– Эти, как вы выражаетесь, старики, относятся к категории лучших умов своих стран. И мы просто обязаны использовать такой материал для собственных целей. А теперь займитесь делом. В ваши обязанности входит передавать мои поручения, а не задавать глупые вопросы, – огрызнулся хозяин резче, чем было нужно.
Услышав лязгнувший в его голосе металл, секретарь заметно вздрогнул и, коротко поклонившись, исчез из кабинета, словно просочился сквозь стену.
* * *Их загнали в огромные грузовики, под брезентовыми тентами которых были установлены самые настоящие клетки, отделявшие задний борт от остального кузова. Между бортом и решеткой оставалось два посадочных места, где устроились охранники с дубинами. Ключ от замка унес с собой старший, так что нападать на них не имело никакого смысла. Задумчиво посмотрев на решетку, Васильев тихо проворчал:
– Настоящий автозак.
Всю дорогу, пока их везли непонятно куда, профессор старательно запоминал направление и повороты, засекая время, но когда грузовики вкатились в самолет, смог только удрученно вздохнуть. Сидевшая рядом Берта участливо спросила:
– Вам плохо, профессор?
– Нет. Все в порядке, спасибо.
– Вы так тяжело вздохнули, что я подумала…
– Я надеялся, что мы останемся в Непале. В крайнем случае нас перевезут через индийскую границу и снова спрячут в горах. Но теперь я не знаю, что и думать.
– Я сама теряюсь в догадках, почему они не убили нас на месте, а куда-то везут, – тихо призналась девушка после минутного молчания.
– Мы зачем-то нужны им. Знать бы еще зачем, – снова вздохнул Васильев.
– А если попытаться предположить?
– По опыту могу сказать, что мои предположения вам очень не понравятся.
– Вы думаете, что они все еще проводят опыты на людях? – испуганно охнула Берта.
– Если быть до конца откровенным, даже не сомневаюсь в этом, – кивнул профессор. – Эти звери никогда не останавливаются. Их так воспитали. Это фанатики. Упрямые, ограниченные, зашоренные. Любой из этих эпитетов подходит к ним как нельзя лучше. И они будут делать то, что считают нужным, не обращая внимания на законы и любые этические нормы.
– Профессор, как вы думаете, что они сделали с тем мальчиком? – подумав, спросила Берта.
– Скорее всего, убили, – вздохнул Васильев. – Так всегда было. Чтобы запугать остальных. Это обычная практика концлагерей. Не думаю, что у них что-то изменилось. Мальчик решился на побег, а значит, его нужно найти и примерно наказать, чтобы остальные поняли: бежать нельзя.
– Но зачем они это делают? Зачем?! Ведь война давно закончилась!
Берта все сильнее повышала голос, и профессор понял, что еще немного – и девушка сорвется. Быстро обняв ее за плечи, Васильев с силой прижал голову девушки к своей груди и прошептал:
– Тихо, девочка, тихо. Еще ничего не закончилось. Помни, никогда нельзя сдаваться. Даже если ты стоишь между стволом автомата и пропастью, у тебя есть выбор: покорно принять пулю или умереть свободной, прыгнув со скалы. А что до того, зачем они это делают, так я уже отвечал: это фанатики. А фанатикам все равно, идет война или она давно закончилась. Они просто не умеют по-другому. Мозгов-то на что-то хорошее не хватает. Боль другим причинять, прикрываясь благими целями, много ума не надо. Чего проще – обвинил в чем-нибудь другую веру, нацию, внешний вид – и все. Ты на коне. А задуматься о том, что в каждой нации есть и хорошие и плохие люди, что каждый может верить в то, во что сам хочет, что у людей с другим цветом кожи кровь такая же красная, для них слишком сложно. И запомни главное. Даже плакать в нашем положении нужно так, чтобы они не видели наших слез. Для этих людей наша твердость – самое страшное оскорбление.
Слова старого профессора подействовали на девушку. Чуть слышно всхлипнув, она обхватила его руками и, не удержавшись, тихо заплакала. Ласково поглаживая ее голову, Васильев принялся шептать что-то успокаивающее. Истерика прошла стороной, излившись обильными слезами. Выплакавшись, Берта хлюпнула покрасневшим носом:
– Простите меня, профессор.
– Будем считать, что мне повезло, – улыбнулся Васильев.
– В чем? – не поняла Берта.
– Когда еще удастся безнаказанно обнять красивую девушку? – лукаво усмехнулся профессор.
– Эй, да вы ловелас, профессор, – рассмеялась Берта, почти успокоившись.
– Были и мы рысаками когда-то, – усмехнулся в ответ Васильев.
– И кажется, не просто рысаком, а настоящим иноходцем, – продолжала смеяться Берта.
– Нашли время веселиться, – буркнул один из соотечественников Берты.
– Смеяться нужно всегда, молодой человек. Особенно над опасностью, – наставительно ответил Васильев.
– Как вас понимать? – насторожился парень. – Ржать, когда нас поведут на расстрел? Или хохотать, когда мне скажут, что прыгать с десятого этажа опасно?
– Не нужно путать отвагу с глупостью, молодой человек. Смотреть в стволы автоматов с улыбкой, не пресмыкаясь и не вымаливая пощаду, – это отвага, а тупо лезть туда, куда не полезет последний дурак, глупость.
– Что с тобой такое, Ирвин? – удивленно спросила у парня Берта.
– Жить хочу, – с обезоруживающей откровенностью признался парень. – Я не герой и не солдат. Я обычный человек со своими достоинствами и недостатками, и я просто хочу жить.
– Все хотят жить, дружок. Но не все могут достойно встретить свою смерть. Я знаю, это трудно. Очень. Знать, что вот сейчас, еще секунда – и все закончится. Все. Совсем. Навсегда. Это страшно. Очень, – тихо повторил профессор, опуская голову.
– Вы говорите так, как будто проходили это, – начал было парень, но вспомнив о лагерном номере на руке старика, осекся.
– Я проходил это, – нашел в себе силы ответить профессор. – Там, в Дахау, я проходил это каждый день в течение трех лет. Я видел, как умирали жившие рядом со мной. Как убивали таких же мальчишек, как я. И поверь, далеко не всегда это были пули. Я расскажу только одну историю, чтобы ты понял, что такое настоящий фашизм.
Как-то раз один немецкий офицер, отобрав десяток вконец ослабевших от голода детей, взял обычную кувалду и, выстроив их перед собой, принялся убивать. Делалось это так: ударом кулака он сбивал ребенка на землю, а потом, перевернув пинком на живот, задирал ему голову, зажимая ее между ног. Потом размахивался кувалдой и наносил один удар в переносицу. На глазах у всех.
Мы все это видели. Все, кто сумел выйти из барака и удержать инструмент. Мы работали, а наших друзей хладнокровно забивали у нас на глазах, словно скот. Так что я знаю, о чем говорю. А теперь я расскажу тебе, что такое твердость и самопожертвование. В очередной группе ослабших детей были двое – брат, лет десяти, и сестра, лет шести. Польские евреи. Мальчишка – маленький, щуплый, а девочка могла бы стать настоящей красавицей.
Когда их привезли, оба еле держались на ногах от голода, но брат свой паек делил пополам и кормил сестру. Немногое ему оставили в жизни: сестру и скрипку. Нас выгоняли на работу, а его заставляли играть. Каждый день, с утра до вечера. И он играл. Играл, потому что один офицер пообещал, что его сестра будет жить до тех пор, пока он может играть. И он играл. Я никогда не забуду кровавых мозолей на его пальцах. Он играл, пока не умер. Стоя, со скрипкой в руках.
– Вы помните, кто был тот офицер? – растерянно спросил Ирвин.
– Все тот же лейтенант Штольц. Именно он руководил всеми опытами и решал, кому жить, а кому умереть. Там, в Дахау, он жил словно средневековый сатрап. Мог делать что вздумается и поступать так, как ему хотелось. Это и есть настоящий фашизм, приятель.
– Простите, профессор, – тихо произнесла Берта, украдкой вытирая слезы.
– И теперь, пройдя через все это, вы хотите, чтобы мы вели себя как герои? – мрачно спросил Ирвин.
– Я хочу, чтобы вы понимали, с чем нам пришлось столкнуться, и к чему нужно быть готовыми. Нельзя терять надежду, но не нужно питать иллюзий. Никто, кроме нас самих, не придет нам на помощь. Не все из нас выживут, но если правильно выбрать момент и придумать толковый план, то побег вполне возможен, – тихо, но очень решительно произнес профессор.
– Вашу бы энергию да в мирных целях, – растерянно проворчал Ирвин.
– Не нужно далеко ходить за примером: тот мальчишка, которого нашел Алексей. Он же сумел сбежать, и даже добрался до нашего лагеря. Будь мы чуточку поумнее, все могло бы обернуться по-другому.
– Вот именно, – ехидно отозвался парень.
– Скажи, Ирвин, тебе могло прийти в голову, что сегодня, в современном мире, может найтись вот такой оплот фашизма?
Помолчав, Ирвин отрицательно помотал головой.
– Вот и нам не пришло. Так что теперь нет смысла попусту сотрясать воздух. Нужно готовиться к тому, чтобы вырваться отсюда и бежать.
– И обречь многих из них на смерть? – взвился парень.
– И обречь многих из них на смерть? – взвился парень.
– Многие могут погибнуть, – согласно кивнул Васильев. – И я не исключение. Больше того: я знаю, что буду одним из первых, кто погибнет. Я стар, у меня больное сердце и куча старческих болячек, так что вполне может случиться, что я умру еще до того, как нам удастся вырваться из этого плена. Но у других будет шанс вырваться и вернуться домой. Пусть крохотный, призрачный, но шанс.
Возразить на это Ирвину было нечего. Мрачно покосившись на Берту, он перевел взгляд на Васильева и, помолчав, спросил, снова повернувшись к девушке:
– Ты согласна с ним?
– Да. Я не собираюсь провести всю оставшуюся жизнь в клетке, в качестве игрушки для тупых фанатиков, – запальчиво ответила девушка.
– Игрушки? – не понял Ирвин.
– Ты тупой или просто прикидываешься? – зарычала в ответ Берта. – Эти подонки на мне глазами дыры протерли, пока из клетки выводили.
– Но ведь это такие же немцы, как и мы. Они просто не могут быть такими… такими…
Парень запнулся в поисках подходящего слова. Внимательно слушавший его Васильев едва заметно усмехнулся и, понимающе кивнув, ответил:
– Похоже, ты относишься к той категории европейцев, которые считают всех русских дикарями. Но, если тебе так хочется, то могу ответить. Это вы дикари. Вы, европейцы. Самые обыкновенные дикари, не умеющие найти золотой середины для собственной жизни. Вы даже мыться регулярно научились только в конце девятнадцатого века, тогда как на Руси бани существовали еще до Ивана Грозного. Вас бросает из одной крайности в другую, и притом вы осмеливаетесь обвинять в этом же других.
Но позвольте напомнить вам, что рабство, фашизм, расизм и тому подобные прелести – ваша история. Впрочем, на сегодняшний день вы живете ничуть не лучше. Чего только стоят ваши законы?!
– О каких законах вы говорите? – не понял парень.
– Вам нужны примеры? Извольте. Например, в Швеции мужчина обязан ночью садиться на унитаз, чтобы справить малую нужду, что противоречит естественному порядку оправления. Вы уже не знаете, куда еще запихнуть себе свои права и свободы, но на поверку все это оказывается не более чем фикцией. Любой акт, противоречащий обычному течению вашей жизни, и все ваши свободы тут же забываются в угоду призрачному наведению порядка. Хотя, на поверку, ваши власти не в состоянии решить возникшую проблему. И после этого вы осмеливаетесь называть нас варварами?
– С вами трудно спорить, но мое мнение останется неизменным, – упрямо набычившись, ответил Ирвин.
– Это твое право, – пожал плечами Васильев.
– Я отлично понимаю, почему вы так ненавидите любое проявление фанатизма, но совершенно не понимаю, почему вы настаиваете на побеге, – не унимался парень.
– Потому, что это единственный шанс спасти людей и сообщить властям о творящихся здесь ужасах. Подобные места должны уничтожаться. Выжигаться каленым железом, потому что это не просто преступление против тех, кто там находится. Это преступление против всего человечества. Геноцид, если так вам понятнее, – резко ответил профессор, отворачиваясь от собеседника и всем видом давая тому понять, что не желает более дискутировать на эту тему.
Самолет набрал высоту, и пленники начали растерянно переглядываться, гадая о направлении, в котором их везут. Неопределенность всегда пугает, а здесь ее было слишком много. Васильев, бормоча что-то под нос, принялся пальцем рисовать на пыльном полу какие-то линии. Заметив, что он рассеянно шарит руками по карманам, Берта догадалась, что именно он ищет, и, осторожно опустив ему очки со лба на нос, тихо спросила:
– Что это, профессор?
– Господи, как же мне Лешеньки не хватает… – тихо вздохнул профессор, поправляя очки. – Это путь, которым нас везли. После взлета самолет сделал разворот направо, после чего начал набирать высоту. Нужно определиться с севером, и можно будет понять, куда нас везут, – быстро пояснил он, взяв себя в руки.
– Запросто, – лукаво усмехнулась Берта, показывая ему свои наручные часы.
Подслеповато прищурившись, Васильев непонимающе покосился на ее запястье и, пожав плечами, спросил:
– А часы-то тут при чем?
– Это не просто часы, – ответила девушка, быстрым движением сдвигая верхнюю часть прибора.
Часы состояли из двух частей. Под корпусом с механизмом обнаружился самый настоящий компас. С интересом посмотрев на необычный прибор, Васильев одобрительно кивнул и радостно потер руки. Заметив его жест, Ирвин не удержался, и тихо, но так, чтоб слышали сидящие рядом, проворчал:
– И после этого он смеет называть нас варварами!
Не обращая на него внимания, Берта принялась пояснять:
– Титановый корпус не намагничивается и не влияет на показания. Так что этому прибору вполне можно доверять. Отец подарил мне его на окончание университета. В поле был испытан дважды, так что давайте думать.
Внимательно посмотрев на компас, Васильев сверился со своими выкладками и, откинувшись на деревянный борт грузовика, тихо сказал только одно слово:
– Африка.
– Куда? – не верящим голосом переспросила Берта.
– Нас везут в Африку, – все так же тихо повторил профессор. – Я должен был догадаться.
– Но почему в Африку? – растерянно спросила Берта.
– Все просто. Огромные территории и постоянная политическая нестабильность практически по всему континенту. Любое правительство согласится потерпеть небольшое поселение белых, если будет получать от него постоянный, и вполне ощутимый, доход, который можно нигде не указывать. Особенно если эти белые ни во что не вмешиваются. Просто идеальные условия для создания небольшого концлагеря, – устало ответил Васильев.
– Не слишком ли вы уверенно говорите? – фыркнул Ирвин.
– Молодой человек, если у вас есть свои мысли на этот счет, то поделитесь с остальными. А если нет, то вам лучше просто помолчать, – презрительно произнес профессор, устало откидываясь на борт и с силой потирая ладонями лицо.
Не найдя что ответить, парень отодвинулся, насколько это было возможно в подобной тесноте, и обиженно надулся, словно его оскорбили. С таким видом он просидел, пока самолет не совершил посадку и грузовики не въехали в какое-то поселение. Пленников выгнали на улицу и, не давая опомниться, загнали в подвал широкого, приземистого здания.
* * *С удивлением глядя на выгружаемую из машин разношерстную толпу, Лиза растерянно пыталась понять, что это – шутка, или хозяин действительно собирается использовать в проекте европейцев? Впрочем, национальная принадлежность привезенных интересовала ее меньше всего. Сейчас ее волновал только один вопрос. Насколько эти люди здоровы и способны ли они выдержать полный курс подготовки к эксперименту?
От эмоций и переживаний по поводу этичности данного проекта она избавилась еще в детстве. С самого младенчества ей внушали, что вся ее жизнь должна быть подчинена только одному: служению великой идее. Все остальное не имеет никакого значения. И именно с этой позиции она рассматривала тех, кому вскоре предстояло оказаться в лаборатории, на прозекторском столе.
Мелодичное мурлыкание телефона оторвало ее от размышлений. Бросив короткий взгляд на дисплей, Лиза удивленно вздохнула и, не дожидаясь повторного звонка, сняла трубку. Такого на ее памяти еще не бывало.
– Я вас внимательно слушаю, хозяин, – произнесла она, теряясь в догадках о причинах такого звонка.
– Полагаю, новый материал уже привезли и вы успели бегло с ним ознакомиться. Не сомневаюсь, что у вас возникло множество вопросов. Поэтому я решил немного опередить события и вкратце прояснить ситуацию.
В тоне хозяина не было вопросов. Он знал, о чем говорит, и что сейчас думает Лиза. Отметив, что старик в очередной раз сумел сильно ее удивить, Лиза собралась с мыслями и решительно спросила:
– Вы считаете, что этот материал можно будет использовать для проекта?
– Вполне. Среди них много сильных особей в расцвете лет. Следовательно, их, без сомнения, можно использовать.
– А что делать с остальными? С теми, кого мне придется отбраковать?
– Их используют для тренировок охраны и для натаскивания собак. Так или иначе, но от них придется избавиться. Зачем же попусту растрачивать материал? Кроме того, среди этих стариков найдется немало очень развитых личностей, что поможет вам заметно улучшить умственную составляющую проекта. Но должен просить вас, фройляйн Лиза, начать с англичан и русских. Наших соотечественников нужно пока придержать. Среди них есть несколько очень перспективных особей.
– В каком смысле? – растерялась Лиза.
– Это я объясню вам после приезда. И еще. Среди русских есть один профессор, которого ваши охранники должны будут изолировать от остальных сразу по прибытии группы в монастырь. Скажите, чтобы его заперли в одиночной камере. И проследите, чтобы все было сделано правильно. Фамилия этого человека Васильев.