Маша Растоцкая, взяв графа за руку, закружила его в танце. Прильнув к ней, Вольдемар Кириллович ощутил пряный аромат её разгорячённой кожи, смешанный с дорогими французскими духами. Он втянул воздух обеими ноздрями, пытаясь насладиться этим чарующим запахом, и у него закружилась голова. Казалось, что весь мир встал с ног на голову. Все тревоги последних дней исчезли. Исчезло абсолютно всё! Был только маленький воздушный шарик, внутри которого вращались он и она, она и он. Они кружились, и казалось, танцу не будет конца. Но внезапно музыка смолкла, и старый мир вновь принял свои прежние очертания. Пары стали расходиться и занимать свои места за столами. Вольдемар Кириллович сделал шаг, увлекая за собой Машу, но, почувствовав легкое сопротивление, обернулся и удивленно посмотрел на свою партнёршу. Голубые глаза девушки в жёлтом свете свечей казались темно — синими, и в них светилась бездонная тоска человека, уставшего ждать. Она подняла голову и едва заметно кивнула в сторону дверей, выходящих в сад. Вольдемар Кириллович заметно растерялся и, не зная, что предпринять, застыл. Маша, не дождавшись согласия, кивнула еще раз и с силой потянула руку стоявшего перед ней графа. Вольдемар Кириллович удивленно посмотрел на девушку, поражаясь её настойчивости и, улыбнувшись уголком рта, склонил голову, принимая её предложение. Стараясь не привлекать внимания, он вышел первым и, скрывшись за покрытыми инеем деревьями, принялся не спеша расхаживать взад- вперёд, приминая хрустевший под ногами снег. Яркая луна, поднявшаяся над горизонтом, освещала раскинувшуюся под ней землю. Звезды, затенённые её великолепием, казались бесконечно далекими и тусклыми. Даже млечный путь, обычно белый как пасхальная скатерть, теперь едва- едва угадывался, и, как маленькая блестка, виднелся на небосводе оранжевый брат Земли- Марс.
Маша появилась не так скоро, когда не одевший, а лишь набросивший шубу на плечи Вольдемар Кириллович успел изрядно продрогнуть. Но её появление вмиг прогнало дрожь и приятное тепло радостно затрепетавшего сердца стало расходиться по всему телу.
— Простите, что заставила Вас ждать! — осторожно ступая, тихо произнесла она и, зябко поёжившись, запахнула полы своей шубы. Платка на ней не было, и её светлые волосы заискрились в лучах ночного светила.
"Она великолепна, — подумал граф, делая шаг навстречу и беря её за руки-, и этот свет… он делает её такой, такой…"- он не нашелся, что сказать и лишь молча уставился в её широко распахнутые глаза. Вдруг она как бы ненароком приблизилась к нему, и он почувствовал на лице её теплое прерывистое дыхание. Вольдемар Кириллович отпустил её руки и, обхватив девушку за талию, притянул к себе. Их губы встретились и слились в страстном, долгом поцелуе. Тёплая волна прокатилась по всему телу, заполняя всё его существо. Уже не соображая что он делает, граф просунул правую руку под шубу и с остервенением принялся расстёгивать застёжки на её платье. Её дыхание сделалось ещё более прерывистым, её тело обмякло в его руках, готовое в любой момент по воле ласкающего упасть на холодный снег и забыться. Губы Вольдемара Кирилловича скользнули вниз, к обнажившийся белой шейке. Он уже почти поцеловал её, когда его щека коснулась огрубевшего на морозе меха. Он вздрогнул и отстранился. Вместо девичьего лица на него смотрела безобразная облезлая маска. Слюнявые губы, скрывавшие за собой огромные гнилые зубы тянулись к нему в сладострастном желании. На месте глаз виднелись бездонные провалы, черневшие своей пустотой. Едва не крича, Вольдемар Кириллович попробовал вырваться из душивших его объятий…
— Что с Вами? Вам дурно? — сквозь туман липкого страха расслышал Вольдемар Кириллович хорошо знакомый голос. Он хотел выкрикнуть:
— " Уйди, нечисть!", — но туман, окутавший его сознание, неожиданно рассеялся, и он увидел Машу, растерянно глядевшую на пятящегося графа.
— Вы бледны… — поникшим голосом произнесла она и стала поспешно застегивать полурасстёгнутое платье. Пока она приводила себя в порядок, Вольдемар Кириллович пытался собраться с мыслями. Наконец он прогнал оцепенение и заплетающимся языком промолвил: — Наверное, воздух… — неопределённо развёдя руками, качнулся вперёд и, едва не упав, зашагал к звеневшему музыкой барскому дому. Маша проводила его взглядом, да так и осталась стоять, глотая катившиеся по щекам слёзы.
Солнце начало припекать, когда нестройная толпа мужиков, распалившаяся от быстрой ходьбы, повалила к барской усадьбе. По дороге к ней со всех концов деревни спешили бабы, на ходу выдиравшие из плетней колья, хватавшие попадающиеся под руку вилы, лопаты и прочую утварь, которой можно было бы бить или колоть. Растревоженная деревня гудела как улей. Подбадривая себя криками, мужики всё больше и больше распалялись. Некоторые, уже забыв истинную причину бунта, были готовы идти на штурм барской усадьбы. Другие же, наоборот, понимая, что их поход может вылиться в кровавую бойню, постепенно отходили назад, стараясь незаметно затеряться среди придорожных кустарников. Когда среди идущих появились бадьи с медовухой, Федор, шедший впереди всех и уже изрядно запыхавшийся, понял, что нужно срочно остановить наиболее ретивых. Когда до барского забора осталось не более десяти шагов, он встал, поднял вверх руку и, повернувшись к шумящему народу, громко крикнул: — Люди!
И то ли голос его был столь силен и наполнен мощью, то ли в нем звучала бездонная тоска, но все как по мановению волшебной палочки замолчали и, повернувшись к Фёдору, замерли в ожидании его слова.
— Люди! — воскликнул он еще раз. — Мы пришли суда не для того, что- бы вершить расправу! Мы пришли для того, чтобы решить дело миром. Так встанем же на колени и попросим барина нашего честью открыть двери склепа!
— А если он не согласится? — выкрикнул чей- то визгливый женский голос. И толпа снова заволновалась.
Фёдор поднял руку, призывая к тишине и, как- то обречённо, но спокойно произнёс: — Тогда мы пойдём и откроем его сами.
Разбуженный криками, доносившимися со стороны деревни, молодой барин никак не мог понять, что происходит. Он только сильнее сжался под одеялом и лежал, тупо уставившись в потолок. Затем его взгляд медленно перешёл на люстру с сотней полусгоревших свечек. Он попытался разглядеть замысловатый завиток у её основания, и этот момент в спальню без стука вбежал дворецкий.
— Ваше сиятельство! — воскликнул он, падая в ноги. — Мужики взбунтовались! Боюсь, что на штурм пойдут. Я осмелился раздать дворне ружья.
Он замолчал и по- собачьи преданно посмотрел на молодого графа.
Мёртвенно побледнев, Святослав Людвигович сел в постели и, тяжело ворочая языком, выдавил: — С чего это они?
Дворецкий, сам вид которого показывал величайшую растерянность, развёл руками и тихо промямлил: — Ваше сиятельство, разве же у них поймёшь? Мужики- быдло, им всегда чего- нибудь да не хватает. И он, потупив взор, заелозил под пристальным взглядом барина.
— Врёшь, Пронька! Ты знаешь, чего они хотят…Говори сейчас же! — граф, соскочив на пол, сердито топнул ногой и, протянув руку, взял за вихор сжавшегося под его взглядом дворецкого.
— Не смею сказать, Ваше сиятельство… — тихо произнёс тот и сжался ещё сильнее.
— Говори! А то велю батогами… — граф не договорил, дав возможность самому дворецкому додумать последствия своего молчания. Пронька облизнул губы, перекрестился и, подняв взгляд, выпалил: — Они говорят, Ваш батюшка виноват в пропаже людей!
— Что ты мелешь! — звук выдираемых волос разнёсся по комнате. — Батюшка умер, да будет земля ему пухом! Как может он похищать людей, если он мёртв? Говори! Пронька, со слезами боли и отчаяния на лице, закусил губу и, уронив голову, выдохнул: — Не смею!
— Говори! — взревел барин и со всего маха врезал дворецкому в ухо.
— Говорят, говорят… Ваш батюшка- оборотень! — зашёлся в беззвучном плаче Пронька и съёжился в ожидании очередного удара, но того не последовало. Удивленный таким поворотом дел, он поднял глаза и увидел мёртвенно- бледное лицо графа, как- то сразу постаревшее и осунувшееся. Губы барина беззвучно шевелились, а правая рука беспрестанно крестила дрожавшее мелкой дрожью тело. Пронька вслушался в шевеление губ и отчётливо расслышал: — Сон, вещий сон…
Какой такой сон, Пронька не знал, но ясно понял, что во сне барину снилось что- то опредёленно указывавшее на старого графа как на оборотня. Дворецкому стало ясно, что батогов ему сегодня удастся избежать. Он немного приободрился и, всё ещё сжимаясь, произнёс:
— Ваше сиятельство, они требуют открыть склеп! Что им передать?
Эти слова, сказанные полушёпотом, вывели барина из транса и он, пару раз громко икнув, процедил: — Ни чего, я сам выйду к холопам.
Молодой барин появился у ворот усадьбы как раз в тот момент, когда толпа, беспокойно гудя, стала опускаться на колени.
— Говори! — взревел барин и со всего маха врезал дворецкому в ухо.
— Говорят, говорят… Ваш батюшка- оборотень! — зашёлся в беззвучном плаче Пронька и съёжился в ожидании очередного удара, но того не последовало. Удивленный таким поворотом дел, он поднял глаза и увидел мёртвенно- бледное лицо графа, как- то сразу постаревшее и осунувшееся. Губы барина беззвучно шевелились, а правая рука беспрестанно крестила дрожавшее мелкой дрожью тело. Пронька вслушался в шевеление губ и отчётливо расслышал: — Сон, вещий сон…
Какой такой сон, Пронька не знал, но ясно понял, что во сне барину снилось что- то опредёленно указывавшее на старого графа как на оборотня. Дворецкому стало ясно, что батогов ему сегодня удастся избежать. Он немного приободрился и, всё ещё сжимаясь, произнёс:
— Ваше сиятельство, они требуют открыть склеп! Что им передать?
Эти слова, сказанные полушёпотом, вывели барина из транса и он, пару раз громко икнув, процедил: — Ни чего, я сам выйду к холопам.
Молодой барин появился у ворот усадьбы как раз в тот момент, когда толпа, беспокойно гудя, стала опускаться на колени.
Измученный бессонной ночью Вольдемар Кириллович не стал вставать к завтраку, а так и остался лежать в постели в надежде хоть немного выспаться. Плотные шторы, закрывавшие окна, создавали в комнате приятный полумрак, отяжелевшие веки сами собой опустились и закрыли глаза. В первый раз за последний месяц граф почувствовал успокоение. Блаженное состояние полусна- полубодрствования окутало его сознание.
— Как тихо и спокойно! — погружаясь в дрёму, подумал Вольдемар Кириллович. Он хотел улыбнуться, но вместо этого оцепенел от всплывшей в его сознании мысли: — Как в гробу.
Он испугался даже не столько самой мысли, сколько того, что эта мысль была как бы не его. Она пришла откуда- то извне, из глубин чуждого Вольдемару Кирилловичу сознания. Подобное ощущение у него уже было однажды, когда мерзкая старуха- цыганка нашёптывала ему своё предсказание, но сейчас рядом никого не было… Чужое присутствие ушло, но оцепенение, сковавшее его тело, не проходило. На смену чужеродной мысли пришли свои размышления, заставившие разум кружить по бесконечному кругу. Он задрожал и застонал от ужаса. В его воображении не было ни волка- оборотня, ни старухи. Сейчас ему хватало своих собственных страхов. Упоминание гроба толкнуло лавину мыслей о грядущей смерти, и эти мысли заставили его сжаться и похолодеть. — Я умру! Сейчас, сегодня, завтра или через сто лет…Какая разница? Меня не будет, и тело моё обратится в бесчувственный прах. А душа? Есть ли она, душа? А что, если вместо загробного мира лишь пустота, небытиё? Если правы те, кто утверждает, что мы лишь игрушки, созданные по чьему-либо капризу и создателю нашему нет до нас ни малейшего дела? Боже, если ты есть! Я не хочу умирать! Я хочу жить вечно! Боже, как ужасно жить с сознанием того, что скоро твои мысли превратятся в ничто. К чему рождение, если есть смерть? Многолетнее мучение, а что награда? Смерть! Мне страшно! Я хочу жить, но смерть неизбежна. Бог не поможет мне избежать её. Сколько людей до меня уже просило его об этом и где они? Давно гниют. Страх смерти преследует меня всю жизнь! Я с содроганием думаю о том дне, когда этот час настанет. Я исчезну. Быть может лучше, чем изо дня в день страдать и трепетать от страха в ожидании неизбежного! Покончить с этим одним махом? Что стоит дотянуться до рукояти пистолета, поднять ствол к виску, нажать курок… И никто не заплачет! А если и заплачет, то будет плакать недолго. Коротка людская память. И уже поминая меня, напившиеся друзья будут петь песни. Но нет, я не доставлю им такого удовольствия! Я сам спою песни на их поминках! Но всё же, боже, как не хочется умирать!
Полозья, поскрипывая, легко скользили по заснеженной дороге. Убаюканный равномерным покачиванием, Вольдемар Кириллович предался невесёлым размышлениям. Цыгане провели его. Мало того, что он не добился своей цели, но к тому же лишился еще одной лошади.
— Пиши расписку, барин! — выйдя из полицейского участка, старший цыган зябко поёжился и, подмигнув своему собрату, принялся пятернёй чесать завшивевшую голову.
Вольдемар Кириллович недовольно покосился на стоящего перед ним наглеца и, едва сдерживаясь, чтобы не наорать, буркнул:- Сначала старуха!
— Нет, барин, так не пойдёт! — цыган отрицательно покачал головой. При этом с его волос во все стороны посыпались вши. Несколько штук попало на правый рукав графской шубы. Он недовольно поморщился и несколько раз хлопнул по рукаву перчаткой.
— Барин! — цыган, от глаз которого не укрылось поведение графа, довольно прищурился. — Вы напишите расписку на двух коней. Взамен мы должны будем показать место, где находится наша прабабка. После этого мы Вам ничего не должны. А как Вы там сумеете поговорить, нас уже не касается!
То, что цыган назвал старуху прабабкой, не укрылось от внимательно слушавшего Вольдемара Кирилловича.
" — Так- так, голубчики, вы с ней ещё к тому же и родственнички! Мало было старухе её способности гипнотического воздействия, она и похищение моего коня обставила как деяние нечистой силы! Но ничего, ничего, вы еще наплачетесь"!
И он стал с удовольствием обдумывать план мести.
— Вначале я убью старуху…
Цыган, ссутулившись, подошел к малоприметному возвышению посреди бесконечно ровного поля, казавшемуся самым обыкновенным снежным сугробом и, опустившись на колени, принялся голыми руками отгребать снег. Цыган не сказал ни слова, но вылезшего из кареты Вольдемара Кирилловича пробил холодный пот. Он и без слов понял, что этот малоприметный бугорок- могила. Могила той самой старухи- цыганки, ради встречи с которой он терпел унижения от этого, стоящего коленями в снегу, цыгана. Всё напрасно! С мертвой цыганкой он не мог встретиться и попросить прощения. Да, прощения! Именно за этим он искал её, но нашёл слишком поздно. Да и захотела ли бы она простить его, стоя на смертном орде? Что ж, старуха сдохла, но осталось её пророчество, — при слове "пророчество", пронесшемся в мозгу графа, он даже скривился. — Какое пророчество?! Эта цыганка- самая что ни наесть настоящая шарлатанка! Гипноз, психическое воздействие, усиленное стечением обстоятельств — и ничего больше! Повернувшись, Вольдемар Кириллович шагнул в распахнутую дверь кареты и тяжело плюхнулся на сиденье. — Пошёл! — крикнул он застывшему на козлах Афанасию. Тот дёрнулся, взмахнул кнутом и тройка, набирая скорость, понеслась по заснеженной степи.
Цыган поднялся с колен и, застывшим взором глядя на удаляющихся лошадей, принялся дыханием согревать озябшие от холодного снега руки.
— Барин-то совсем извёлся! — баба Настя тяжело вздохнула и, переваливаясь как утка, подошла к плите. — Намедни весь день ничего не кушал! Даже от своих любимых блинчиков отказался! А уж как я старалась, как старалась! Прошка- то вот всё дочиста подобрал, даже сковороду вылизал! Вот ведь прорва- то!
Баба Настя покачала головой, прилаживая на носу подаренные ей барином очки.
— А какой барин- то хороший, я таких отродясь не видала! Вот покойный его папаша, успокой его душу, господи, — она покосилась на сидевшую на скамье Фросю и немного нараспев произнесла, — тоже хороший человек был. Бывало, начнет плетьми стегать…Но меру знал! Это уж потом, когда из ума выжил, всё палкой норовил ударить! А до того токмо плетьми, токмо плетьми! А наш- то теперешний хорош! Конечно ж, оно и волю ужо дали, да токмо ль в воле дело? Душа у него светлая, чистая! Если и прибьёт случаем кого, так потом то полтинник, а то и рубль даст! Ты, поди, Рапоньку- пьяницу хорошо знаешь? Так тот одно время повадился барину под горячую руку попадаться. А что ж, это ж на полтину сколь пить- то можно! Но граф- то тож не дурак! Боле не стал ему денег давать. А мужиков подговорил, так они Рапоньке так ребра перемололи, что он барину боле на глаза не показывается! А если увидит, что барин прогуливается- сразу тикать! А ты что ж думаешь… Эхе- хе- хе- хе- хе-хе, — вздохнула баба Настя. — Я тебе говорю: всё дело в оборотне! Он из нашего барина силы сосёт, а как ослабнет барин- то- так он его душу и приберёт!
— А что ж он никого не съел- то до сих пор? — теребя в руках платок, спросила, раскрасневшаяся от царящей в помещении жары, Фрося.
— Типун тебе на язык, дура! Что ты такое говоришь? Беду накличешь! — Баба Настя раздосадовано всплеснула руками и перекрестилась. — Это ж надо такое удумать! Не съел, значит ему этого ненадобно, мож, сил нет?! А мож, ему душу сперва заполучить требуется? Ты, девка, со словами — то поосторожней! Слова- они иногда того, что хошь могут сотворить! Вот лет тридцать назад был такой случай…
— Слышь, как выводит! — прислушиваясь к далёкому вою, прошептала баба Настя. — Никак на охоту вышел.
И она трижды перекрестилась. Фрося, покрываясь мелкими мурашками, наклонила голову в сторону окна, и до её слуха донесся холодный, заунывный вой, раздающийся где- то далеко за околицей. Вой казался ей именно холодным, исходящим откуда- то из- под толщи земли. И от этого мурашки на её спине забегали ещё быстрее, постепенно превращаясь в огромных холодных муравьёв. Подумав об этом, она вскочила, но, сообразив, что никаких муравьёв у неё за пазухой быть не может, судорожно сглотнула и села на своё место. Оборотень вышел на охоту…