Охраннику, здоровенному детине в синей униформе, хватило лишь одной улыбки красавицы, чтобы из грозного сторожевого пса превратиться в левретку. Он был готов служить верой и правдой, доложить главврачу и даже покинуть боевой пост, чтобы лично проводить. Саломея разрешила доложить, но от сопровождения решительно отказалась, лишь поинтересовалась, где можно найти главврача.
По узкой асфальтированной дорожке, пересекающей больничный двор, она плыла как королева. Арина не знала, что в этот момент испытывают остальные, но сама чувствовала себя частью королевской свиты, одной из фрейлин.
Административный корпус располагался в глубине территории, в дальнем конце уютного сквера, засаженного кленами и липами, облагороженного клумбами и яркими скамейками на гнутых чугунных ножках. Арина ожидала, что он будет заполнен пациентами клиники, теми, кто не буйный и кому позволены прогулки на свежем воздухе, но вокруг не было ни единой живой души, только где-то в стороне слышалось размеренное шарканье. Наверное, дворник сметал с дорожки первые опавшие листья.
– А тут ничего, прямо как в санатории, – сказала Марго, оглядываясь по сторонам.
– Не хотела бы я попасть в такой санаторий. – Арина поежилась. Даже в отсутствие пациентов атмосфера на территории лечебницы та еще: застоявшаяся, как вода в давно не чищенном пруду.
– Никому не рассказывай, что видишь покойников, тогда и не попадешь, – хихикнула Марго, но как-то не особо весело.
– Отвратительный запах! – Анук вертела в руках портсигар, было очевидно, что ей очень хочется курить. – Болезнь и пожарище.
– Заметь, идея не моя, – сказала Саломея и потянула на себя дверную ручку. – Впрочем, я ничего особенного не чувствую.
Кабинет главврача располагался в дальнем конце длинного коридора. Подступы к кабинету никем не охранялись, наверное, секретарша была главврачу не по статусу. Или без надобности. Саломея остановилась перед массивной дверью с потемневшей от времени и недосмотра бронзовой табличкой с надписью «Штерн Яков Иосифович. Главный врач».
– Я зайду одна, – произнесла она, разглядывая табличку. – Когда Яков Иосифович будет готов к беседе, позову вас.
Ждать пришлось довольно долго, наверное, клиент оказался крепким орешком. Наконец, из-за двери послышалось:
– Дамы, прошу вас!
Кабинет главврача был огромный: три окна с одной стороны и стеллаж-картотека – с другой. В центре – обшарпанный переговорный стол, такой длинный, что при желании за ним, наверное, смог бы разместиться весь здешний персонал. Вдоль стола с двух сторон располагались разномастные стулья, а в торце буквой «т» громоздился еще один стол, обтянутый потертым зеленым сукном и заваленный кипами картонных папок и каких-то бумаг. Арина решила, что в папках хранятся истории болезни пациентов. А что еще могло бы в них быть? На стене, противоположной двери, как раз над столом, висели портреты: в центре президент, а по бокам Юнг с Фрейдом. Замечательная композиция, очень вдохновляющая!
Саломея стояла у одного из окон, скрестив на груди руки. Вид у нее был усталый. Похоже, Яков Иосифович Штерн и в самом деле не сразу поддался ее чарам.
– Не знал, что нынче в органах служат одни дамы, – послышался из-за кипы папок сиплый, с пришепетыванием голос, и Арина только сейчас обратила внимание на хозяина этого странного кабинета.
Он был уже немолодым, лысым, носил очки в роговой оправе, которые на мелком лице казались монументальными. Из-под белоснежного накрахмаленного халата выглядывал небрежно повязанный узел галстука и ворот не слишком свежей сорочки. Из нагрудного кармана торчала целая батарея ручек. Арина насчитала семь штук.
– Ваша коллега, – Яков Иосифович, привстав, чуть удивленно посмотрел на Саломею, словно никак не мог поверить в реальность происходящего, – убедила меня в необходимости нашего э… сотрудничества, но считаю своим долгом напомнить о святости врачебной тайны.
– Ужасный бюрократ, – сказала Саломея едва слышно. – И редкостный сухарь.
Теперь ясно, почему Яков Иосифович Штерн воспринял их как теток из органов, а не очаровательных прелестниц. Прелестницы в частности и дамы в целом его не волновали. Якова Иосифовича интересовали только бумажки, распоряжения, положения – то есть вся та ерунда, которой был завален его кабинет. Саломее пришлось импровизировать, на ходу изменять свой план. Кстати, камея теперь была у нее в руке, а не на шее. Значит, пустила в ход тяжелую артиллерию.
– Да не стойте вы! В ногах правды нет. – Сам Яков Иосифович сделал еще одну вялую попытку приподняться из-за стола, но тут же плюхнулся обратно. Выказал уважение, как умел. – Присаживайтесь.
Они с Анук опустились на хлипкие стулья. Марго пристроилась напротив, а Саломея так и осталась у окна, поигрывая камеей.
– Ну-с, что вас интересует? – Главврач выдернул из нагрудного кармана одну из ручек, словно собирался конспектировать их разговор.
– Один ваш пациент, – начала Анук, бросив на Арину предупреждающий взгляд. Не вмешивайся – вот что он означал.
– Какой именно, позвольте полюбопытствовать?
– Некто Бабаев Альберт Петрович.
– Так я и знал. – Яков Иосифович страдальчески вздохнул. – Просто нутром чуял, что это еще не все, что ваши с меня так просто не слезут. А я, между прочим, сигнализировал, докладные писал.
– Какие?
– А такие! Третий корпус совершенно ветхий, перекрытия там деревянные, проводка столетней давности. Я предупреждал, что добром это не кончится, я замучился штрафы платить пожарным! А в ответ мне знаете что говорили? – Он поднял вверх указательный палец. – Мне говорили: «Своими силами справляйтесь, Яков Иосифович, хозрасчетно». А какой у нас тут хозрасчет? Скажите мне на милость! Государственное предприятие! Вот и имеем то, что имеем.
– И что мы имеем? – поинтересовалась Анук.
– Имеем пожар, едва ли не дотла сгоревший третий корпус и сбежавшего пациента. Еще хорошо, что без жертв обошлось. Бог миловал.
– Совсем без жертв? – спросила Саломея и, словно невзначай, качнула камеей.
На мгновение глаза за толстыми линзами остекленели, а потом Яков Иосифович заговорил быстро и испуганно:
– Ну, как сказать… Жертва одна все-таки приключилась, но не фатальная. Уверяю вас, уважаемые. Митрофанов уже и к работе приступил, значит, обошлось без последствий.
– Кто он такой?
– Санитар, дежуривший в третьем корпусе в ту ночь. Там и корпус-то совсем небольшой, всего на шесть одиночных палат, три из которых пустовали. Особо буйных у нас тогда и не было. Я имею в виду пациентов. Бабай самый сложный, который за убийство…
– Стоп, – сказала Анук и мягко хлопнула ладонью по столу. – Почему Бабай? У вас тут практикуют клички?
– Боже упаси! – Яков Иосифович испуганно отшатнулся, выдернул из кармана еще одну ручку, сжал в кулаке. – У нас тут этика и деонтология. Мы с пациентами не фамильярничаем.
– Тогда почему Бабай, а не Бабаев?
– Потому что специфика работы такая. – Он удивленно посмотрел на ручку в своем кулаке, икнул и осторожно отложил ее в сторону. – У Бабая, то есть у Бабаева, расщепление личности. Это если в двух словах. Слышали про такое? Это феномен, при котором в человеке уживаются сразу несколько личностей. Так вот у Бабаева их было две: милейший, талантливый альтист Альберт Бабаев и законченный психопат, который отзывался исключительно на кличку Бабай.
– И как они уживались? – спросила Анук. – Я где-то читала, что личности могут даже не знать о существовании друг друга.
– Эти знали! – Яков Иосифович сдернул с носа очки, не слишком свежим с виду носовым платком начал протирать стекла. – И, я вам доложу, они нормально ладили. Более того, в последние два года у пациента наблюдалась стойкая ремиссия, мы даже сделали ему некоторое послабление режима.
– Какое именно? – Анук и Саломея многозначительно переглянулись.
– Ничего, что выходило бы за рамки. Все в пределах инструкций и нормативов. Прогулки в специально отведенном месте, под неусыпным присмотром, разумеется. Вы поймите, – сказал Яков Иосифович задушевно, – он же по сути своей несчастный человек, который не оступился даже, а тяжело заболел. Понимаете, о чем я?
Они дружно кивнули. Умом Арина все понимала, но вот принять происходящее никак не могла.
– Я говорил про длительную ремиссию? Кажется, да. Так вот, в состоянии ремиссии Альберт Бабаев был совершенно адекватным человеком, тонким, интеллигентным. Разве что… – Главврач запнулся.
– Разве что?.. – Анук приподняла брови.
– Разве что?.. – Анук приподняла брови.
– Он был слишком ранимым, я бы сказал, хрупким. Альберт просил книги, мы ему их приносили. Все, что смогли найти в нашей библиотеке. И его сводная сестра всякий раз приносила, когда навещала.
– Она часто его навещала? – Саломея снова качнула камеей.
– Раз в месяц обязательно. Иногда чаще. Она очень, ну просто очень хорошо на него влияла. Редко, знаете ли, бывает, чтобы после такого страшного злодеяния родственники не отворачивались, а, наоборот, поддерживали. Да-с… – Яков Иосифович снова водрузил очки на нос и продолжил: – Это сестра попросила, чтобы Альберту позволили играть. Она хотела принести ему альт, но струны… Вы сами понимаете, струны – это определенная опасность и… соблазн. А у нас режимное учреждение.
– Вы не позволили?
– Не позволил принести пациенту альт. Мы сошлись на флейте из такого легкого, не несущего никакой опасности дерева. Как он на ней играл! – Яков Иосифович откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. – Он играл так, что даже я был готов разрыдаться. Вот такая великая сила таланта! И поэтому вдвойне обидно… – Он замялся.
– Обидно, что талант томился в темнице? – вкрадчиво поинтересовалась Анук.
– Да господь с вами! – Главврач замахал руками. – В первую очередь я профессионал и только лишь потом ценитель прекрасного.
На ценителя прекрасного он никак не тянул, но кто знает, какое сердце скрывается под броней из накрахмаленного халата.
– Что-то произошло? – спросила Арина. – Что-то должно было случиться, чтобы вместо милейшего Альберта снова появился Бабай.
– Не знаю. – Яков Иосифович развел руками. – Если что-то и произошло, то не во внешнем мире, а во внутреннем.
– Когда снова появился Бабай?
– Около трех месяцев назад. И знаете, пожалуй, кое-что в самом деле произошло. Как я мог не придать этому значения?! Однажды его сестра приехала на свидание не одна, а со своей знакомой, очень милой дамой, моей коллегой.
– Она тоже была психиатром?
– Нет, – впервые за весь разговор Яков Иосифович улыбнулся. – Она была гематологом, но, помнится, обмолвилась, что оставила практику ради какой-то другой работы. Женщины, знаете ли, очень непостоянные существа.
Он сказал это и тут же испуганно замер, осознав, что в его кабинете сейчас сразу три таких существа.
– Она представилась? – спросила Анук, улыбаясь одобряюще. – Та непостоянная женщина.
– Марта! Ее звали Мартой, – выдохнул главврач и выдернул из кармана еще одну ручку.
– Сколько раз она приходила?
– Я не помню точно, но, думаю, не меньше пяти. Поначалу ее визиты сказывались на Альберте очень благотворно. Музыка, книги… Я вам уже говорил.
– А потом?
– Она перестала приходить, и вернулся Бабай.
– В чем это проявилось? – Анук теперь то и дело переглядывалась с Саломеей. Та хмурилась, камея на изящной цепи раскачивалась из стороны в сторону, увеличивая скорость.
– Все началось с птиц. – Главврач не сводил взгляда с камеи. – Альберт прикармливал голубей, сыпал на подоконник крошки и наблюдал, как птицы их клюют. Это антисанитария, конечно, я все понимаю, но иногда внутренняя чистота важнее внешней. Я попустительствовал, каюсь…
Он говорил это таким тоном, словно попустительствовал не кормлению голубей, а как минимум растлению малолетних.
– И что случилось с птицами?
– Страшное. То есть не укладывающееся в голове совершенно. Они были уже практически ручными, ели с ладони, ничего не боялись. Понимаете? Птицы ему доверяли, и Альберт их любил. А потом снова появился Бабай…
– И убил птиц, – закончила за него Саломея.
Яков Иосифович горестно кивнул. Из-под маски бюрократа и крючкотвора выглянуло нормальное человеческое лицо.
– Он свернул им шеи, а потом ощипал. Когда утром дежурная медсестра заглянула к нему, вся палата была усыпана голубиными перьями, а сам Бабай спал сном младенца прямо на полу.
– И кто проснулся утром? – спросила Анук. – Альберт или Бабай?
– Альберт. И знаете, он был в ужасе от совершенного, плакал, как дитя. А потом попросил стопку бумаги. Знаете, что он с ней сделал?
– Изорвал на мелкие кусочки, – неожиданно для себя самой сказала Арина.
Все присутствующие посмотрели на нее удивленно, а Яков Иосифович так и вовсе с ужасом, будто она только что клещами вырвала из него врачебную тайну.
– Откуда вы…
– Догадалась. – Она пожала плечами. – Что еще можно сделать с бумагой? Вы ведь не давали ему ручки?
– Конечно, нет! – Главврач похлопал себя по карману, проверяя свой неприкосновенный запас. – Но, признаться, я думал, он займется оригами. Это ведь очень успокаивает.
– А ваш пациент успокаивался по-другому. Он говорил про зуд в голове и руках?
– Да. – Яков Иосифович посмотрел на нее поверх очков. – Именно так он и говорил. Мы пробовали колоть ему седативы, но те не помогали. Он мучился. На физическом уровне, понимаете? Однажды он разорвал в клочья постельное белье. Под клочьями я имею в виду лоскутки не больше спичечного коробка. А это тоже все казенное… Больше без бумаги мы его не оставляли. Старые газеты, журналы, ветошь – все несли в третий корпус. Альберт работал эффективнее любого шредера.
– И это помогало? Зуд проходил? – спросила Анук, поигрывая портсигаром.
– Вы хотите курить? – догадался Яков Иосифович. – Курите, не стесняйтесь! А вот хотя бы сюда. – Он порылся в завалах на своем столе и поставил перед Анук чашку со следами высохшей заварки. – Я тоже был из любителей, но бросил год назад. Мотор, знаете ли, начал пошаливать.
Вздохнув с облегчением, Анук благодарно кивнула и закурила.
– Это помогало. – Яков Иосифович постучал ручкой по столу. – Но не особо. Знаете, что для него было верхом наслаждения? Упаковочная пленка! С воздушными пузырьками, которые можно лопать.
Арина невольно усмехнулась. Лопать такие пузырьки нравится не только умалишенным, но и вполне вменяемым. Есть в этом что-то успокаивающее и завораживающее.
– Пленку привозила сестра Бабаева. Уж не знаю, где она ее доставала в таких количествах. Это было самым действенным средством. Конечно, довольно странный способ контроля и лечения, – Яков Иосифович виновато улыбнулся, – но ведь и Альберт Бабаев не самый обычный пациент.
– Что больной делал, когда кончались и бумага, и пленка? – спросила Арина. – Они ведь все равно иногда кончались.
– К утру почти всегда. – Яков Иосифович кивнул. – И тогда Альберт грыз ногти. Жестоко, по-звериному. Мне даже порой казалось, что он мог бы, как попавший в капкан волк, перегрызть себе лапу. То есть руку.
– Что случилось перед пожаром и побегом Бабаева? – Саломея с интересом разглядывала свои ногти и вопрос задала словно от нечего делать.
– Я помню, накануне приезжала его сестра, привезла упаковку пленки и сушки. Бабаев любил их, потому что они хрустят на зубах.
– Как кости, – сказала Арина тихо, однако ее все равно услышали.
– Странное сравнение, но, пожалуй, верное. В Бабае вообще было очень много от хищника. Достаточно вспомнить голубей.
– А как насчет людей? – поинтересовалась Анук и выпустила струйку сизого табачного дыма. – На них он никогда не нападал? Я хочу спросить, после того жуткого преступления Бабаев вел себя смирно?
– Вы что-то говорили про санитара, – поддержала Анук Саломея. – Что с ним случилось? Только не врите нам, пожалуйста.
Камея снова качнулась, и главврач уставился на нее зачарованно.
– Митрофанов дежурил той ночью как раз в третьем корпусе. Он и медсестра. Пациентов было мало, я уже объяснял. Бабаев весь день был спокоен, даже играл на флейте. Я еще подумал грешным делом, что это добрый знак. А ночью ему вдруг стало плохо. Митрофанов рассказывал, что заглянул в смотровое окошко и увидел, как Бабаев корчится на полу в судорогах. Митрофанов кликнул медсестру, а сам вошел в палату.
– Он крупный, этот ваш Митрофанов? – спросила Саломея.
– Обыкновенный. Не Геракл, конечно, но и не хлюпик. А Бабай как раз наоборот, телосложения изящного. Вот Митрофанов и зашел, а дальше… – Яков Иосифович со свистом втянул в себя воздух. Было очевидно, что продолжать ему не хочется. – Бабай на него напал, как дикий зверь. Да, именно так – как дикий зверь. Сдавил своей флейтой шею Митрофанову. Давил, пока тот не потерял сознание, а потом устроил пожар.
– Как? – Саломея нахмурилась. Ей не нравился этот разговор так же, как и главному врачу.