Потом Фэррен выступил из строя.
— Произошла ошибка, — холодно улыбаясь, обратился он к молодому полицейскому. Возможно, это был прыщавый из нашего фургона, хотя мне все они казались на одно лицо — очень молодые, пугающе молодые. С такими молодыми полицейскими надо вести себя осторожнее. Коп без всякого выражения посмотрел на Фэррена и поднял руку, как бы говоря: «Стоять!», а в следующий миг ударил его раскрытой ладонью в левый глаз. Фэррен отпрянул, задохнувшись от боли и неожиданности, и вернулся в строй.
Никакой ошибки не было.
Нас согнали в огромную камеру, тесную от полуголых воняющих тел. На большинстве заключенных не было ничего, кроме шортов и повязки на лице, как у злодеев из старых вестернов. Помимо сотрудников «Дикой пальмы» встречались тут и другие иностранцы. У всех у них в глазах застыло такое выражение, словно они проснулись от кошмара и обнаружили, что это реальность.
Когда моих ноздрей достиг запах открытой параши, я понял, зачем нужны повязки. Потом я ощутил, какая в камере стоит жара, и больше не удивлялся, почему все заключенные раздеты до штанов или шортов. Однако сам я не снимал ни рубашки, ни джинсов, словно это было равносильно признанию, что я попал сюда не случайно и останусь тут навсегда.
Джесси подошел и сел рядом со мной.
— Все будет хорошо, — сказал он.
— Знаю, — ответил я. — Все будет в порядке.
Джесси закрыл лицо руками. Я обнял его за плечи и отвел взгляд.
Фэррен сидел в стороне, как будто был с нами незнаком, и держался за больной глаз.
Свободной рукой я вытащил телефон и, когда увидел, что сигнала нет, встал и пробрался между полуголыми телами к тому месту, где сидел Фэррен.
— У меня огромное желание набить тебе морду, — процедил я.
Фэррен поднял на меня взгляд.
— Вы же хотели новой жизни, — заговорил он холодным бесцветным голосом. — Красивой жизни. Удобной жизни. Я вам ее дал, так что нечего ныть.
Это была неправда.
Достойной жизни — вот все, чего я хотел.
Я бросился на него, желая разодрать ему лицо за то, что теперь придется вынести Тесс, но Пирин успел меня перехватить. Таец был гораздо сильнее и прекрасно знал, что делает. Он оттащил меня от Фэррена и повалил. Его крепкие руки переплелись вокруг моих рук и шеи сложным узлом, пригибая голову книзу, и он принялся бить меня лицом о бетонный пол, чтобы я перестал сопротивляться.
Но мое сердце переполняла жена, так что оно сжималось и переворачивалось в груди, и что бы ни делал со мной Пирин, я упорно продолжал сопротивляться.
9
— Томас Артур Финн, — произнес молодой коп.
Я не сразу сообразил, что обращается он ко мне: во–первых, английские слова в его исполнении звучали довольно странно, а во–вторых, меня сбило с толку имя Артур. Я ненавидел его и никогда не использовал, но оно значилось в моем паспорте и в распечатке полицейского. Имя моего отца. Практически единственное, что я получил от этого мерзавца, кроме экземы.
— Здесь, — ответил я.
На плече у меня лежал Джесси. Я осторожно отодвинулся, стараясь его не разбудить, и встал. Наверное, я тоже заснул, потому что день был уже на исходе, солнце пересекло камеру, и теперь его свет быстро тускнел, а остров готовился к очередному грандиозному закату.
Пробираясь среди заключенных, большинство из которых находилось где–то между сном и бодрствованием, я подумал о том дне, когда в последний раз видел отца. Мне было тогда одиннадцать. Он уходил от нас, чтобы начать новую жизнь с соседкой по этажу. «Однажды ты меня поймешь», — сказал мне отец. Я уже успел забыть его лицо, но так и не понял, не хотел понимать и знал, что не пойму никогда.
Вслед за копом я прошел по коридору и оказался в маленьком чистом кабинете. За столом сидел тот самый полицейский, которого я видел на балконе Фэррена. Тогда я подумал, что это просто молодой пацан, но теперь заметил на сером рукаве его формы три нашивки сержанта. Он провел ручкой по списку имен и зевнул. На столе лежали и другие бумаги, на многих был логотип «Дикой пальмы».
На меня сержант не смотрел.
— Мне нужно позвонить жене, — сказал я.
— Ваша должность в «Дикой пальме»? — спросил он. — Телемаркетолог, агент по продаже недвижимости, инвестиционный консультант?
По–английски он говорил хорошо, но осторожно, как будто впервые пробовал незнакомые слова на вкус. На груди у него был бейджик с фамилией: «Сомтер».
Я покачал головой:
— Нет, я шофер. Моя жена… Пожалуйста, сержант Сомтер, мне нужно ей позвонить…
Он наконец–то посмотрел на меня и вздохнул:
— Вы приезжаете в Таиланд и делаете много плохого.
— Я? Нет…
Сомтер пододвинул ко мне лист бумаги.
— Это ваш сценарий: что говорить, чтобы выманивать у клиентов деньги. Что говорить, когда деньги испаряются. Как дурачить людей.
Я снова покачал головой:
— У меня нет никакого сценария.
— Вы приезжаете в Таиланд за дешевыми девушками, дешевым пивом, дешевыми ценами. Вы приезжаете в Таиланд за дешевой жизнью.
Я подождал немного, желая убедиться, что Сомтер закончил. В голове гулко стучала кровь, тело ломило. Я не знал, говорит ли он обо мне или обо всех иностранцах, которых встречал в своей жизни. Я действительно не мог понять, и от этого мне становилось страшно.
— Я приехал в Таиланд в поисках лучшей жизни, — тихо произнес я.
Сержант Сомтер кивнул, как будто я с ним согласился.
— Сюда приезжает много фарангов, — заметил он.
— Послушайте, я хочу вам помочь. Сержант Сомтер… пожалуйста… Я готов ответить на все ваши вопросы. Только я не знаю ничего об этих — как вы сказали? — телеагентах и консультантах. Мне ничего о них неизвестно. Я тут ни при чем. Я просто вожу мотоцикл.
— И не для того, чтобы отдохнуть, — продолжил он. — А чтобы остаться и высосать побольше крови. Дешевые цены, дешевая жизнь.
— Это не про меня, — вмешался я.
— Это про таких, как ваш босс. Фэррен. Ведь Фэррен ваш босс?
— Да.
Я был для него просто безликим фарангом — одним из тех, кто дерется в барах, шатается пьяным по улицам, заходит без рубашки в храмы.
— Моя жена волнуется, — попробовал я еще раз. — Она не знает, где я. У нас двое детей…
— Ваша жена отлично знает, где вы, — перебил сержант Сомтер.
Он кивнул молодому полицейскому, который стоял у двери, и улыбнулся, обнажив ровные белые зубы:
— А вы ведь на самом деле уверены, что варвары — это мы…
Молодой коп вернулся. С ним была Тесс, спокойная и сдержанная — только губы сжаты в тонкую линию, да еще в глазах промелькнул ужас, когда она увидела, в каком состоянии мое лицо. Я обнял ее и сказал, что мне очень жаль, а она сказала, чтобы я не говорил глупостей — все это еле слышным шепотом. Когда она мягко, но решительно отстранилась, я заметил, что с ней еще кто–то.
Англичанин. Высокий и подтянутый. Казалось, царящая в тюрьме жара не причиняла ему ни малейшего беспокойства. На нем были отутюженные джинсы, строгая голубая рубашка и бейсболка. Сержант Сомтер встал со стула и пожал ему руку. Потом англичанин повернулся ко мне, однако руки не подал.
— Джеймс Майлз. Я помогаю в британском представительстве. В почетном консульстве Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии. Именно там и нашла меня миссис Финн.
На бейсболке у него были нарисованы китайские иероглифы и дракон в темных очках. «Гонконгский клуб иностранных корреспондентов», — гласила надпись по–английски.
— Британское представительство находится на Патак–роуд, — добавил Джеймс Майлз, как будто это все объясняло.
— Пляж Карон, — вставил я.
— Именно! — со смехом отозвался он. — Каморка над мебельным магазином «Клонг» — офисом ее назвать трудно.
Я растерянно уставился на Джеймса Майлза, сбитый с толку его ничего не значащей болтовней.
Тесс взяла меня за руку и крепко сжала. Я не понимал, что происходит, и взглянул на сержанта Сомтера. Джеймс Майлз обратился к нему по–тайски. Сержант выслушал, кивнул молодому копу, и оба вышли. Когда дверь за ними закрылась, Тесс бросилась мне на шею, и я прижал ее к себе.
— Со мной все хорошо, — проговорил я.
— Пхукетская тюрьма рассчитана на семьсот заключенных, а содержится в ней почти в два раза больше, — сказал Джеймс Майлз. — Однако есть тюрьмы, в которых условия еще хуже. Намного хуже.
— Так вы из посольства? — спросил я, все еще обнимая жену за талию. — Вы меня отсюда вытащите?
Он рассмеялся:
— Я не настолько важная птица — всего лишь скромный писака. Пишу путеводители. Как я уже говорил, в британском представительстве я просто помогаю. На острове нет ни официального консульства, ни посольства, так что людей не хватает. Но я постараюсь вас вытащить.
Звучало не слишком многообещающе.
— Полиция подозревает, что компания Фэррена — просто бойлерная.
— Бойлерная? — переспросил я.
Я никогда не слышал ни о какой бойлерной и чувствовал себя глупо. Глупо и беспомощно. Облегчение, которое я испытал от встречи с Тесс, теперь превращалось в нечто иное. Я не хотел, чтобы она видела меня в таком месте. Мне было невыносимо думать, что ей приходится видеть меня в таком месте.
— Профессиональный жаргон, — пояснил Майлз. — Бойлерные предлагают клиентам приобрести акции до первичного размещения.
Я вспыхнул, ощутив всю глубину своего невежества. Потом посмотрел на Тесс: она улыбнулась, кивнула и стиснула мои руки. А наш новый знакомый тем временем продолжал:
— Их продают по низкой, базисной цене своим людям — обычно директорам. Когда компанию регистрируют на фондовой бирже, цена на акции взлетает, и акционеры получают хорошую прибыль. — Тут он позволил себе рассмеяться: — Если, конечно, компания действительно существует.
— Но ведь «Дикая пальма» занималась продажей недвижимости, — возразил я.
— По сути, это то же самое, — ответил Майлз уже без улыбки. — Сомнительные инвестиции. Стильный веб–сайт, за которым не стоит ничего, кроме сарая с десятком телефонов. Сотрудники ищут жадных и легковерных клиентов и помогают им расстаться с деньгами. Может, это и не бойлерная в строгом смысле слова, но наш сержант Сомтер недаром почуял неладное.
— «Дикая пальма» не занималась ничем противозаконным! — запротестовал я, чувствуя, как почва уходит у меня из–под ног.
Впервые в его глазах мелькнуло раздражение.
— Том, а вам–то откуда знать?
Я не ответил, а про себя подумал: «Интересно, на чьей он стороне? Не похоже, чтобы на моей».
— По–моему, полиция не зря забила тревогу, — продолжил Майлз. — Фэррен слишком вольно толковал тайское имущественное и земельное право. «Дикая пальма» создавала компании, во главе которых стояли подставные лица, а это незаконно: тайскими компаниями должны управлять граждане Таиланда. Существует такой документ, называется Закон об иностранной коммерческой деятельности от 1999 года, и власти относятся к нему очень серьезно.
Я уставился на него:
— Кто вы?
— Просто литературный поденщик, — со смехом ответил Майлз. — Пишу путеводители.
Потом он посмотрел на Тесс и немного смягчился.
— Послушайте, я здесь не для того, чтобы кого–то в чем–то обвинять. Тайцы начали следить за Фэрреном давно — еще до вашего приезда. Я хочу помочь вам, Том. Однако нужно помочь и сержанту Сомтеру. Что вам известно о Фэррене?
— Он бизнесмен. Застройщик.
Майлз рассмеялся:
— А в итоге станет владельцем бара. Такие, как он, всегда этим кончают.
— Вы не знаете его, — бросил я, внезапно разозлившись. — И не знаете меня.
— Том… — проговорила Тесс, но я на нее даже не взглянул.
— Я знаю, что вы не такой, как остальные, — сказал Джеймс Майлз.
Он старался быть ко мне великодушным — я это видел. Если не ради меня самого, то ради Тесс. Господи, что же она пережила, прежде чем нашла его в британском представительстве на Патак–роуд?..
— Я знаю, что вы просто шофер. Ведь так? Вы работали в «Дикой пальме» шофером?
Я подумал о строительной фирме, которая была у меня в Лондоне. Подумал о работавших на меня людях и о тех домах, что мы создавали своими руками.
— Да, так. Я просто шофер, — ответил я и отвернулся.
10
Наверное, они услышали рев мотоцикла, потому что вышли к нам навстречу.
Рори и Кива — в руках одинаковые книги с девочкой и поросенком на обложке. Господин и госпожа Ботен — глаза отведены в сторону. И, как ни странно, мальчик с золотой прядью в волосах — мальчик с пляжа, чао–лей, который мучил черепаху и воровал корзинки на Лойкратхонг. Он тоже держал в руках книгу, но другую — «Рассказы и сказки для младшеклассников», притом что выглядел года на два старше наших детей.
— Я помогаю ему с английским, — объяснила Тесс. — Он никогда не учился в школе — с ним занимается сестра. Можешь себе такое представить?
Я кивнул, потому что легко мог такое представить, а потом слез с мотоцикла, чувствуя себя грязным и усталым и зная, что эту грязь и усталость не смоет никакой душ.
Кива бросилась мне на шею.
— Мы тебя видели! По телевизору! Но ничего не поняли! Диктор говорил по–тайски!
Похоже, мы попали в местные новости. Я посмотрел на соседей: господин Ботен разглядывал незажженную сигарету, а госпожа Ботен грустно улыбалась. На этот раз я первый отвел глаза.
Кива осыпала мою руку поцелуями, зато Рори спрятался за госпожу Ботен и внимательно изучал обложку своей книги.
— Рори, — обратилась к нему Тесс, — поздоровайся с отцом.
Но мальчик по–прежнему жался к Ботенам и не смотрел на меня. Тесс опять произнесла его имя, на этот раз строже, тем жестким учительским тоном, который умела при необходимости придавать своему голосу, и он медленно поплелся в мою сторону.
Я покачал головой:
— Все в порядке. Он не обязан со мной здороваться.
Я пошел в дом. Кива по–прежнему держалась за мою руку и без умолку щебетала о том, что они видели по телевизору. Тесс отчитывала сына и благодарила Ботенов за то, что посидели с детьми. Я слышал их голоса, однако слова до сознания не доходили.
В голове вертелась одна мысль: все это не мое.
Все.
Мотоцикл. Дом. Мебель. Все принадлежит кому–то другому. А что же тогда принадлежит мне?
— Госпожа Ботен сразу же выключила телевизор, но мы успели увидеть тебя и твоих друзей, — сказала Кива, обдавая мою руку своим дыханием.
— Они мне не друзья. Джесси мой друг. Тот, у которого гиббон. Остальные — нет. — Я подумал о Фэррене. — Ничего хорошего они мне не сделали.
— Ладно, ладно, папа, я поняла, — проговорила Кива, широко распахнув глаза.
Я улыбнулся и дотронулся до ее щеки.
— Мне жаль, что все так вышло.
— Да я ничего, — поспешно сказала она. — А вот Рори даже плакал. Ему это все не понравилось.
— Ну, мне самому тоже не особо понравилось. — Я опустился на колени, чтобы заглянуть ей в лицо. — Но я не сделал ничего плохого.
Кива улыбнулась. Ее глаза светились любовью — любовью, которой я ничем не заслужил.
— Я знаю, — ответила она.
В доме Рори, не глядя в мою сторону, проскользнул к себе в комнату. Кива еще раз порывисто поцеловала меня в руку и последовала за ним.
Я вошел в гостиную, где мне ничто не принадлежало: ни кресло, ни стол, ни воздух, которым я дышал. Я опустился в это чужое кресло, совершенно измотанный, и веки сами собой закрылись. Потом я почувствовал, что передо мной кто–то стоит, и открыл глаза, зная, что увижу Тесс.
Рядом с ней стоял тайский мальчик, все еще держа в руках книжку для малышей. Я ощутил всплеск раздражения: моя семья подбирает беспризорников, хотя сами мы живем под чужой крышей.
— Ты все еще здесь? — спросил я у него.
Мальчик коротко кивнул.
— Приятно познакомиться, — произнес он тонким мелодичным голоском, который никак не вязался с его двужильным телом. — Как у вас дела? У меня хорошо.
Потом маленький таец повернулся к Тесс.
— Извините, мне нужно идти.
И ушел.
— Он ни в чем не виноват, — сказала Тесс, и мне стало стыдно.
— Прости, — проговорил я и мысленно добавил: «За все».
— Иди ко мне, — ответила Тесс, и я встал, обнял ее и зарылся лицом ей в волосы, а она принялась объяснять, что мне делать дальше.
— Сначала ты поешь.
Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с тарелкой, на которой лежал приготовленный госпожой Ботен пад–тай — обжигающе горячая лапша, завернутая в тонкий, как вафля, омлет.
— Потом ты приведешь себя в порядок. Потом ляжешь спать.
Тесс поцеловала меня в лоб. Я обмяк и повалился ей на руки, но она осторожно усадила меня и закончила:
— А утром поедешь искать работу. Договорились?
— Договорились.
Однако в воздухе висел главный вопрос, непроизнесенный, но почти осязаемый. Тесс улыбалась и ждала, когда я его задам.
— Может, лучше вернуться домой? — спросил я.
Жена взяла меня за плечи и легонько встряхнула.
— Мы и так дома, — тихо произнесла она.
На следующее утро я поднялся чуть свет, пока жена и дети еще спали, и выкатил из сарая старый «Роял Энфилд».
Было так рано, что до меня долетали звуки азана — мусульманского призыва к молитве. Иностранцы думают, что все тайцы — буддисты, однако эта часть Пхукета настолько же мусульманская, насколько буддийская. На северной оконечности острова, перед въездом на мост, соединяющий его с континентом, вообще встречается больше мечетей, чем храмов.
Я стоял в прохладных предрассветных сумерках, позволяя спокойной уверенности азана проникнуть мне в сердце. И снова меня пронзила мысль: ничто из этого я не могу назвать своим — ни мотоцикл, ни дом, ни даже умиротворение, принадлежащее чужой мне религии. Все это я взял лишь на время и рано или поздно должен вернуть.