— Это вы Мун? — спросила она.
Он кивнул.
— Я только что разговаривала с вашей девочкой. Весьма своеобразный ребенок. Что ж, мистер Мун, я очень рада, что вы ее к нам привели. Очень необычный ребенок. Вы знаете, что в ней необычно?
— Что вы имеете в виду?
— У Линды есть весьма специфическая черта, я просто интересуюсь, известно ли вам о ней.
— Не знаю…
— Линда вся покрыта шерстью, мистер Мун. Вам не кажется, что это весьма необычно?
— Кажется, — тихо ответил Мун. Он и сам не понимал, отчего ни разу не обмолвился о ее шерсти… нет, о волосах. Он предпочитал называть это — даже в мыслях — волосами и не знал, поправила бы его Линда, если б услышала. Он решил, что не стала бы.
— Почему? — спросила женщина. — Почему она такая?
— Такой родилась, — ответил Мун.
— Понятно, — кивнула старуха. — Мистер Мун, если не трудно, скажите, что вам сегодня ночью снилось.
— Мы уже спрашивали, — уныло произнес один из мужчин. — Он не помнит.
— Позвольте, мистер Мун, я расскажу, что снилось мне. Впервые после катастрофы — не зелень. Я оказалась в пустыне, и со мной была маленькая девочка. Вся в шерсти. Мы подошли к мужчине, который восседал в огромном деревянном кресле, как на самодельном троне. Мужчина был огромный, жирный, на лице застыла ужасная гримаса вожделения. Он ел с ножа собачьи консервы. Я ни разу в жизни не встречала этого человека, мистер Мун. И никто из этих джентльменов, — указала она на людей в сером, — с ним не знаком, но и они видели его во сне. Как и все, с кем я сегодня общалась. Кроме вас. И вы привезли ее сюда. Это, на мой взгляд, весьма и весьма необычно.
Увидев на лице старухи неподдельное удовольствие, растерянный Мун подумал, что она хочет спасти его от недобрых, циничных людей в сером. Но его улыбка осталась без ответа. Он вмиг упал духом, как будто расположение этой женщины было важнее всего на свете.
— Известно ли вам мое имя? — спросила она.
— Нет.
— Странно. Неужели вам не знаком мой голос?
— Голос? Хм… нет.
Она опустила сморщенные кисти на рычаги, управляющие колесами, И подъехала к Муну. Он не успел заслониться — старуха протянула руку И шлепнула его по губам. Он отдернул голову и вскинул руки, но старуха уже отстранилась.
— Кто вы? — сверкнула она глазами.
— Мун, — повторил он, хотя уже изрядно сомневался в этом.
— Мун, кем бы вы ни были на самом деле, я хочу, чтобы вы кое-что поняли: здесь сновидениями ведаю я. Кто тот, жирный?
— Келлог, — ответил Мун, не имея ни малейшего представления, откуда взялось это имя. Оно просто сидело в голове, ждало своего часа. Если уж на то пошло, у Муна бродило в мозгу смутное подозрение, что именно Келлог в ответе за все происходящее.
— Это Келлог вас прислал?
— Нет, что вы. Я сам пришел. У меня дочка…
— Где Келлог?
— В… другом месте. Вы не понимаете…
— В пустыне?
— Не знаю. — Мун до предела вымотался под шквалом вопросов. — Он же не мне приснился, а вам. — Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил свой последний сон. Домик на берегу озера, деревья. Но это было бесполезно, это не имело ничего общего с тем, что ее интересовало. Он выбросил из головы никчемные воспоминания.
— Значит, если я захочу передать через вас послание Келлогу, то услышу, что вы не знаете, как до него добраться? — вновь сверкнули зеленые глаза старухи.
— Да.
— Я не хочу, чтобы он снова мне приснился, — с угрозой произнесла она. — Понятно?
— Я за ваши сны не отвечаю. Верните дочь и отпустите нас.
— Может быть, мы так и сделаем. — Старуха повернулась вместе с креслом к двери, и Мун явственно, почти физически ощутил, как переключается ее внимание. В голосе появилась растерянность, мысли теперь блуждали неведомо где. Человек в сером подошел и взялся за подлокотники кресла.
— Но не сейчас, — сказала она.
ГЛАВА 4
Ему принесли воды и бутербродов, сводили в туалет. Затем убрали поднос и поставили койку, отчего комната уподобилась тюремной камере. Когда вышел последний человек в сером, он встал и попробовал отворить дверь. Она оказалась на запоре. Он вернулся в койку и долго лежал, невидящими глазами уставясь в зеленый туман, который заполнял комнату.
Он уже вспомнил, что его зовут Хаосом. Но еще он знал с убежденностью, которую показал на допросе, что его фамилия — Мун. Он улавливал в себе отчетливый привкус двух жизней. Оба набора воспоминаний, казалось, отступили в некую далекую точку. Вместе со смутными представлениями о жизни до катастрофы и сном о доме у озера.
Мун и Хаос сообща владели этими воспоминаниями. Точно так же, как и телом.
Впрочем, когда человек в сером привел к нему дочь, Хаос вновь превратился в Муна. Как ни крути, у Хаоса дочери не было.
Этот человек не походил на других. Он был постарше, не столь напорист и самоуверен и смахивал на чокнутого. Волосы были седыми, а глаза казались изношенными, как будто он слишком подолгу разглядывал в зеленом мареве бесчисленные ряды крошечных буковок. Он скользнул в комнату Муна и прижал палец к губам, а следом вбежала девочка, бросилась к лежащему на койке «отцу» и обвила его руками.
Линда явно не возражала, чтобы он был Муном. Она плакала, прижимая голову к его груди, а он обнимал ее и водил рукой по волосам, и некий инстинкт заставлял его шептать: «Все хорошо, все будет хорошо». Хотя ему очень слабо в это верилось.
— Хаос, — сказала она, — давай вернемся. А то засосет.
— Линда…
— Мелинда, — поправила она. — Ну, давай, Хаос! Этот дядька нас отсюда выведет.
— Девочка вспомнит, — сказал старик, — даже если я забуду.
— Вы кто?
— Кто бы я ни был, я устал, — сказал незнакомец. — У меня очень тяжелая работа, а теперь из-за тебя она еще тяжелее. Я хочу, чтобы ты ушел. Ну, пожалуйста.
Старик нервно почесал нос, а затем одарил Муна куцым подобием улыбки. Даже кивнул, словно объяснил больше, чем достаточно.
— Что я делаю не так? — спросил Мун.
— Ты ей душу травишь! Когда ты ей делаешь больно, то делаешь больно всем. И, конечно, в конце концов тебя за это прикончат.
— Кому? Кому я делаю больно?
— Элайн, — ответил старик, едва шевеля губами. — Позор, ты даже ее имени не знаешь. Да кто мог вообразить, что ты сюда пролезешь, не зная даже ее имени?!
— Старухи?
— Да, — предостерегающим тоном изрек седой. — Элайн — пожилая женщина.
Мун перевел взгляд на свою дочь. На щеках, покрытых шелковистым рыжим, как у лисы, мехом, блестели влажные дорожки. Он впервые за много лет видел лицо дочки, но оно вовсе не показалось ему необычным.
Он снова посмотрел на седого и попросил:
— Скажи, ты кто?
Раздался долгий свистящий вздох, казалось, исполненный великой муки. Затем старик ответил:
— Психиатр. Ты хоть знаешь, грязное ничтожество, что это за профессия? Моя работа — оберегать Элайн от кошмаров вроде тебя. — Он снова вздохнул, но на сей раз выдох перешел в самоуничижительное хихиканье. — И вот я здесь, — вымолвил он с неискренней беспечностью. — Делаю свое дело.
Мун промолчал.
— Мелинда мне поведала о твоем бегстве из Малой Америки, — произнес седой. — И о проблемах со снами. Ты мне здесь просто не нужен. На Элайн очень плохо действуешь, а что для нее плохо… — Психиатр не договорил. Он рванул воротник и выпучил глаза, словно задыхался.
Линда, или Мелинда, дернула Муна за руку.
— Ладно, — сказал Мун. Уж лучше в зелени, чем взаперти на узкой койке. Держа девочку за руку, он следом за психиатром вышел из комнаты.
На этот раз Мун увидел коридор, хотя было бы на что смотреть: огнетушитель да ряды пустых стеклянных ящиков. Он поймал собственное отражение в стекле. Неприятный сюрприз — небрит, на голове колтун. «Таков Хаос», — предположил он.
Они прошли через несколько дверей. Последняя вела в воздушный шлюз, она отворилась с шипением, а когда они вошли в тесноту шлюза, вокруг сгустился зеленый туман, и Мун даже не успел взглянуть на дочь.
Старик вывел их наружу, на мягкую влажную траву. В зелени стрекотали сонмища сверчков. Психиатр схватил Муна за плечо.
— Сюда.
Он подвел Муна и девочку к веревке, привязанной к дереву; она была натянута горизонтально на высоте в половину человеческого роста.
— По этой дороге пройдете через город. Скоро полночь, к утру будете на автостраде. Пожалуйста, уходите.
Одежда на Муне промокла от пота; под натиском ветра он задрожал. Он вспомнил автостраду, машину, которую оставил на окраине туманного города, а в багажнике той машины полным-полно всякой снеди и воды. И тут Мун подумал, что девочка, которую он держит за руку, вовсе не его дочь.
— Хаос, ну пошли, — тихо сказала Мелинда.
Хаос дотянулся до веревки, повернулся и зашагал по траве на звук шагов психиатра. Настиг его и схватил за шиворот у самой двери — для этого пришлось пуститься бегом.
— По этой дороге пройдете через город. Скоро полночь, к утру будете на автостраде. Пожалуйста, уходите.
Одежда на Муне промокла от пота; под натиском ветра он задрожал. Он вспомнил автостраду, машину, которую оставил на окраине туманного города, а в багажнике той машины полным-полно всякой снеди и воды. И тут Мун подумал, что девочка, которую он держит за руку, вовсе не его дочь.
— Хаос, ну пошли, — тихо сказала Мелинда.
Хаос дотянулся до веревки, повернулся и зашагал по траве на звук шагов психиатра. Настиг его и схватил за шиворот у самой двери — для этого пришлось пуститься бегом.
— Чем это я травлю душу твоей Элайн?
— Самим своим существованием, жуткое ты создание! Отцепись!
Хаос еще крепче сжал ворот.
— Объясни.
Психиатр застонал.
— Ты что, не понимаешь?
— Нет.
— Со дня катастрофы… — он жутко закашлялся, — …нам снится одна зелень. Не только горожанам, но и нам тут, на холме. Даже тем, кто на очистке. Большинству снится Элайн, ее голос, как она с нами разговаривает, успокаивает… всегда так было! Понимаешь? И тут вдруг твоя девчонка, да тот гнусный толстяк из пустыни! Первый наш визуальный сон за много лет. Для тех, кто живет в зелени, это вообще первое зрелище после катастрофы.
— Ну и что?
— А то! Элайн чувствует: если мы в снах будем видеть чистое небо, то уже не сможем терпеть зелень.
— Она считает, что этот сон — моя вина?
— А чья же?
— Келлога. Он меня преследует.
Психиатр хихикнул.
— Как скажешь. Но раз он с тобой пришел, то с тобой и уйдет.
Хаос молча отпустил ворот старика. Психиатр буркнул что-то себе
под нос.
— Бессмыслица какая-то, — сказал Хаос. — Зелень — не проблема. Достаточно отойти на несколько миль…
— Зелень везде, — сказал психиатр. — Это ты — бессмыслица.
— Чего же тогда боится Элайн? Если я — бессмыслица, то чем я опасен?
— Элайн не боится, — сказал психиатр. — Она в ярости. Это я боюсь. — Ты — ошибка, чья-то ужасная ошибка, кем бы ты себя ни мнил, а потому должен отсюда убраться. Туда, откуда пришел, в поганую пустыню из сна.
— Я уберусь, — пообещал Хаос, — но не туда.
— Какая нам разница, куда? Может, вообще сгинешь, едва мы тебя забудем.
Разговор начал действовать Хаосу на нервы.
— Нельзя жить, как вы живете. Топтаться на месте в непроглядном тумане.
— А я и не топчусь, — возразил психиатр. — Я работаю в Белом Уолнате. Но если бы и не работал, все равно предпочел бы зелень пустыне с вонючими бешеными скотами.
Хаос повернулся и отыскал дерево, подле которого стояла, держась за веревку, Мелинда.
— Я просто хотел сказать, что ваш подвиг никому не нужен. Можешь так и передать Элайн.
— Прошу прощения, мой маленький несимпатичный дружок, — ответил психиатр, перебирая ключи в звенящей связке, — но Элайн не слушает голоса из снов. Она их создает. — Зашипел воздушный шлюз. — Спокойной ночи.
ГЛАВА 5
Они брели всю ночь. Сначала веревки-проводники довели их до города, затем — по улицам — до скоростной трассы. Люди не попадались, только бродячий пес учуял путников, когда они спускались с холма, и тащился за ними по всему городу. Невидимый в зелени, он семенил позади, принюхивался к следам и лишь на автостраде повернул восвояси. Веревка закончилась у брошенной бензоколонки. Хаос и Мелинда пробрались между домами и поднялись по скату дорожной развязки. На автостраде, в стороне от деревьев, сразу затих стрекот сверчков и заметно похолодало. Они вышли на травянистую разделительную полосу и зашагали навстречу ветру.
Из зелени они выбрались перед самым рассветом. Непроницаемый туман внезапно приобрел объемность; они поднимали руки и видели в дымке шевелящиеся пальцы. Через минуту они взглянули друг на друга и улыбнулись. Вскоре появились звезды.
Затем впереди начали светлеть темные горы. Хаос и Мелинда повернулись и увидели солнце, ползущее вверх сквозь туман. Они пошли дальше, но некоторое время спустя уселись на траву — созерцать ландшафт в благоговейном молчании. Он снова был Хаосом, однако часть его существа — как бы нелепо это ни звучало — уже много лет не любовалась восходом.
Наконец он встал, чтобы идти дальше, но девочка уже уснула в высокой траве разделительной полосы. Он поднял ее и понес через автостраду к сухому и тенистому местечку в кустах. Уселся на траву в нескольких футах, чтобы и за девочкой присматривать, и за дорогой наблюдать.
Он размышлял об Элайн. Наверное, она, по совету психиатра, забудет Хаоса и Мелинду, сотрет их визит в памяти, как досадное отклонение от нормального хода вещей. Он подумал о снах Келлога, о том, как сам он, Хаос, служил своего рода антенной, о том, как пришел в этот roрод и стал Муном, но раздумья эти ни к чему не привели, и он выбросил их из головы.
Хватало других забот. Например, о пище и воде. Быть может, в этих горах есть ручьи, но они пока не попадались на глаза. Не встречалось на дороге и дичи. Вероятно, поесть можно лишь в другом городе, значит, нужно добраться до него, где бы он ни находился. А у Хаоса уже родилось подозрение, что в городах его не ждет ничего хорошего.
Некоторое время он рассматривал пустую автостраду, затем, решив чем-нибудь заняться, встал, повернулся кругом и пошел по траве. Он искал воду. Но не нашел. Он вспомнил свое логово в Комплексе и обругал себя за то, что так необдуманно уехал. Там намного лучше, чем в этих горах. Там все привычно, а тут он один на один с неизвестностью. И ни сигарет, ни спирта… Тоска.
Печально вздохнув, он вернулся к Мелинде, улегся рядом и уснул.
В середине дня их разбудил хиппи из пикапа. Хаос так и прозвал его, едва увидел: хиппи из пикапа. Как в анекдоте. Они проспали весь день, снов, насколько запомнилось Хаосу, он не видел. Проезжий остановил свою машину на автостраде в нескольких футах от спящих и подошел к ним по траве.
— Фью! Эй, кенты, чего это вы тут тусуетесь?
У него были вислые светлые усы и длинная бахрома соломенных волос вокруг лысины. Он носил джинсы-варенки и просторную рубашку в цветочек. Хиппи, сразу понял Хаос. Он знал, кто такие хиппи, и это лишний раз опровергало теорию Келлога, будто не было никакой мировой катастрофы. В Малой Америке и Шляпвилке хиппи не водились.
Хаос помахал рукой. Мелинда все еще спала.
— Э-э, а где колеса-то ваши? Да вы, никак, на своих двоих топаете? Изумрудный город? Только что выбрались, ага? Э-э, чувак, а это что еще за волосатое чудо-юдо?
Разбуженная незнакомым голосом, Мелинда села и недоуменно уста-вилась на хиппи. Тот двинулся к ним вихляюще-пританцовывающей походкой, остановился в нескольких футах, достал носовой платок и вытер взмокший лоб.
— Жарковато, чувак. Э-э, да это же девчонка! Конфетка-малолетка!
— Изумрудный город? — спросил Хаос. — Ты об этом? — он указал в сторону зелени.
— Ага, зеленые чертики, страна слепых, тоска зеленая. А в чем дело? Программа Элайн не в кайф? Не смею тебя осуждать.
— Ты там жил?
— He-а. Со мной, чувак, неувязочка вышла: не пробирает мои мозги вся эта сонная шизуха. Иммунитет у меня, врожденный детектор лабуды. Я в Калифорнии кантовался, — он указал куда-то через плечо, на горы, — но после большой бучи ломанул сюда. Осточертела толчея, на простор потянуло. — Он быстренько изобразил этакий танец: локти ходят ходуном, колени стукаются друг о дружку. — На кордоне с Элайн и ее котятами повстречался. Ну, потусовался с ними, полюбовался, как они туманом давятся, как им шавки дорогу вынюхивают. Не-а, не по мне такой сценарий. Короче, взял да и осел вот тут, на Полосе. А что, чувак, тут кайфово. Простора, чтоб ты знал, завались. И ни души, кроме меня и макдональдян.
— Ты что, и в зелени видишь?
— Я ж говорю — иммунитет. Бывает, заезжаю туда — просто так, постебаться. Таскаю у них из-под носа жратву и барахло, правда, разок-другой меня чуть не прихватили. А вообще-то сейчас я их не трогаю. Нам нечего сказать друг другу.
— А у тебя есть вода в машине?
— Вода? А чего ж не быть. Погоди. — Он повернулся и завихлял, затанцевал к насыпи. Хаос поглядел на Мелинду, та слабо улыбнулась. Он не успел ничего сказать: хиппи вернулся с флягой в камуфляжном чехле. Хаос и Мелинда напились, а тем временем хиппи болтал без умолку:
— …Ну, а вообще на Полосе у меня всего до фига. Чего надо и чего не надо. Но как-нибудь придется взять дробовик, их на Полосе прорва, под каждым прилавком — ствол. Так вот, прихвачу волыну, загляну к ребятам в зелень и шлепну Элайн. Бац, и нету. Шлепну и погляжу, что дальше будет. Хотя… наверняка еще какую-нибудь лабуду вшивую придумают. У этих котят, чтоб ты знал, в чайниках не мозги, а одно дерьмо собачье, в натуре!
— А что стряслось в Калифорнии?
— Да то же самое, что и везде, только покруче, чтоб ты знал, это ж Калифорния. Ты тамошний?