– Значит, решено. – Генерал делал вид, что не понимает, как дело обстоит. – Значит, заедете ко мне?
Басаргин засмеялся:
– Заедем, товарищ генерал. А Тобако все равно оттуда можно снимать. За квартирой только Пулатов будет наблюдать. Запись идет на всякий случай. А телефонные разговоры Доктор фиксирует. Если кто-то приедет, Пулатов доложит обстановку. Завтра Пулатова сменит Ангелов.
Причин скрывать Тобако от «альфовцев» у Басаргина не было.
* * *Джабраил растерянно обрадовался – он сам никак не ожидал от себя такого, поскольку много лет был убежден в обратном. Не в первый раз в Москве находится. И раньше, до войны еще приезжал – и в детстве с родителями, и один в молодости, и во время войны тоже дважды приезжал под разными именами, встречаясь здесь с инвесторами из числа тех, кто финансировал чеченскую войну. И никогда здесь музыка не заполняла уши, никогда. Наверное, настрой был не тот. И он думал уже, что место здесь не музыкальное. А сейчас она вдруг зазвучала. Зазвучала, но уже не как результат, понял Джабраил, а как призыв к результату. И не к результату того, что он планирует сделать вместе со своими боевиками, а именно к музыкальному результату. Если человеку дано что-то от природы, то заниматься ему следует этим и только этим.
Джабраил, так и не сняв плащ, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, слушая призывы музыки. Ему очень захотелось сейчас, прямо сию минуту, сесть за инструмент и хотя бы просто пробежать пальцами по клавишам. Не сыграть даже, а членораздельно произнести музыкальный эпизод, произнести и вслушаться в звуки, ощутить гармонию и определить правильную тональность.
А вместо этого он должен прятаться. Вместо этого он должен готовить взрывы, лишенные всякой музыки, должен производить плачи, лишенные всякой гармонии.
Невыносимо захотелось забыть про все это, забыть и вычеркнуть из жизни десять последних лет. Вместо взрыва сделать разрыв, пропасть вырыть между собой сегодняшним и собой будущим, таким будущим, каким он мечтал себя увидеть давно, еще много лет назад, каким он мог по справедливости себя тогда видеть...
Инструмент бы сейчас... Любой, хоть самый плохонький...
Инструмент? А почему, собственно говоря, нет?
Джабраил встал, вытащил бумажник, пересчитал деньги, хотя и без того отлично знал, сколько имеет при себе и сколько может получить в банке по поддельному документу. Конечно, ни к чему ему рояль и даже пианино ни к чему. Простой синтезатор. Ну, не самый плохой, не детский. Нормальный синтезатор. На синтезаторе можно даже оркестровку делать. Но ему оркестровка сейчас не нужна. Ему нужна просто клавиатура, разложенная по октавам, и чистые гибкие пальцы.
Гибкие пальцы. Джабраил размял руки, пошевелил пальцами. Как давно они утратили гибкость. Но гибкость восстанавливается, когда прикладываешь к этому усилия. Главное, чтобы музыка звучала в ушах, чтобы она продолжала звучать.
Быстро застегнув плащ, он двинулся к двери. На пороге остановился, задумался на пару секунд – пистолет не взял. Оставил рядом с журнальным столиком, привычно прикрытый тапочками. И ладно... Зачем ему сейчас пистолет. Он не патроны пошел покупать, а инструмент.
Улица встретила хмурой сыростью. Но он даже по сторонам не смотрел. Когда утром шел к дому, мельком видел витрину. Там на стекле был нарисован именно синтезатор... И еще что-то, кажется, ударные инструменты. Тогда внимания не обратил. Тогда Москва обещала отсутствие музыки в ушах.
Почти не зная этого района Москвы, по крайней мере никогда не интересуясь магазинами, Джабраил нашел нужный по какому-то наитию и всю дорогу шел так уверенно, словно уже много раз проделывал этот путь.
Денег у него хватило бы, чтобы все синтезаторы здесь купить. Но он выбрал себе тот, что его устроил, поговорил с продавцом, перепробовал несколько, обращая внимание не на богатые дополнительные функции, а на звучание и на возможность записи. Правда, запись велась не на кассету, а на дискету, но это смысла не меняло. Компьютер найти несложно даже в лесном лагере боевиков. Запас дискет он тоже купил. Много дискет.
– Год играть можно, и все запишете, – сказал продавец-консультант, сам, видимо, музыке не чуждый.
– Вот год и буду играть без остановки, – не шутя, твердо губы сжав, сказал Джабраил.
Он оплатил покупку и дожидался, пока коробку оклеят скотчем так, чтобы и ручка для переноски получилась, когда в чехле зазвонил мобильник. Плащ был не застегнут, и добраться до чехла не составляло труда. Джабраил вытащил трубку, и посмотрел на определитель. Звонил Завгат...
Музыка в ушах резко прекратилась.
* * *– Прекрасно, – густо сказал Доктор Смерть. – Еще один абонент появился. И тоже, зараза, уже почти в Москве. На машине катит.
И, глядя в большой монитор компьютера, он протянул свою неимоверно длинную руку, чтобы включить акустическую систему.
Переводчик, повинуясь требовательному жесту второй руки Доктора, придвинулся поближе, готовый к работе. Заранее договорились, что перевод будет осуществляться синхронно с записью.
« – Да, Завгат, слушаю тебя, – раздался голос Джабраила.
– Здравствуй, эмир. Я подъезжаю к Москве. На попутной машине. От Рязани добираюсь. Там друзья посадили.
– Когда будешь?
– Часа через три сможем встретиться.
Пауза была длительной.
– Нет, это ни к чему. Чай ты можешь и без моего общества попить. Где остальные?
– Вечером еще двое появятся – Ибрагим с напарником. Хромой взрыватель едет прямым поездом с группой. Будет завтра днем. Где Урусхан – не знаю. Мобила не отвечает...
– Как только кто-то прибудет, доложи мне. Остальных сам контролируй. Пока меня лишний раз не беспокой. Я себя плохо чувствую.
– Что с тобой?
– Старая язва пищевода. Открылась вот...
– Хорошо, эмир. Я буду звонить только по делу. Как лучше, по городскому или по мобиле? У меня квартирный номер записан.
– Мне не понравился городской аппарат. Там слишком много соединений по прямой связи, там возможность вести конференцию... Мало ли, нечаянно кого-то подключишь. Звони на мобильник... Порошок привез?
– Конечно.
– Тогда все. Аллах Акбар!
– Аллах Акбар!..»
Зазвучали короткие гудки.
Кроме Доктора и переводчика, в офисе были Ангел с Дым Дымычем.
– Я так понимаю, – сделал вывод Ангел, – что Завгат Валеев у Джабраила выполняет обязанности начальника штаба.
– Похоже, – согласился Дым Дымыч. – Доктор, сделай изображение в реальном времени. На какой машине он едет?
– Какая разница?
– Большая. Если на легковой, то, возможно, придется отслеживать ее в Москве. Хорошо бы крупно сделать, чтобы марку опознать и номер увидеть.
Спутник Интерпола, оснащенный самой мощной аппаратурой, позволял проводить и такие операции. Впрочем, такие операции способен проводить любой современный спутник-шпион.
Доктор Смерть защелкал компьютерной мышью.
– На фуре...
– Это уже легче. Надо Басаргину доложить. Он сейчас должен быть уже у Астахова. Может быть, Алхазуров как-то попытается лечить свою язву, и это можно будет использовать. Помните, как Карлоса взяли[17]...
Доктор глянул на часы.
– Басаргин не умеет ездить, как Тобако. Еще не добрались. Позвоню на мобильник.
И стал набирать номер.
* * *Пресловутая язва пищевода, которую упомянул Джабраил, не мучила его уже давно. Около пяти лет назад Джабраил ездил на операцию в Пакистан и после этого, кажется, забыл думать о своей болезни, хотя в отряде все о ней знали. Говорят, что не следует жаловаться на болезни, которые не существуют, иначе они могут прийти. Но очень не хотелось встречаться с Завгатом. Более того, очень не хотелось даже слышать о каких-то иных делах, кроме музыки. И он сказал так...
– Забирайте.
Джабраил за своими мыслями даже не сразу понял, что говорит ему продавец-консультант. Но быстро взял себя в руки и вернулся к окружающей его действительности. Выглядеть странным нельзя...
Коробка была не тяжелой, только громоздкой, и нести ее было не совсем удобно даже за ручку, которую продавцы сделали из скотча. Джабраил шел к дому, где остановился, и постоянно ждал возвращения музыки в уши. Той музыки, что толкнула его на эту покупку, что заставила забыть все заботы предыдущих дней и осенила надеждой на прекрасное. Но номер мобильника Завгата без конца высвечивался перед глазами, как светофор, не дающий музыке вернуться, и это злило Джабраила. Так злило, что он даже шаги ускорил, словно очень торопился, чтобы растерять на скорости эту злость. Он знал, что злость иногда уходит вместе с усталостью. Но сейчас усталость опять появлялась. Та самая усталость, с которой он проснулся сегодня среди дня. Джабраил вдруг с удивлением осознал, что совсем этой усталости не чувствовал, когда музыка звучала в ушах. Не чувствовал, когда шел в магазин, чтобы купить синтезатор. Не чувствовал и раньше, когда размышлял о себе и о музыке, сидя в кресле... Но сейчас она возвращалась, наливала руки и ноги свинцом, блокировала поясницу... И все только из-за звонка Завгата, из-за звонка с трубки, номер которой опять и опять встает перед глазами...
В квартире ничего не изменилось, только при взгляде из окна Джабраил понял, что на улице уже темнеть начало. Там, когда он шел, это было не так заметно. Здесь заметнее. Он включил свет, задернул шторы и стал устраивать инструмент перед креслом на двух табуретках, принесенных с кухни. И все это время ждал возвращения музыки. Ждал, как радости, которую Завгат спугнул. Но радость не приходила...
Тогда, вконец расстроившись, Джабраил даже подготовленный инструмент включать не стал, а лег на диван и стал в потолок смотреть. И опять чувствовал, что наполняет его усталость. Надо было сходить куда-то перекусить, потому что за весь день он свой рот даже крошкой не угостил, но таким тяжелым было тело, что встать и пойти куда-то было выше его сил. И по мере того как накапливалась усталость, возрастало раздражение тем окружающим миром, что заставляет его не быть самим собой, а быть только частицей этого мира. Ему неприятно было быть этой частицей, ему очень хотелось быть самим собой, но мир никак Джабраила не отпускал, кандалами повиснув на руках и ногах, темной сетью накрыв голову так, что мысли в мозгу почти не шевелились. И даже раздражение это было усталым и ленивым...
Раздражение включало в себя весь окружающий мир. И не вовремя приехавшего Завгата, и находящегося сейчас где-то далеко-далеко Омара Рахматуллу, и весь этот город, враждебный Джабраилу, и самих горожан, тоже враждебных.
Спасительная мысль пришла тогда, когда Джабраил, кажется, заснул. Надо включить диктофон и еще раз прослушать запись. Он поднялся, еще лениво, но чувствуя, что сейчас прежнее чувство вернется к нему, и потому лень и усталость стали отступать, хотя не ушли полностью.
Запись музыки он слушал, уже сидя в кресле перед включенным синтезатором. Не сразу, но все же притронулся к клавишам, сначала только одну ноту взял, долгую, диссонирующую с мелодией, потом оборвал себя и в мелодию неназойливо вклинился. Подыграл эпизод, подумал вдруг, что плохо, когда соседи будут слышать его музыку, и подключил к синтезатору большие наушники, входящие в комплект. Но наушники не давали ему слушать запись диктофона, и он сначала ее до конца дослушал, и только потом надел наушники и тронул клавиши. Боязно тронул, к себе прислушиваясь. И услышал звук... Нет... Этот звук не из синтезатора шел, потому что Джабраил клавиши больше не трогал. Это вернулась в уши музыка... Та самая, что так легко пугается соприкосновения с внешними раздражителями...
И он начал играть то, что слышал.
2
За окнами быстро стемнело, и Сохно надоело сидеть и смотреть туда, где ничего не видно. Он задернул оконную шторку. Стала устраиваться на ночь чеченская семья. Мужчина занял нижнюю полку напротив Сохно, отправив жену с сыном наверх, и при этом как-то странно на подполковника посматривал, словно возмущался, что тот не изъявляет желания уступить свое место женщине или мальчишке. Разговаривали чеченцы между собой на родном языке, и Сохно понять ничего не мог, но ему казалось, что он чувствует в разговоре нотки осуждения такого неблагородства с его стороны. Принадлежности к инвалидам ни на лице, ни на поведении мужчины написано не было, и подполковник не понимал, почему тот сам не желает уступить жене нижнее место. Но дело было даже не в этом. Подполковнику необходимо было выходить на каждой станции на перрон, чтобы контролировать вагон с амнистированными. Прыгать каждый раз с верхней полки и взбираться на нее с простреленной ногой было как-то не совсем удобно. К тому же рана к вечеру, как всегда бывает, начала побаливать сильнее, и опять создалось впечатление, что температура поднимается. Чай Сохно уже не пил, справедливо решив, что в него больше не влезет. И потому он просто прилег, не забираясь под одеяло и не раздеваясь, задремал. Но знал, что при каждой перемене в окружающем привычка сработает: он проснется. Под переменой Сохно подразумевал остановку поезда.
Днем поезд прибывает в Москву, а до Москвы остановок предвидится множество...
* * *Басаргин вернулся вместе с Тобако. Глянув на Андрея Вадимовича, Доктор Смерть сделал вид, что ему очень хочется заплакать от обиды, что его обделили.
– Сколько выпили-то? – спросил Дым Дымыч.
– Крепкие они ребята, – сознался Тобако. – Не меньше литра на брата пришлось. И закуски почти никакой. Они, глупые, соленые огурцы не любят.
– Пулат сейчас звонил, – сообщил Ангел. – Говорит, твои чеченцы во сне храпят так, что ему уснуть мешают. А соседи по лестнице проходили. Пулат сам слышал, решили, что за дверью зоопарк устроили. Храп за рычание приняли.
– Я их капитально упоил, – сказал Андрей Вадимович с гордостью. – Можете пойти и взять их голыми руками.
– И привлечь их только за подделку документов, – сказал Басаргин. – Больше не за что, потому что оружия у них с собой нет. Андрей проверил...
– Проверил, – подтвердил Андрей Вадимович. – Но мне, чтобы нормально работать, надо пять минут поспать, потом принять душ и чашку кофе.
– Спи, – согласился Доктор. – Я тебя перед утром подниму.
Тобако неверной походкой двинулся в соседнюю комнату, но на пороге обернулся.
– Нет, Доктор, ты понимаешь, они не любят соленые огурцы.
Тобако ушел, но из соседней комнаты храп так и не раздался. Спал Андрей Вадимович аккуратно даже в мертвецки пьяном состоянии.
– Что он узнал? – спросил Басаргина Ангел.
– Говорят, что приехали работать. Работу ищут... Им обещали уже что-то с оптовыми поставками связанное.
– Оптовые поставки оружия, – мрачно пошутил Дым Дымыч. – Не из Москвы, а в Москву. Взрывчатые вещества в общий список, естественно, входят.
– Что будем делать с ними? – спросил Доктор.
– Мы как раз с Астаховым обсуждали варианты, – объяснил Александр Игоревич. – Сейчас брать их рано, детскими сроками отделаются, и мы доказать ничего не сможем. Более того, нам попытаются обвинить в попытке сорвать амнистию. Необходимо дождаться, когда привезут взрывчатку и оружие, тогда можно будет брать с поличным... И тех, и других... Я имею в виду амнистированных...
– И с боем, естественно, – добавил Дым Дымыч.
– Вполне возможно, что и с боем. Но лучше обойтись без этого. Часть группы Андрей Вадимович известным уже способом обезвредит, я не сомневаюсь. С остальными разберемся уж как-нибудь. От Согрина сообщений не было?
– Как днем с тобой разговаривал, больше не звонил. Значит, ситуация стабильная.
– Для стабильности нам не хватает одного звена, того самого, что будет жить вместе с амнистированными.
– Урусхана?
– Да... Сам Джабраил Алхазуров да и Завгат Валеев не знают, где он. А Урусхан фигура более значимая, чем кажется... Почему-то на нем все сходится. Ладно, будем ждать дальнейших событий. Поторопить поезд не в наших силах...
* * *Состояние духа у Джабраила было такое же странное, как состояние тела.
Он то полностью включался в свой такой неустойчивый пока музыкальный мир и отключался от мира большого, его окружающего, и не желал при этом знать, что существует вообще что-то, кроме чарующих звуков, кроме божественной гармонии... Ему казалось такой ложью, несправедливой ложью, клеветой на него, без нескольких минут гениального композитора, все то, что продолжалось последние десять лет. Он готов был отказаться от жизни в эти годы и вместить эти десять лет всего в несколько трагических нот... Он даже видел эти десять лет где-то в стороне, в туманной дымке, словно это совсем не касалось его и не имело отношения не только к нему сегодняшнему, но и к нему завтрашнему...
И в теле была воздушная одухотворенная легкость, такой избыток сил, что казалось, еще мгновение, и он сможет по комнате парить.
А потом вдруг музыка из ушей резко уходила и оставалась только в наушниках.
А в наушниках была совсем другая музыка, лишь та, что порождалась синтезатором, а не музыкальным восприятием человека, не его музыкальными фантазиями. Тогда Джабраил тщетно пытался силой мысли вернуть в уши звуки изнутри, отсекая приходящие извне, но это никак не удавалось, и он просто садился, даже наушников не снимая, и ноги вытягивал, и руки опускал.
И усталость наливала мышцы свинцом, пошевелиться было трудно. И даже против желания думалось при этом о нескольких ближайших днях, когда предстоит совершить многое и важное... Важное для кого – об этом Джабраил не задумывался, он просто помнил, что это важное, и все. Предстоящие действия выстраивались цепочкой, он умело, как опытный командир, анализировал их, перебирал варианты, что-то отбрасывая. Что-то выбирая и заостряя на этом внимание. И все это держал в тяжелой голове, потому что записей на бумаге, как он знал, делать нельзя. С бумагой в руках, может быть, и проще было бы разобраться. Но кто знает когда и кто может нагрянуть в квартиру. Случись что с ним, дело продолжит Завгат, он в курсе всего. А если с ним, с Джабраилом, что-то случится и будет найдена бумажка с записями, это может означать конец для всех.