздо смуглее. Из–за короткой шерсти руки малыша казались невозможно длинными и тощими.
Вблизи послышалось дрожащее уханье, и на прогалине появился Трэвис. Он неспешно направился к матери с малышом, затем встал и спокойно оглянулся.
— Они просыпаются с первыми лучами солнца, — шепотом сказал Джесси. — Самка ведет семью к фруктовым деревьям. После еды они слушают пение других гиббонов и отвечают им. Потом прихорашиваются и немного отдыхают. Они обожают играть под дождем — это их любимое занятие. Рядом живут другие семьи, и Трэвис пугает взглядом самцов, которые слишком близко подходят к границам его территории. Самцы гоняются друг за другом, а самки с детенышами держатся в стороне. Вечером они снова кормятся, совершают прогулку по деревьям и отправляются на боковую. Малыш ложится вместе с матерью. Трэвис спит поблизости один.
— Да, — подтвердил Рори. — Все так и есть.
Мы наблюдали за ними, пока не стемнело.
Прежде чем они нас покинули, Трэвис — хотя, конечно, он больше не носил этого имени, — осторожно глянул в нашу сторону и быстро отвернулся, словно встретил друзей из далекого прошлого и не мог вспомнить, где видел их раньше.
Господин Ботен надсадно кашлял, хотя сигарета у него в руке была незажжена. Его морщинистое лицо с китайскими чертами болезненно скривилось.
— Я стар, — сказал он и кивнул сначала на меня, потом на Тесс. — Я стар, и однажды меня не станет.
— Думаю, вас еще рано отправлять на свалку, — со смехом ответил я.
Я обвел взглядом ресторан. В «Почти всемирно известном гриль–баре» яблоку негде было упасть. Новые заведения на другом конце дороги процветали, но, как ни странно, у нас посетителей тоже прибавилось. Пляж Най — Янг превратился в место отдыха для иностранных туристов.
— Все столики заняты, — заметила Кива.
— Пойдемте со мной, — ответила госпожа Ботен.
Тесс и дети пошли вслед за ней на кухню, но меня господин Ботен удержал.
— Это правда, — сказал он, встретившись со мной взглядом. — Когда–нибудь меня не станет.
Я больше не смеялся.
— Вы в отличной форме, — возразил я.
Впервые за много лет я испытывал к кому–то сыновние чувства, и мне не хотелось вспоминать, что в конце концов родители оставляют тебя одного.
— Я начал уставать, — продолжил старый таец. — От всего. От рыбалки. От ресторана. Вы же видите, как медленно я забираюсь в лодку. Что это за рыбак, который не может забраться в собственную лодку?
— Господин Ботен, мы все становимся старше.
Он кивнул и улыбнулся:
— Ваши дети так выросли! Когда вы приехали, они казались совсем малышами.
— Время бежит быстро, и сильнее всего это заметно по детям.
Я подумал о нашем третьем ребенке, о безымянном младенце, который рос у Тесс внутри, а потом о будущем, о том, как медленно дети растут и как быстро вырастают, и понял, что хочу одного — прожить достаточно долго, чтобы увидеть этого нерожденного, неведомого ребенка взрослым.
— Мы с женой хотим, чтобы все перешло к вам, — снова заговорил господин Ботен. — У нас есть только ресторан и лодка, и когда я не смогу больше работать, и то и другое достанется вашей семье. Что до дома… Дом мы оставим себе, и после нашей смерти его унаследует мой сын, но ресторан с лодкой будут ваши.
— Господин Ботен… — начал я и внезапно увидел в его морщинистом, хмуром лице такую доброту и красоту, что с минуту не мог говорить. — Я не знаю, что сказать…
— Мы сделаем все по закону. Оформим на бумаге. Никаких трудностей не будет.
— Это большая честь для меня, — сказал я.
— Вы многое умеете, — ответил господин Ботен, и в его глазах блеснул веселый огонек. — Не можете только ударить молотком по гвоздю, не попав сначала по руке.
— Я еще ни от кого не видел столько добра, — произнес я, и от правдивости этих слов у меня перехватило дыхание. — Спасибо…
Господин Ботен улыбнулся, и при виде его улыбки у меня защемило сердце. Я хотел подождать, не говорить ему сразу, но какой смысл тянуть?
— Мы решили вернуться, — торопливо начал объяснять я. — Вернуться в Англию. Тесс ждет ребенка. Кива и Рори должны ходить в настоящую школу. И еще…
И еще была тысяча мелких причин, но ни одна не казалась достаточно веской, чтобы отвергнуть его предложение. В свете разноцветных лампочек я увидел, как господин Ботен нахмурился.
— Важная птица! — буркнул он. — Совсем как мой сын. Простой труд ниже нашего достоинства!